Заслоняя отца собой, Ягила выступил вперед.

— Это мой отец. Это наша земля. Мы тут живем. Понимаешь, живем!..

От волнения и злости он забыл, что говорит с эллином, и повторил сказанное по-гречески. И еще добавил:

— Ни живым, ни мертвым я его вам не отдам. Это мой отец. Зови хозяина!

Откуда-то появился такой же чернобородый, широколицый с властным взглядом человек.

— Чего хочет этот русич?

— Хочу выкупить у вас своего отца, — глядя прямо в его влажные черные глаза, твердо сказал Ягила.

— Отца? — вскинул тот удивленные брови. — А сам в Амастриду не хочешь?

— Сам — не хочу.

— Вместо отца?

— Отца я выкупаю. Сколько?

— Ну… — развел руками искушенный торговец живым товаром. — Отец твой, конечно, немного староват… Но зато ученый. Дорого такие стоят! Дорого…

— Сколько? — стоял на своем Ягила. Подумав, тот назвал цену.

— Согласен. Вот мой конь. Он в два раза дороже. Бери.

Торговец принял коня, корабль отошел от пристани, а они — отец и сын — еще долго стояли, крепко обняв друг друга. Так крепко, словно боялись опять расстаться, словно еще не верили, что все тяжкое позади и они опять вместе.

Чувствуя, как отец от слабости начинает оседать в его объятиях, Ягила бережно усадил его на землю и сам присел рядом. Как же они доберутся с ним до дому, ведь коня у него теперь нет? Путь тут немалый, для него здорового на полдня, а для отца в таком его состоянии вообще невозможен.

Подумалось и тут же забылось. Другие, радостные чувства вытеснили горестные мысли, — вернулся же! Вот он, отец, рядом! Чуяло сердце-вещун, что дух его где-то тут. Это он его позвал. Не почудилось, нет: этак живо, его голосом покликал, вьявь… И он опять обнял отца.

И еще раз повезло Ягиле в этот день. Возвращался с торжища старец Орлан с сыном, подвез. До самой Священной рощи. А там уж на руках донес.

Мовница встретила их ласковым влажным теплом, настоянным на молодых дубовых вениках и травах. Долго и заботливо, как младенца, отпаривал и мыл Ягила отца. Тот и в самом деле так исхудал, так высох телом, что если бы не борода, сошел бы за отрока лет десяти. Хорошо, что успел ко времени, иначе увезли бы его эти чернорылые душегубы в свою кабалу. А скорее всего и не довезли — умер бы в пути.

Совсем разомлевший от слабости и тепла отец попросился в дом. Подоспевший Добрец завернул его в сухую холстину, легко поднял и отнес на постель. Когда из мовницы вышел и Ягила, тот уже спал. Обеспокоившись, он склонился над отцом — жив ли? Тот дышал тихо, совсем по-детски, и лик его был спокоен и умиротворен: видно, и во сне радовался — дома!..

Трапезничали одни.

Ягила горячо поблагодарил богов за помощь в избавлении отца от кабалы и возвращение его в семью, принес им жертвы, и они приняли их.

Добрец и Блага ерзали на лавке в нетерпении скорее узнать, как все это произошло. Но старший молчал, сосредоточенно очищал от снеди миски и, лишь покончив с обедом, радостно улыбнулся:

— Вот ведь как любят нас наши светлые боги! И в долгих мытарствах сберегли нам отца, и знать дали, что тут, что надо спасать… Наверно за верность нашу.

— Где же он пропадал столько лет? — задумался Добрец. — Целых семь… Не иначе где-то очень далеко.

— Отдохнет, придет в себя — расскажет. Не будем торопить, — кивнул ему Ягила. — Пусть сначала окрепнет, а то в нем одна душа осталась.

— А сказ, поди, будет длинный, — поддержала его Блага и нежно посмотрела на Добреца. — Семь лет — это вам не на торг съездить. И не баснь [17] занятная, а жизнь.

— По всему, тяжелая была эта жизнь. А с тобой, Добрец, у меня разговор есть. Пойдем в сад.

Устроившись в густой тени под яблоней, сели на старую щербатую лавку, и Ягила стал рассказывать, что видел сегодня по дороге в Сурож и в порту его. Эти ненасытные эллины с хазарскими иудеями превратили их родной город в позорный торг людьми. Корабль за кораблем уходят через море в Амастриду, где их перепродают другим. Надо отвадить этих гнусных торгашей от Сурожа. Не для того построили его их пращуры. И отвадить можно, если иметь бесстрашное сердце и крепкие мечи.

— Подумай об этом, брат. Ты у нас воин, через большие сечи прошел, тебе это с руки. А потом потолкуем вместе. Только чтобы ни одна живая душа… понял?

— Подумаю, брат. Горячая мысль твоя по сердцу мне.

— Да будет тебе советчиком бог Перун!

По совету друзей Петр Петрович Дубровский создал у себя в квартире нечто вроде музея, где каждое вывезенное из Франции приобретение заняло свое достойное место. Расставаться с чем-либо пока не хотелось, так все было дорого, так прикипело к сердцу. Хотя понимал, что быть обладателем всего этого богатства лишь ему одному слишком уж эгоистично, не по совести: не для себя одного старался. Одержимым накопителем-коллекционером или корыстным торговцем-антикваром он не был.