Шрифт:
Сюрприз оказался валявшимся на полу грубым мешком, завязанным у самой горловины крепкой тесемкой.
— Вот. Полюбопытствуйте…
Заинтригованный Миролюбов развязал мешок, извлек из него одну дощечку, вторую…
— Это и есть ваш сюрприз? Или где-то там, под этими дровами?
— Хм, дровами… А вы, голубчик, возьмите пока одну дощечку и присаживайтесь к столу, тут светло.
— Одну?
— Одну. Ее вам надолго хватит.
Взял, сел, придвинул поближе настольную лампу, вгляделся.
— Да этой доске… знаете сколько лет?
— Нет, не знаю, — развел руками Федор Артурович. — Очень сухие, значит, старые. Но вы посмотрите внимательнее. Я смотрел, кое о чем догадался, но ничего не понял.
— Здесь… есть линейки. И… под ними [49] что-то… процарапано…
И вдруг Юрий Петрович заторопился, заволновался.
— Увеличительное стекло у вас найдется? И листок бумаги.
Стекло нашлось, появилась и бумага с карандашом.
49
Так, под строкой, написана вся «Влесова книга». Как и тексты санскрита, что также свидетельствует о древнем родстве индоариев и славян.
— Ну вот, — сказал удовлетворенно хозяин, — вы пока знакомьтесь, а я пойду что-нибудь к ужину изобрету…
Несколько раз этот ужин пришлось разогревать, потому что Миролюбов никак не мог оторваться от заинтересовавшей его дощечки. Под конец попросил разрешить ему «посидеть» над ней еще пару деньков дома.
— А вот этого не могу, — задумчиво покачал головой Изенбек. — Я их, вот эти дощечки (их в мешке еще много!) нашел случайно, можно сказать, на краю их гибели. Еще в России. И едва не потерял, когда наша армия развалилась и мой вестовой с этим мешком пропал. Когда в Феодосии мы уже грузились на пароход, он разыскал меня и вот… принес. Хороший солдат был. Так что, извините, не могу: а вдруг что опять…
— Как же тогда быть?
— Если считаете, что стоит ими заниматься, приходите, изучайте. Но чтобы выносить из ателье… И, пожалуйста, о них пока будем знать только мы с вами.
Так началась работа Юрия Петровича Миролюбова с этим необычным посланием из прошлого. Из далекого прошлого! По некоторым словам, которые ему удалось прочесть и понять, он сделал вывод, что имеет дело с древним русским языком, гораздо более древним, чем самые старые русские летописи. К тому же летописи писались монахами на старославянском (вернее — церковнославянском) языке, который еще можно понять, а это…
Выходит, эти странные дощечки, эта совершенно невообразимая деревянная книга писалась во времена, когда на Руси еще не было церквей, а в мире — церковнославянского языка. Это поражало — фантастично! Но и озадачивало — может ли такое быть? Ведь тогда этим дощечкам более тысячи лет!
Вначале, горя нетерпением, он взялся было переводить их на современный русский язык, но вскоре понял, что на это не хватит всей его жизни [50] . И что-то подсказало ему: прежде всего эти тексты нужно тщательно скопировать, не вникая пока в содержание, а то ведь, не дай бог, опять что-нибудь с ними случится. А уж в процессе перевода откроется и содержание.
50
Объем «Влесовой книги» в восемь раз превышает объем «Слова о полку Игореве».
Но это дело будущего. Одному ему такая работа не по плечу.
Позже, когда, живя впроголодь, он это сделает, в письме к одному из своих единомышленников Юрий Петрович вспомнит: дощечки были «…приблизительно одного размера, тридцать восемь сантиметров на двадцать два, толщиной в полсантиметра.
Поверхность была исцарапана от долгого хранения. Местами они были совершенно испорчены какими-то пятнами, местами покоробились, надулись, точно отсырели. Лак, их покрывавший, или же масло, поотстало, сошло. Под ними была древесина темного цвета.
Края были отрезаны неровно. Похоже, что их резали ножом, а никак не пилой. Размер одних был больше, других меньше, так что «дощьки» прилегали друг к другу неровно. Поверхность, вероятно, была тоже скоблена перед писанием, была неровна, с углублениями.
Текст был написан или нацарапан шилом, а затем натерт чем-то бурым, потемневшим от времени, после чего покрыт лаком или маслом…
Каждый раз для строк была проведена линия… На другой стороне текст был как бы продолжением предыдущего, так что надо было переворачивать связку «дощек», как в листах отрывного календаря. В иных местах, наоборот, это было как если бы каждая сторона была страницей в книге.
На полях некоторых «дощек» были изображения головы быка, на других — солнца, на третьих — разных животных, может быть, лисы, собаки или же овцы. Трудно разобрать эти фигуры…
Буквы были не все одинаковой величины. Были строки мелкие, а были крупные… Некоторые из «дощек» потрескались от времени, другие потрухлявились, и я их склеивал при помощи силикатного лака…»
И еще: «Первые «дощьки» я читал с огромными трудностями. А потом привык к ним и стал читать быстрее. Прочитанное я записывал. Буква за буквой. Труд этот тонкий. Надо не ошибиться… Одна дощечка брала у меня месяц! Да после я еще сверял текст, что тоже брало много дней…