— Прошу прощения, сэр, — обратился он, запыхавшись, к этому молодому джентльмену, — а что такое фи-книга?

— Фи-книга, — ответил слегка удивленный Рэдкотт, — это такая книга, которую бодлеанский библиотекарь считает оскорбительной для изысканных чувств; какой-то допотопный юморист отнес эти книги в каталоге к греческой букве «фи». А что?

— Понимаете, — сказал мистер Эгг, — я только что подумал, как легко кому угодно войти в Бодлеанскую библиотеку, переодеться в дальнем углу, скажем, в Зале герцога Хамфри, выйти, совершить убийство, вернуться, переодеться обратно и снова выйти. Никто не помешает человеку войти опять, если видели, как он — или она — выходил перед этим, особенно если он уже входил в библиотеку в этом обличье. Достаточно переодеться и надеть магистерскую мантию.

— И на что же вы намекаете?

— На эту леди, которая была в галерее во время убийства. Мистер Темпл говорит, что она сидела за его столом. Но не странно ли, что мистер Темпл специально привлек к себе внимание, попросив фи-книгу именно сегодня? Если он был когда-то членом этого колледжа, то он знает, каким путем мистер Гриби возвращается с лекции; вероятно, мистер Темпл имел зуб на мистера Гриби из-за того старого происшествия, в чем бы оно ни заключалось. И про нишу в стене он тоже знал. И у него с собой портфель, в который легко влезет дамская шляпка и юбка, достаточно длинная, чтобы спрятать брюки. И зачем он в такой жаркий день в плаще, если не для того, чтобы скрыть верхнюю часть своего наряда? Не то чтобы это было мое дело, но, э-э, я позволил себе задуматься над этим. Я оставил Темпла под присмотром привратника, и портфель тоже.

У мистера Эгга едва хватило дыхания на эту тираду. Рэдкотт изумленно уставился на него.

— Темпл? Мой дорогой, да вы тоже свихнулись. Он же всегда признается — и в этот раз признался, — не скажете же вы…

— Может быть, я и не прав, — сказал мистер Эгг. — Но ведь есть басня про мальчика, который так часто кричал «Волк!», что никто ему не поверил, когда волк наконец-то пришел! В «Справочнике коммивояжера» есть афоризм, который я всегда с удовольствием перечитываю. Он гласит: «Искусство коммивояжера — не ошарашить в разговоре, ведь если вид у правды странный, то все сочтут ее обманом». Тонко подмечено, правда?

— Отец!

— Да, сын мой.

— Вы помните эти персики мистера Паффета, большущие, прямо огромные, которые вы мне сказали не рвать?

— Да?

— Вот я их рванул.

Лорд Питер Уимзи перевернулся на спину и в ужасе уставился на своего отпрыска. Его жена отложила шитье.

— Что за хулиганство, Бредон! Бедный мистер Паффет собирался выставить их на цветочной выставке [83] .

— Ну, мамочка, я не специально. Это на спор.

Ограничившись таким своеобразным объяснением, мастер Бредон Уимзи снова обратил свой честный взгляд на отца. Отец застонал и сел.

— И что, обязательно ставить меня в известность? Я надеюсь, Бредон, что из тебя не вырастет зануда.

— Понимаете, отец, мистер Паффет меня увидел. И он собирается зайти к вам на пару слов, только чистый воротничок наденет.

— А, понятно, — с облегчением сказал его светлость. — И ты решил, что лучше разобраться с этим делом сейчас, пока версия другой стороны не разгневала меня еще сильнее?

— Если вы не против, сэр.

— Это, по крайней мере, разумный подход. Хорошо, Бредон. Поднимись в мою спальню и приготовься к экзекуции. Трость за туалетным столиком.

— Да, отец. Вы ведь скоро придете, сэр?

— Я оставлю тебе ровно столько времени, сколько нужно, чтобы осознать содеянное и раскаяться. Вперед!

Нарушитель поспешил в направлении дома и скрылся из виду, экзекутор же тяжело поднялся на ноги и неторопливо зашагал следом, грозно закатывая рукава.

— О боже! — воскликнула мисс Кверк. Она в ужасе смотрела сквозь очки на Гарриет, которая безмятежно вернулась к своим лоскуткам. — Но вы ведь конечно же не позволите ему хлестать тростью этого малютку?

— Позволю? — Вопрос позабавил Гарриет. — Вряд ли это подходящее слово.

— Но, Гарриет, милая, так же нельзя. Вы не понимаете, как это опасно.

Он может необратимо травмировать мальчика. Надо переубеждать этих маленьких людей, а не ломать их дух жестокостью. Когда вы так унижаете ребенка и причиняете ему боль, вы заставляете его чувствовать себя беспомощным и неполноценным, и все это подавленное возмущение прорвется потом самым необычным и ужасающим образом.

— Да я не думаю, что он возмущается, — сказала Гарриет. — Он привязан к своему отцу.

— Ну если так, — парировала мисс Кверк, — то это какой-то мазохизм, и его надо прекратить, то есть плавно увести в другом направлении. Это противоестественно. Как можно испытывать здоровую привязанность к тому, кто тебя бьет?

— Не знаю; но так часто бывает. Мать Питера лупцевала его шлепанцем, и они всегда были лучшими друзьями.

— Если бы у меня был собственный ребенок, — сказала мисс Кверк, — я бы никому не позволила и пальцем его тронуть. Всех моих маленьких племянников и племянниц воспитывают по современным просвещенным принципам. Они даже не знают слова «нельзя». Вот посмотрите, что получается. Именно потому, что вашему мальчику сказали не рвать персики, он их сорвал. Если бы ему не запретили, он бы не был непослушным.