– Зачем он тебе?

– Я передам ему этот листок.

– От кого?

– От врача Марата.

– От Марата? Ты знаешь Марата? – воскликнул человек в лохмотьях.

– Я только что расстался с ним.

– Где?

– В ратуше.

– И что он делает?

– Повел двадцать тысяч человек в Дом инвалидов, вооружаться.

– Давай мне записку. Я – Гоншон.

Бийо отступил на шаг.

– Ты – Гоншон? – спросил он.

– Друзья! – крикнул человек в лохмотьях. – Вот он не знает меня и спрашивает, правда ли, что я Гоншон.

Стоящие поблизости расхохотались; этим людям казалось немыслимым, что кто-то может не знать их излюбленного оратора.

– Да здравствует Гоншон! – закричали тысячи три голосов.

– Держи, – сказал Бийо, протягивая Гоншону листок.

– Друзья, – объявил Гоншон, прочтя записку, – этот человек – брат, Марат рекомендует его. На него можно рассчитывать. Как тебя зовут?

– Бийо.

– А меня, – усмехнулся Гоншон, – прозвали Топор, и надеюсь, мы на что-нибудь сгодимся.

Услышав эту кровожадную игру слов [122] , окружающие заулыбались.

– Сгодимся! Сгодимся! – загудели они.

– Так что будем делать? – спросил кто-то.

– Как что? Брать Бастилию, черт побери! – отвечал Гоншон.

– В добрый час! – воскликнул Бийо. – Вот это называется говорить дело. Скажи, Гоншон, сколько у тебя людей?

– Примерно три тысячи.

– Три тысячи твоих, двадцать тысяч, которые скоро придут из Дома инвалидов, и десять тысяч, что уже здесь, – этого более чем достаточно, чтобы добиться успеха, или же мы никогда его не добьемся.

– Добьемся, – уверенно сказал Гоншон.

– Я тоже в этом уверен. Ладно, веди сюда свои три тысячи, а я пойду к коменданту, потребую, чтобы он сдался. Если он сдастся – прекрасно, обойдется без кровопролития, а если не сдастся – что ж, пролитая кровь падет на него. Нынче кровь, пролитая за неправое дело, приносит несчастье. Можете спросить у немцев.

– Сколько ты пробудешь у коменданта?

– Сколько смогу, пока Бастилия не будет обложена со всех сторон, чтобы, когда я выйду, можно было начать штурм.

– Договорились.

– Ты не сомневаешься во мне? – спросил Бийо, протягивая руку Гоншону.

– Сомневаюсь в тебе? – пренебрежительно улыбнулся Гоншон, пожимая руку здоровяка фермера с силой, которую трудно было заподозрить в этом изможденном, почти бесплотном теле. – А с чего мне сомневаться в тебе? Да стоит мне захотеть, и по одному моему слову, по одному знаку от тебя останется мокрое место, даже если ты укроешься в этих башнях, которые завтра перестанут существовать, под охраной солдат, которые завтра присоединятся к нам или будут убиты. Ступай и рассчитывай на Гоншона, как я рассчитываю на тебя.

– Не знаю, как выглядит Мирабо дворянства, но наш мне показался отвратительным, – сообщил Питу папаше Бийо.

Мы не описываем Бастилию, в этом нет нужды.

Она навеки запечатлена в памяти и стариков, и детей.

Ограничимся тем, что напомним: ежели смотреть с бульвара, она была обращена к площади Бастилии двумя спаренными башнями, а боковые стены шли параллельно берегам нынешнего канала.

Вход в Бастилию преграждали, во-первых, кордегардия, потом две линии караулов, а кроме того, два подъемных моста.

Преодолев многочисленные преграды, вы попадали на Комендантский плац, где стоял дом коменданта.

Оттуда галерея вела ко рвам Бастилии.

Здесь был второй вход: кордегардия, подъемный мост через ров, опускная железная решетка.

У первого входа Бийо хотели задержать, но он предъявил пропуск от де Флесселя, и его пропустили.

И тут Бийо обнаружил, что Питу идет за ним. Сам по себе Питу был безынициативен, но, следуя за фермером, он спустился бы в ад или забрался на луну.

– Останься, – велел ему Бийо. – Если я не выйду, надо, чтобы кто-то напомнил народу, что я туда вошел.

– Правильно, – согласился Питу. – А через сколько времени надо напомнить об этом?

– Через час.

– А шкатулка?

– Верно! Ну, так вот, если я не выйду, если Гоншон не возьмет Бастилию или если ее возьмет, но меня там не обнаружат, надо сказать доктору Жильберу – его-то, может, найдут, – что из Парижа были присланы люди и они отняли у меня шкатулку, которую он мне доверил пять лет назад, что я тотчас же отправился в Париж, чтоб сообщить ему об этом. Тут я узнал, что его заключили в Бастилию, и решил взять ее, но при взятии лишился жизни, которая всецело принадлежала ему.