– Послушайте, пойдемте к вам в кабинет, – перебил Сальватор, не отвечая на любезную фразу г-на Жакаля.

– Это невозможно, – сказал Жакаль, – двадцать человек ждут меня.

– Много ли у вас дела с ними?

– Почти на двадцать минут времени, по минуте на человека. В девять часов мне нужно быть в Нижнем Медоне.

– Черт возьми. Это очень некстати, что я не могу поговорить с вами сколько мне нужно: я имел сообщить вам нечто важное.

– Постойте!.. Вот идея!..

– Говорите!

– Я еду в карете и еду один; поезжайте со мною: вы сообщите мне про ваше дело дорогой. А теперь объясните мне в двух словах, в чем ваше дело?

– В одном похищении…

– Ищите женщину!

– Да мы ее и ищем.

– О! Нет, я говорю не про похищенную женщину.

– В таком случае, про какую же?

– Ту, которая приказала похитить другую.

– Вы полагаете, что в этом деле замешана женщина?

– Во всем и во всех делах всегда замешана женщина, господин Сальватор; это и составляет главное затруднение нашей службы. Вчера, к примеру, мне доложили, что один кровельщик убился, сорвавшись с крыши…

– И вы сказали: «Ищите женщину»!

– Да, это первое, что я сказал.

– Ну и что?

– Надо мною посмеялись, говорили, что я чудак! Стали все-таки искать женщину и ее нашли!

– Вот как! Как же это?

– Чудак обернулся, чтобы поглядеть на женщину, которая одевалась в мансарде противоположного дома, и он так увлекся ее созерцанием, что забыл, где он на ходится; нога у него поскользнулась, и он полетел вниз!

– Он погиб?

– Он очень расшибся, глупец! Так вы согласны, и поедете со мною в Нижний Медон?

– Да, но со мною друг.

– Карета четырехместная. Фарго, – обратился г-н Жакаль к служителю, – велите запрягать.

– Но дело в том, что я должен предварительно зайти на Кишечную улицу, а затем я вернусь.

– Я даю вам полчаса времени.

– Где же мы встретимся с вами?

– Место свидания у статуи Генриха IV. Я велю остановить карету, вы войдете в нее и поедем!

После этого Жакаль вошел в свою контору, а Сальватор пошел отыскивать Жана Робера.

Все шло по установленной программе: оба молодых человека уселись в карету Жакаля, и все трое покатили по направлению к Нижнему Медону.

Г-н Жакаль был старым комиссаром, которого его блестящие способности возвели до высшего положения – до места начальника охранительной полиции.

Г-н Жакаль знал всех воров, всех мошенников, всех цыган Парижа; освобожденные каторжники, воры патентованные, воры-новички, воры заслуженные, воры, отказавшиеся от своего ремесла, – все они копошились под его всевидящим взором; как бы ни была темна ночь, невозможно было укрыться от его проницательного глаза. Он знал вертепы, картежные дома, волчьи при тоны и западни, как Филидор квадраты своей шахмат ной доски. При одном взгляде на оторванный ставень, на разбитое оконное стекло, на рану, нанесенную ножом, он говорил: «О! Я знаю это! Это прием такого-то».

И ошибался он редко.

Жакаль, казалось, не знал никакого природного влечения или потребности. Если ему некогда было позавтракать, он оставался без завтрака; некогда ему было пообедать – он не обедал; некогда было поужинать – он не ужинал; некогда было поспать – он и не спал!

Жакаль с одинаковым удовольствием и равной свободой менял свой костюм и облик: то торговца рынка, то генерала Империи, швейцара богатого дома, привратника, бакалейщика, торговца аптекарскими товарами, гаера, пэра Франции, вольтижера из цирка – он бывал всем и заставил бы покраснеть самого ловкого и даровитого актера.

Протей был в сравнении с ним не более как кривляка из Тиволи или с бульвара Тампль. Жакаль не имел ни отца, ни матери, ни жены, ни брата, ни сестры, ни сына, ни дочери: он был одинок во всем мире и, казалось, был лишен семьи внимательной к нему судьбой, которая, избавив его от свидетелей в его таинственной жизни, дала ему возможность быть вполне свободным на его поприще.

В библиотеке, помещавшейся на четырех полках, у него было четыре различных издания Вольтера. В эту эпоху, когда все, а в полиции в особенности, духовные и светские иезуитствовали, он один говорил совершенно не стесняясь, при всяком удобном случае цитировал из «Философского Словаря» и знал «La Pucelle» наизусть. Упомянутые четыре экземпляра произведений автора «Кандида» были переплетены в шагрень, с серебряным обрезом, – этот печальный памятник погребенных убеждений их хозяина.

Жакаль не признавал добра; зло, по его мнению, господствовало над всем остальным. Противостоять злу представлялось ему единственной целью в жизни; он не признавал мира на иных началах.

Он был своего рода архангел Михаил низших слоев. Последний суд уже настал для него, и он пользовался правами, которые ему доверило общество, подобно ангелу-истребителю, пользующемуся мечом своим.

Люди казались ему не более как коллекцией марионеток и паяцев, упражняющихся в различного рода профессиях. Нитями этих марионеток и паяцев, по его мнению, всегда управляли женщины. Это была его навязчивая идея, которая всегда почти доводила его до раскрытия преступления, виновника коего он хотел найти.