Все ее часы были заняты; так заняты, что дни казались ей слишком короткими, а ночи слишком длинными. Жизнь ее не шла уже наудачу, теперь она имела цель.

С этой минуты счастье – которое заглядывало в дом, так сказать, мимоходом, как заблудившийся незнакомец, который знает, что он ошибся дверью и стоит готовый убежать, – с этой минуты счастье смело водворялось то в комнате Кармелиты, то во флигеле Коломбо, а иногда во флигеле и комнате одновременно.

Однако это счастье имело разные источники и главное – выражалось неодинаково.

Коломбо испытывал бесконечную радость любить юную девушку безмолвно, искренно, тайно. Он питал к ней нечто вроде страстного чувства древних христиан к мадонне – привязанность, которая зависела более от уважения и потребности обожать, чем от любви и желания обладать ею.

Но посреди этого счастья, этого обожания проглядывали угрызения совести; двадцать раз в продолжение ночи совесть Коломбо пробуждала его острой болью в сердце.

Тень Камилла вставала перед его изголовьем, как призрак из могилы; тогда Коломбо был готов встать, броситься к ногам Кармелиты, признаться ей в своей любви, как в преступлении.

Со своей стороны, Кармелита не раз – и без всякого угрызения совести, – уверившись в том, что она любима, переступала порог своей комнаты с твердой решимостью пойти к Коломбо и сказать ему: «Я тебя люблю, Коломбо!.. Я также люблю тебя!»

Если бы они встретились в эти минуты, очень возможно, что тайна их сердец сорвалась бы с их губ; но каждый из них проходил свою часть дороги и… возвращался назад.

Одним словом, это было подобно тому, что называется в геометрии параллельными линиями, от которых мы и заимствовали название этой главы – линиями, которые вечно идут бок о бок, могут сближаться и бесконечно продолжаться, но никогда не сходятся. Так и их сердца, пылавшие любовью, идя рядом, никогда не встречались…

Однажды утром Кармелита после ночи, проведенной в лихорадочной бессоннице, увидела Коломбо, входившего к ней в комнату. Он был бледнее, но веселее обычного.

Она поняла, что, наконец, бретонец совладал с беспокойством своей совести, что его решение принято, и он пришел высказать ей все.

Она радостно встала, пошла к нему навстречу и привлекла к себе на диван.

Но в отворенной двери она увидела садовницу, которая держала в руках письмо.

– Мадемуазель, – доложила та, – письмо от г-на Камилла.

Кармелита глухо вскрикнула и поднесла руку к сердцу.

Коломбо, разом побледнев еще больше, откинул назад голову.

Садовница, видя, что ни один из молодых людей ей не отвечает, положила письмо на колени Кармелиты.

Кармелита опомнилась первая, тяжело вздохнула, распечатала письмо и прочла его; затем, не сказав ничего более, кроме одного слова: «Читайте!» – передала письмо Коломбо, устремив глаза на лицо молодого человека.

Тот совершенно бледный в первый раз прочел тихо, а затем вслух следующие строки:

Никогда осужденный, слушая свой смертный приговор, не был более разбит и подавлен, чем бретонец, перечитывавший во второй раз громко письмо своего друга.

– Что с вами? – спросила Кармелита самым нежным голосом. – Отчего возвращение вашего друга приводит вас в такое оцепенение?

– Ах! Кармелита! Кармелита! – ответил бретонец. – Не спрашивайте меня!..

– Коломбо, – продолжала она, – почему вы так бледны и плачете?

– Потому что я умираю, Кармелита! – вскричал молодой человек, разрывая свой жилет, как будто задыхаясь.

– И вы умираете, Коломбо, – продолжала безжалостная Кармелита, – потому, что вы меня любите, не так ли?

– Я? – вскричал Коломбо, раскрывая испуганные глаза. – Я?.. Вас люблю?..

– Да, – отвечала просто Кармелита. – Отчего же нет? Я вас тоже очень люблю!

– Замолчите, замолчите, Кармелита!

– О, – сказала девушка, – я уже долго молчала, да и вы также! Мы уже давно питаем нашими сердцами эту змею, которая нас пожирает!

– Кармелита, – вскричал Коломбо, – я глупец!

– Нет, Коломбо, у вас благородное сердце, которое долго побеждало, но наконец побеждено.

– О! Кармелита, – бормотал Коломбо, – простите ли вы меня?

– Что же я вам должна простить, если я вас люблю, если я вас всегда любила.

– Молчите, Кармелита! – прервал ее Коломбо. – Вы это уже сказали, и я хотел бы иметь силу не слышать вас.