В этом смысле Картезий составил свою Methodus recte utendi ratione et veritatem in scientiis investigandi. Тут имелось в виду раз навсегда положить конец всякой возможности ошибаться, имелось в виду исключить всякое сомнение и создать такой ряд мыслей, который, исходя из необходимо истинного и достоверного положения и развиваясь дальше безошибочным образом, содержал бы в себе одни лишь абсолютно истинные положения. Предпосылкой для него служило то, что если не обладание представлениями, то самый акт суждения есть все же совершенно свободный и произвольный акт, поскольку мы в состоянии воздержаться от согласия на всякое положение, которое мы не с полной убежденностью познаем как истинное и достоверное. Далее, им предполагалось, что таким образом возможно путем радикального сомнения освободиться совершенно от всяких предпосылок, которые содержат в себе опасность ошибок, и начать совершенно новую деятельность мышления. Он допускал также, что главные условия этой деятельности – понятия и основоположения – врождены нам, следовательно, ни от чего не зависят, кроме нашего самосознания.

Если бы последнее допущение было настолько же бесспорно, насколько оно оспаривалось, то по крайней мере в области априорного знания метод этот находил бы себе чистое применение; и лишь для тех, кто мог бы принять и осуществить намерение освободиться от всяких предпосылок. Но совершенно невозможно произвольно оборвать непрерывность между прежним и теперешним мышлением и начать вполне ab ovo. Как произвольное мышление коренится в непроизвольном произведении мыслей и непрестанно питается им, так без запаса всегда уже наличных мыслей и без языка, который выражает этот запас, мы были бы лишены средств двинуться с места. И собственный пример Картезия показывает, что вопреки наилучшему намерению во вновь начатый ряд проникает масса прежних элементов. Столь же неправильно, что мы можем будто бы произвольно воздержаться от всякого суждения, хотя и не от нашего выбора зависит, иметь или не иметь те представления, к которым относится суждение. Ибо, с одной стороны, те предпосылки, которые мы привносим, суть суждения, неизбежно влекущие за собой другие суждения; с другой стороны, природа представлений, которые мы имеем, определяет уже и суждения об их отношениях, и не от нашего произвола зависит, хотим мы утверждать или отрицать.

Итак, вообще не может быть никакого метода начинать мышление сначала, а всегда есть лишь метод продолжать мышление, исходя из уже наличных предпосылок. И если бы даже предпосылки эти были признаны сомнительными, они все же должны были бы служить исходным пунктом нашего дальнейшего мышления.

2. Необходимость ограничить логику регулированием прогрессирования в мышлении имеет особенное значение для того мышления, которое стремится к эмпирическому познанию мира. Предпосылками этого познания служат правильные восприятия, и его целесообразное выполнение зависит не только от сопутствующего этим последним мышления, но также от условий чувственного ощущения и от отношения наших чувств к объектам. Искусство производить правильное наблюдение лишь отчасти зависит от искусства правильно мыслить, отчасти оно покоится на остроте и упражнении органов чувств, на механической ловкости, на искусстве ставить в наиболее благоприятные условия как объект, так и наши органы чувств и на умении погашать связанные с наблюдением ошибки. В своих различных вспомогательных средствах оно должно сообразоваться с многообразной природой предметов, из которых каждый класс требует своей особенной техники. Если бы в области эмпирического познания мы захотели отложить свое мышление и свои акты суждения до тех пор, пока мы не получили бы возможность исходить из абсолютно достоверных и необходимых предпосылок, то вообще тогда не могло бы быть эмпирической науки и относительно значимости и точности наших восприятий нам пришлось бы оставить под сомнением – in suspenso – не только реальность чувственного мира вообще, но и саму возможность общезначимых законов для феноменов.

История развития нашего знания показывает, далее, что истина часто находилась лишь окольным путем, путем исхождения из ошибочных или недостоверных предпосылок; и ход научного исследования непрестанно приводит к тому, что спор сглаживается путем выяснения тех выводов, которые вытекают из ложных положений. Всякое апагогическое – непрямое – доказательство служит примером такого приема.

Наконец, обширная область нашего мышления, стремящегося к общезначимости, связана с такими предпосылками, которые свою значимость выводят из хотения и в этом смысле являются чисто положительными. Если признавать требование, что логика должна обосновывать материальную истинность всех положений, то это значило бы исключить из логического рассмотрения всю практическую юриспруденцию.

3. Итак, то, что только и может выполнить техническое учение о целесообразном мышлении и что оно, следовательно, только и может поставить себе задачей, – это дать указание, как следует в мышлении двигаться вперед от данных предпосылок, чтобы всякий дальнейший шаг был связан с сознанием необходимости и общезначимости. Оно не учит, что следует мыслить, ибо иначе оно должно было бы быть совокупностью всех наук; оно учит лишь о том, что если нечто мыслится так, то и другое должно мыслиться таким же образом. При этом данное, запас так или иначе возникших представлений, отдельных наблюдений, общих положений может носить какой ему угодно характер.

В то же время ясно, что под «прогрессированием», под «двигаться, идти дальше» мы понимаем идти вперед в любом направлении – от основания к следствиям, так и от следствия к основанию, от общего к частному, так и обратно. Так что техническое учение должно находить себе применение ко всем проблемам, какие вообще ставятся нашему мышлению.

4. Итак, в интересах всеобщности и практической выполнимости нашей задачи мы не можем выдумывать такого мышления, которое начинало бы сначала безо всяких предпосылок; вместе с тем в логическое исследование мы должны включать не значимость данных предпосылок, из которых исходит действительное мышление, а лишь правильность прогрессирования от данных предпосылок. В этом именно смысле мы и разумеем, что логика есть формальная наука. Но признавая логику формальной наукой, мы не думаем этим сказать, что она должна сделать тщетную попытку понять мышление вообще как просто формальную деятельность, которая могла бы рассматриваться обособленно от всякого содержания и которая относилась бы равнодушно к различиям в содержании. Мы не думаем также сказать, что логическое исследование должно совершенно отвлечься и игнорировать общие свойства содержания и предпосылок действительного мышления. Именно потому, что мы не знаем мышления, которое начиналось бы в отдельном индивидууме исключительно из себя самого, а знаем лишь мышление, подчиненное общим отношениям и условиям и связанное с общими целями человеческого мышления, – именно поэтому нельзя отвлекаться ни от того определенного способа, каким наше мышление получает материал и содержание от чувственного ощущения и преобразует его в представления о вещах, свойствах, деятельностях и т. д., ни от его исторической обусловленности человеческим обществом. Можно отвлечься только от особенных свойств данного исходного пункта для ряда мыслительных процессов.

Возможность установить критерии и правила необходимого и общезначимого прогрессирования в мышлении покоится на способности различать объективно необходимое мышление от не необходимого; способность эта обнаруживается в непосредственном сознании той очевидности, какая сопутствует необходимому мышлению. Опыт этого сознания и вера в его надежность есть постулат, дальше которого идти невозможно.

1. Если спросить себя, возможно ли и как именно возможно разрешить задачу в том смысле, как мы ее поставили, то вопрос этот сведется к трудности указать верный признак, по которому можно было бы отличить объективно необходимый акт суждения от индивидуально отличного и поэтому в указанном смысле не достигающего цели. И здесь, в конце концов, нет иного ответа, кроме ссылки на субъективно познанную необходимость, на внутреннее чувство очевидности, которое сопутствует одной части нашего мышления, на сознание, что исходя из данных предпосылок, мы не можем мыслить иначе, чем мы мыслим. Вера в право этого чувства и в его надежность является последней точкой опоры всякой достоверности вообще. Кто не признает этого, для того нет никакой науки, а лишь случайное мнение.