В сравнении с тремя основными способами объективного построения – наукой, нравственностью и искусством – религия не имеет значения четвертого особого способа построения и, следовательно, познания.

Она, напротив, пользуется всеми тремя названными способами, стремясь сразу и возвыситься над ними и подчинить их себе. Вследствие этого она вступает с ними в постоянный резкий конфликт, который грозит снова разрушить единство человеческого сознания. Первым условием для разрешения этого конфликта является убеждение, что религия не извне, не из какого-то надземного мира снизошла к человечеству, но что, подобно трем названным основным видам человеческой культуры, и она произошла из собственного сознания человека. Однако она не является, подобно тем трем видам культуры, одним из основных направлений объективирования, а имеет свой источник в чистой субъективности чувства. В последнем мы познаем всеобъемлющую первоначальную форму сознания, предваряющую всякое определенное построение объектов и лежащую в его основе. Оно открывает нам самую основную внутреннюю сторону душевной жизни, тогда как познание, воля и художественная фантазия представляют собой только способы выражения и доступного для понимания изложения того, что живет в глубине нашего сознания. Но именно вследствие своего характера субъективной первоначальности, непосредственности и универсальности чувство сопровождает также и все упомянутые объективные построения вплоть до самых высших их проявлений. Оно стремится найти себе в них выражение и, однако, всегда перерастает их; его бесконечное содержание не может быть вполне выражено в этих построениях. Так возникает противоположность и соревнование между более ясными построениями сознания в науке, нравственности и искусстве и теми бесформенными глубинами души, которые лежат в основе всех этих построений, но не исчерпываются ими ни на одной из стадий их развития. Стремление к трансцендентности, имеющее свои глубочайшие корни в религии, объясняется в конце концов из этого присущего бесконечному и бесформенному чувству притязания на универсальность, вследствие которого чувство не может подчиниться определенным границам и нормам нашего человеческого конечного познания, нашей воли и нашего художественного творчества, но в своей чрезмерной непосредственности стремится встать в прямое отношение к бесконечному, сверхчеловеческому («божественному»). Но если даже отнять у чувства притязание на трансцендентность, за ним все-таки останется для развития человека то громадное значение, что оно оживотворяет одинаково глубоким проникновением все указанные выше виды объективных построений, наполняет их своей теплотой и непосредственностью, ставя через это в теснейшую взаимную связь различные области человеческого творчества, и является, таким образом, тем началом, которое жизненно поддерживает неразрушимое единство, индивидуальность человеческого существа. Но, главное, оно делает внутренно близким человеку, – притом в определенной внешней и внутренней обстановке его жизни, – бесконечное требование нравственного закона и этим оживляет надежду на реализацию нравственной идеи, на всепобеждающую силу добра в мире и за его пределами, в сердцах людей и над ними. Так остается неприкосновенным все, что только когда-либо возникало в религии как заимствованное из существенного содержания чувства и особенно из нравственной силы, что до сих пор главным образом благодаря ей сохранило свое жизненное значение для человечества и что останется в ней ценным даже в том случае, если будет отброшено трансцендентное притязание ее догмы, а религиозное представление, с одной стороны, будет понято как чистая идея, с другой – низведено на степень художественного символа, другими словами, если религия останется замкнутой в границах человеческого и не будет более стремиться их перейти.

Своеобразный интерес, представляемый психологией, в противоположность тому, который вызывают познания, имеющие дело с объектами, есть интерес к субъективности непосредственного переживания или просто к факту сознания как таковому. В последнем можно вообще различать три момента, содержащиеся в нем, правда, фактически в неразрывном единстве, но тем не менее допускающие отдельное рассмотрение их посредством абстракции: я, содержание и отношение между ними («сознательность»). Сознание может быть мыслимо лишь как отношение между двумя терминами; оно только выражает факт: что нечто сознается мною. Однако «я» обозначает здесь не субстанцию, а только выражение того единства отношения, благодаря которому многообразное содержание одного сознания образует именно одно сознание. С этой точки зрения о «я» в действительности нельзя ничего высказать, что не было бы уже полностью представлено (repr"asentiert) в содержании и отношениях содержания. Нельзя также говорить об актах сознания в отличие от содержания. Действительность известного содержания (например, тона) и сознание этого содержания (акт слухового ощущения) не суть два факта сознания; напротив, содержание имеется в наличности лишь тогда, когда оно есть содержание сознания, т. е. когда сознание известного содержания имеет место в действительности; эта наличность сознания не есть какой-либо дальнейший, только могущий присоединиться факт. Поэтому всякое различие в сознании необходимо представлять как различие в содержании и его отношениях, а не сверх того еще и как различие самого акта или способа сознательности. Предметом психологии является, таким образом, единственно лишь содержание сознания или непосредственное явление, но всегда лишь в его чисто субъективном существовании для «я»; и при этом задача ее простирается главным образом на содержание в отношении к его многообразным связям. В самом деле, в непосредственном переживании ни одно содержание не бывает совершенно изолировано от другого; сознанию как таковому свойственна взаимная связь содержаний (Komplexion). Изолированное единичное содержание есть лишь результат абстракции, которую, в свою очередь, необходимо силою мысли уничтожить, чтобы таким образом мысленно реконструировать первоначальное содержание сознания. Точно так же с высказанной точки зрения нельзя говорить и об отдельных фактах сознания во времени. Первоначально дано время в сознании, а не сознание во времени. Тем не менее временная связь образует фундаментальную основу всех других связей. И в этом смысле можно говорить также о следующих один за другим фактах сознания, если только твердо держаться того взгляда, что благодаря этому мыслятся лишь более тесные связи, подчиненные некоторой другой, более широкой связи, именно всей цепи переживаний.

Если своеобразный предмет психологии есть субъективность, взятая просто как таковая, то ее метод должен отличаться от метода всех других наук, имеющих дело с объектами. Метод последних, заключающийся в определении явлений по их объективным единствам, т. е. в подчинении их законам, – и именно благодаря этому в конструктивном построении являющегося в этих единствах предмета, – сам по себе отличается безусловной внутренней замкнутостью и единством; в его рамках нет места для науки о субъективности. Если в психологии и ищут закономерного объяснения явлений сознания, то на деле его, напротив, следовало бы искать в чисто объективной области, следовательно (поскольку имеется в виду теоретическая сторона вопроса), в естествознании. Правда, часто различают в качестве двух отдельных рядов феноменов ряд физический и ряд психический. Однако двойной ряд явлений нам вообще никогда не бывает дан. Все явления в конце концов однородны, точно так же, как, с другой стороны, и самая предметность, к которой явления должны быть сведены посредством объективирующего познания, по самому своему понятию есть только одна предметность. Только с этой точки зрения можно ясно представить себе противоположность «психического» и «физического». Нет явления, которое не было бы явлением в сознании, и нет точно так же явления, которое не было бы явлением предмета. Не существует также никакого различия и в самом содержании явления, в силу чего данное явление один раз необходимо бы было рассматривать как явление предмета, а другой раз – как явление сознания; напротив, в любом отношении – и со стороны числа и со стороны содержания – каждое явление есть всегда одно и то же явление, которое можно рассматривать, однако, в двух направлениях: со стороны его отношения к предмету в объективирующей науке и со стороны его отношения к «я» в психологии. Не может поэтому существовать никакой «объяснительной» психологии, которая не была бы уже естественной наукой или не была бы предназначена стать таковою. В нашем смысле интерес психологии имеет, однако (сравнительно с объективным интересом естествознания) [39] , как раз противоположный характер: всякую познанную объективность она стремится свести на непосредственную субъективность явления. Но это сведение требует для себя особого метода, так как последние непосредственные элементы сознания никоим образом не даны непосредственно. В самом деле, всякое познание являющегося, естественно, стремится к объективности; рефлективный способ рассмотрения, направляющийся на субъективное как таковое, отличается, напротив, совершенно иным характером. Эта задача могла бы даже показаться совершенно неразрешимой, так как действительности нельзя познавать, не объективируя. Но возможно по крайней мере обратное заключение от произведенных уже объективирований к тому, что необходимо мыслить в качестве предваряющей их последней субъективной основы. Эта реконструкция непосредственного содержания, т. е. первоначальных субъективных элементов познания, должна, следовательно, опираться на предварительное построение объекта и состоит, в сущности, лишь в простом обращении направления объективирующего познания, так что обе эти задачи: построение объекта и реконструкция субъективного содержания – строго друг другу соответствуют, но в то же время противоположны по направлению. Противоположность объективного и субъективного есть в действительности лишь противоположность этих обоих направлений самого пути познания. Поэтому совершенно новое содержание, конечно, не может быть обнаружено в психологии. Но новым является все-таки полное восстановление тех связей, которые, напротив, должны были уничтожаться объективирующим познанием. В самом деле, всякое объективирование основано на абстракции, на прослеживании отдельных направлений сознания, на выделении определенных единств, которые лишь благодаря этому и противостоят в качестве «объектов» субъективному содержанию непосредственного сознания. Таким образом, лишь в прослеживании обоих основных направлений познания и в рассмотрении их строгого взаимоотношения завершается задача всего познания, и его единство впервые оказывается вполне законченным.

Психологическое понятие ощущения, как последнего элемента всех связей в сознании, получает свое ближайшее определение через восхождение к тем именно основным связям, элементом которых оно является. Согласно тому, что установлено в критике познания (ср. § 10 и 18), ощущение в качестве последней материальной основы опытного познания обозначает само по себе лишь неопределенное, только еще подлежащее определению нечто = X; с положительной же стороны оно есть нечто определимое или данная возможность именно тех определений, которую объективное познание осуществляет по законам синтетического единства. Функция синтетического единства в первоначальном своем виде имеет двусторонний характер – количественный и качественный (см. § 12, 13, 19). В первом отношении ощущение следует определить как последнее единичное, во втором – как последнее тождественное или качественно единое, как простое в сознании. Но в качестве последнего единичного ощущение необходимо мыслить как единство некоторого множества, т. е. в отношении к возможности связи. Связь же эта заключает в себе возможность как разъединения, так и соединения того, что есть во всяком соединении раздельного. На первом моменте основывается способ связывания в последовательности или во времени, на втором – связь совместности или связывание в пространстве. Следовательно, в количественном отношении ощущение как последнее единичное означает сразу и элемент времени и элемент пространства или то, что может быть определено и подлежит определению и в неделимом моменте времени и в пространственной точке, в данном «теперь» и «здесь». Точно так же в качественном отношении ощущение как последнее тождественное себе содержание необходимо мыслить сразу и в его отличии от другого ощущения и в связи с таковым и притом, согласно закону качественного синтеза, в непрерывной связи с ним. И только это второе определение относится к ощущению в его первоначальном значении, т. е. со стороны его содержания, именно поскольку оно не просто обозначает место во времени и пространстве, но поскольку этим определением в него вкладывается также и некоторое нечто, известное содержание. Это определение – первоначально, так как и любое место в пространстве и времени обозначается ощущением лишь через то, что оно влагает в них некоторое содержание, нечто реальное, правильнее говоря, нечто подлежащее реализации = X. Это последнее согласно тому способу исследования (Ableitung), которым оно получается, должно быть, правда, мыслимо как некоторая (качественная) точка, при этом, однако, в непрерывной связи ее с другим реальным, следовательно, прежде всего и первоначально в интенсивном, а не экстенсивном единстве. Поскольку, однако, эту связь согласно первому признаку необходимо мыслить во времени, объективным коррелятом ощущения является непрерывное изменение, а поскольку далее эту связь надо мыслить также и в пространстве, – объективным коррелятом ощущения является движение и притом в его бесконечно малом первоисточнике.

Ощущение, как оно было определено в § 39, обозначает лишь элемент теоретического сознания. Однако при окончательном рассмотрении необходимо мыслить упраздненным разделение теоретического и практического направления в понятии последнего психического элемента. Наше определение понятия психического элемента нуждается поэтому в дополнении, поскольку в него нужно внести еще чувственную основу стремления и затем – чувства. Ощущение, чувство и стремление не суть, следовательно, согласованные между собой элементы, а должны быть абстрактно различаемы лишь как три стороны или направления в одном и том же последнем элементе, в элементарном чувственном переживании (ощущении – в точном смысле слова).

Психологическое понятие стремления должно стать ясным из другого основного вида объективирования, направленного не к существующему в эмпирическом смысле, не к предмету опыта или природы, но к тому, что должно быть (§ 21). Этому виду объективирования и соответствует прежде всего психологическое понятие стремления (ср. § 27). Эту противоположность направлений сознания в психологии обозначают обыкновенно как противоположность представления и воли. Представление направляется на действительное (или на то, что по крайней мере имеет вид действительного); последний показатель действительного есть ощущение (в тесном смысле), понятие которого могло быть поэтому получено через регрессивное заключение (R"uckschluss), исходящее из требований того определения действительного содержания опыта, которое было обосновано в логической теории опыта. От стремления существенно отличается хотение как определенное «намерение», которое не просто связывается с представлением чего-либо недействительного так, как если бы оно существовало в действительности, но которое утверждает это представление как имеющее быть осуществленным, как долженствующее быть. Последний показатель объекта, который имеет быть, таким образом, установлен, есть чувственное стремление. Его психологическое понятие должно быть поэтому выведено из объективно доказуемых требований отношения к некоторому объекту как долженствующему быть.

Однако само это отношение, как сознанное, нельзя включить в понятие чувственного стремления подобно тому, как отношение к действительному, как сознанное, нельзя включить в понятие ощущения; только субъективная основа того и другого отношения должна мыслиться в элементарном переживании, и притом субъективная основа для отношения к действительному – в моменте чистого (неакцентуированного) ощущения, а субъективная основа для отношения к тому, что только еще должно стать действительным, – в моменте стремления. Но так как то, что должно стать действительным, в случае своего осуществления становится таковым и, следовательно, подпадает под общие определения действительного, то единственным привходящим, специфическим моментом стремления оказывается момент направления, движения, заключающий в себе как бы некоторую полярную противоположность: стремление всегда идет от чего-нибудь одного к чему-нибудь другому; от данного, в смысле представления чего-либо действительного, к тому, чего в смысле представления еще нет в действительности, но что согласно требованию стремления должно стать действительным. Основная характерная черта стремления заключается, следовательно, в присущем ему своеобразном способе утверждения и отрицания, существенно отличном от того, как происходят те же акты в области простого представления (отождествление и различение; § 13), и особенно потому не допускающем смешения с ними, что стремление отрицает как раз то, что утверждает представление, и утверждает то, что представление отрицает: то, что есть, не должно быть; что не есть, то должно быть; даже то, что уже невозвратимо стало действительным, должно было бы не быть или не должно бы было быть. Стремление есть отрицание и утверждение вопреки действительности бытия и небытия; оно, следовательно, возвышается над этими последними, является вопросом, требованием по отношению к действительности. Оно является обоснованным в том смысле, что как в объективном рассмотрении должное стоит перед бытием, так точно и с психологической точки зрения элементарное хотение (стремление) в качестве основного момента элементарного переживания необходимо должно быть поставлено перед элементарным представлением (ощущением в тесном смысле), хотя в состав действительного элементарного переживания одинаково существенно входят оба элемента, и логически, т. е. в понятиях, ощущение можно определить даже без отношения к стремлению, но не наоборот.

Чувство удовольствия и неудовольствия, напротив, не соответствует еще само по себе какому-либо третьему роду объективирования, например эстетическому. В самом деле, первоначальная сущность эстетического (познания) заключается в творческом построении, причем момент чувства, правда, всегда предполагается, но еще не содержит в себе основания закономерности построения. Более того, чувство можно понять даже независимо от какого-либо особого нового рода объективирования – из отношения стремления к представлению. Основную форму его составляет удовлетворенность и неудовлетворенность. Эта форма относится, с одной стороны, к данному состоянию и постольку к ощущению; с другой стороны – она находится в определенном отношении к положительному и отрицательному стремлению; она предполагает требование относительно того, каким нечто должно бы было быть, – значит, предполагает стремление. Чувство, таким образом, не утверждает или отрицает еще чего-либо третьего сравнительно с тем, что утверждается и отрицается в представлении и стремлении, но утверждает и отрицает то, что – согласно свидетельству ощущения – есть или не есть, и делает это соответственно своему отношению к тому, что – согласно требованию стремления – должно или не должно быть. Оно как бы говорит: нечто таково, каким оно должно быть, или же нечто не таково, каким оно должно быть. Следовательно, и то и другое, и чувство и стремление, обозначают заинтересованное отношение, высказывание за и против, и оба означают именно только это, если, разумеется, устранить из них все, что относится к простому представлению. Притом оба они утверждают и отрицают всегда одно и то же, хотя и с некоторым различием в отношении времени: утверждение и отрицание чувства относится исключительно к данному, настоящему; утверждение и отрицание стремления – к неданному, осуществление чего еще только имеется в виду. И тем не менее это различие достаточно глубоко для того, чтобы отличить чувство как нечто пассивное, связанное с данным, следовательно несвободное, от стремления как основания всякой активности и последней психологической основы сознания свободы. С другой стороны, однако, оба эти состояния – и чувство и стремление – всегда сознаются в одном акте. Я чувствую то, что причиняет мне боль, только благодаря моему сопротивлению или тому препятствию, с которым встречается мое стремление; и наоборот, свое стремление я чувствую только в смене удовлетворенности и неудовлетворенности. Чувство удовольствия тождественно с чувством беспрепятственного стремления, а чувство неудовольствия – с чувством стремления, испытывающего препятствие. Принимая во внимание последнюю точку зрения, не следует поэтому говорить о стремлении и чувстве, но – о чувстве стремления (Strebungsgef"uhl). Нельзя установить между ними также и причинного отношения; различение их возможно исключительно только в абстракции. Но поскольку в понятии стремления мыслится именно выхождение за пределы непосредственно данного переживания, постольку оно уже прямо указывает на связь элементарных содержаний в представлении. Его можно отнести как раз к моменту заключения и уничтожения связей. В самом деле, стремление всегда направлено к осуществлению чего-либо действительного и, следовательно, – так как действительность с психологической точки зрения есть представление, – к представлению. Стремление первоначально есть стремление представления, следовательно, стремление к заключению и уничтожению связей, чем с новой стороны определяется его полярный характер, – именно принимающее или отклоняющее действие. Чувство стремления в качестве все проникающего и связывающего в конкретное единство момента есть, собственно, как раз то, что составляет жизнь и переживание, и постольку мы вправе охарактеризовать наше «я» (как выражение именно этого наиболее конкретного единства переживаний) преимущественно как деятельность стремления.