Шрифт:
2) Выделяя в особую группу мероприятия, влияющие на характер экономической системы, мы вносим порядок в пестрый ряд явлений экономической политики. Я, по крайней мере, не вижу лучшей точки зрения для группировки однородных и разграничения неоднородных мер. Ясная формулировка политико-экономических систем дает нам систему экономической политики. Она получается из группировки влияющих на данную экономическую систему мероприятий путем обособления и соответствующего наименования совокупности мер, касающихся отдельных отраслей и областей этой экономической системы и т. д. И эта систематика будет опираться на «сущность вещей», а не обязана своим возникновением преходящим историческим обстоятельствам.
Наконец, спрашивается, в-третьих, не произвольно ли мы назвали лишь одну группу мероприятий экономической политики «социальной политикой»? Я думаю, что совершенно нет.
Прежде всего, что касается значения этого выражения в разговорном языке, которое всегда должно быть принимаемо во внимание при установлении научной терминологии, то мы видели, что в данном случае оно по большей части так неопределенно, что не препятствует произвольному толкованию выражения «социальная политика». Мне кажется даже, что многим неясно представлялся именно тот смысл его, который дается нами – сравните, например, вышеприведенное определение из «словаря
государственных наук». Во всяком случае, разговорное значение понятия подходит не ближе к единственному ясному определению Адольфа Вагнера (социальная политика = политика устранения недостатков, возникающих из процесса распределения), чем к нашему. Слово же «социальная» политика по своему смыслу, несомненно, находит самое лучшее применение по отношению к мероприятиям, влияющим на характер «социального строя». При употреблении его в этом смысле, содержание и его словесное выражение вполне покрывают друг друга.
II
Если мы в последующем изложении, установив понятие социальной политики, попытаемся прибавить кое-что для характеристики ее сущности, то нам представится, очевидно, двойная задача: во-первых, исследовать, какова суть и значение политики вообще, а следовательно, и социальной политики; во-вторых, – выяснить характерные особенности социальной политики, которые именно отличают ее от других отраслей политики.
Так как мы не задаемся здесь целью писать статью о политике вообще, то для выяснения нашей точки зрения по отношению к первому пункту придется ограничиться лишь несколькими намеками. Если вся политика, говоря словами Шлейермахера, представляет «плодотворную деятельность», то она покоится, очевидно, на идее осуществимости свободно избранных целей. Здесь говорится, конечно, не о произвольном преследовании фантастических, лишенных плана целей. Это значило бы стать на точку зрения мечтательного утопизма, не имеющего почвы в действительности и не могущего оказывать обратного влияния на жизнь.
А надо ее понимать в том смысле, что политика, как всякая «плодотворная деятельность», несовместима с мыслью о невозможности влияния единичной воли на естественную необходимость совершения. Недавно мне довелось в другом месте [34] указать на то, что неумение согласовать свободную осуществимость самостоятельно поставленных целей с идеей строгой причинности в социальной жизни обусловливается смешением точек зрения социального теоретика, считающегося лишь с причинной необходимостью, и политического деятеля. В несколько другой форме ясно выразил ту же мысль Джон Стюарт Милль [35] , сказав: «Учение о независимости социального прогресса от неизменных законов во многих головах неразрывно связано с мыслью, что индивидуальными усилиями или правительственными мероприятиями нельзя оказать значительного влияния на ход общественного развития. Это – заблуждение. Из того, что все совершающееся, в том числе также и акты человеческой воли, является следствием определенных причин, не следует, что волевые акты вообще и даже волевые акты отдельных индивидуумов не могут быть, в свою очередь, причинами большого значения».
34
«Хотя я уже много раз имел случай, по крайней мере отрывочно, характеризовать сущность социальной эволюции, тем не менее я считаю нужным еще раз повторить здесь в связной форме, что я разумею под этим понятием, так как правильное понимание именно этого пункта имеет решающее значение: социальная эволюция и признание таковой общественного движения в целом основывается на мысли, что мы находимся в непрерывном процессе экономического и социального переустройства и что каждой данной стадии этого процесса соответствует определенная группировка интересов и необходимые отношения господства, что, по мере хода этого переустройства и развития влияния различных общественных групп, как носительниц интересов, перераспределяются и сами отношения власти, в результате чего одни господствующие классы сменяются другими. В основе этого взгляда лежит мысль, что существующее для данного времени соотношение общественных сил и власти действительно является выражением экономических отношений, а не обманом или фокусничеством, и что эта власть лишь постепенно переходит в другие руки, по мере того, как применяются экономические отношения, и одновременно с этим развиваются личные, субъективные условия – характерные свойства стремящихся к господству классов. Короче говоря, социальная эволюция – это мысль о постепенном достижении могущества и водворении нового общественного порядка в соответствии с видоизменением экономических отношений, преобразованием, выработкой характера». «Довольно часто среди эволюционистов возникают разногласия вследствие смешения понятий: эволюционизм и социализм. В особенности среди марксистов распространено мнение, будто эволюция представляет естественный процесс, совершающийся независимо от деятельности людей, по отношению к которому единичные личности должны спокойно положить руки в карманы и ждать, пока плод вполне созреет до того, чтобы быть сорванным…».
«Этот квиетический и, по моему мнению, псевдомарксистский взгляд не имеет ничего общего с идеей эволюции. Он совершенно упускает из виду, что все, совершающееся в социальной жизни, несомненно происходит между живыми людьми, которые участвуют в процессе развития, ставя себе цели и стремясь к их осуществлению. Часто смешивают совершенно различные точки зрения – социального теоретика и практического деятеля. Для первого развитие общественной жизни постольку представляется совершающимся, как необходимое сцепление причин и следствий, поскольку он выводит формы жизни, как неизбежный результат мотивов действующих лиц, а эти мотивы, в свою очередь, стремится понять в их определенной зависимости и обусловленности. Для него социальная жизнь представляет процесс, перенесенный в прошлое. А для политика, наоборот, этот процесс лежит в будущем. Что теоретик понимает как действие определенной причины, то для практика является целью будущего, которую он только еще должен достигнуть при помощи своей воли. Но эта воля, в свою очередь, представляет звено в цепи причин и следствий социальной жизни. И, несмотря на всю свою обусловленность, воля все-таки является высшей личной собственностью действующего человека. Пытаясь доказать необходимость определенного направления воли и, вместе с тем, развития определенного ряда явлений общественной жизни, социальный теоретик делает это всегда с само собой понятным ограничением: предполагая, что не ослабнет энергия действующих лиц для принятия известных решений и осуществления их» (Sombart W. Soziale Bewegung im 19 Jahrhundert. S. 104–105. Jena, 1896).
35
«Логика», III. С. 352, нем. изд.
Милль указывает, вслед за тем, на деятельность капитана во время бури и продолжает: «Как ни безусловны законы социального развития, они не могут быть более безусловными или строгими, чем законы природы, и, однако, человеческая воля может превратить их в орудия своих замыслов, и степень, в которой она достигает этого, составляет главное различие между диким и высоко цивилизованным человеком» [36] .
Во всякой политике, как «успешной деятельности», можно различать два существенных элемента: цель и средства к ее достижению. Поскольку эта цель, по сравнению с существующим положением дел, представляется лучшим и желанным, поскольку она противопоставляется реальному status quo в качестве сравнительно законченной идеи, мы можем назвать ее политическим идеалом, осуществление которого должно быть достигнуто политическими мероприятиями.
36
Для уяснения сказанного здесь будет уместно привести прекрасную картину Макиавелли в его «Principe»: «Я сравниваю счастье с опасной рекой, которая, разливаясь, наводняет равнину, вырывает деревья и разрушает дома, уносит землю в одном месте и наносит ее в другом. Каждый бежит от нахлынувших волн; никто не может сопротивляться. Однако, в спокойные времена люди могут принять меры против этого, при помощи плотин и валов достигнуть того, чтобы река текла во время полноводья как бы в канале, или разливалась не так широко и не причиняла такого вреда». Opera, 1797. VI, 351–352.
О политическом идеале мы и будем говорить в дальнейшем изложении. Каково вообще, – должны мы спросить, – может быть к нему отношение науки? Очевидно, оно должно быть двоякое: наука может рассматривать идеал в его необходимости или в его свободе. Она может или объявить его причинно обусловленным в его возникновении – генетическая точка зрения, или же осветить его в его ценности и значении – критическая точка зрения. Последняя, в свою очередь, исходит из молчаливого предположения веры в возможность успешного изменения направления политической деятельности, так как без этой веры критика была бы праздной, чисто академической болтовней. Как я представляю себе до сих пор остающееся совершенно без внимания учение о причинной необходимости идеалов партийной политики, я показал по отношению к современному пролетарскому идеалу в цитированной уже работе.
Здесь же, напротив того, я намерен попытаться осветить некоторые новые стороны критической точки зрения. Относительно своей точки зрения я должен прежде всего сказать, что я не придаю научной критике роли руководительницы по отношению к политическому идеалу. В одном из значительнейших новейших сочинений о социальной политике, вышеупомянутой книге Штамлера, сделана попытка утилизировать учения кантовской этики о «регулятивной идее» для социальной жизни. Штамлер ищет сущность социальной «закономерности» в телеологическом соотношении социальных событий с единой объективной целью всей социальной жизни, которую научное мышление должно установить a priori. Эту точку зрения я считаю ошибочной, но, так как для подробного опровержения ее здесь не место, нам приходится ограничиться замечанием, что он относит в сферу познания такую область человеческого бытия, которая в главных своих элементах выходит за его пределы. Все политические стремления имеют своим конечным основанием общее миросозерцание и жизнепонимание отдельных людей, а это последнее, в конце концов, укрывается в метафизическую область веры, куда не смеет последовать за нею познание. Часто указывавшееся противоречие кантовской этики, что она уничтожает дело всей жизни своего творца, переходя через указанную в «критике разума» границу человеческого познания, и вносит в этику онтологическое доказательство, которое было устранено из науки и утилизировано религией, – это же противоречие губит и рассуждения Штамлера.