Пока совершается этот преобразовательный процесс, в парламенте произносятся красивые речи, излагающие принципы партий, и эти красивые речи приобретают тем большее значение, чем ничтожнее надежды на действительное влияние на государственную машину. При таких условиях всегда есть некоторый смысл выбрать нескольких представителей, которые, хотя и не принадлежат к «большинству», но могли бы говорить в окно народу свои сочувственные тирады: утешение для нации, осужденной на бессилие и бездействие. Поэтому и германский рейхстаг, решения которого совершенно не имеют значения для хода общественной жизни в Германии, является как раз самым подходящим учреждением для партий меньшинства с их ораторами. Всякий знает, что все сказанное Штадгагеном могло бы свободно остаться и несказанным, и от этого не изменилась бы ни одна значительная политическая мера. Но социал-демократический избиратель радуется, когда читает в своем листке эти боевые призывы, и говорит про себя с довольной иронической улыбкой: «Опять им здорово от него попало». Такое отношение создается именно благодаря недостатку «политического смысла», понимания действительного приобретения силы и влияния. Вежливее это называется «идеализмом». И последний-то опять-таки, конечно, больше всего развит в стране «поэтов и мыслителей». По этой-то причине мы, немцы, и являемся прирожденными политиками меньшинства.

В Соединенных Штатах как раз наоборот. Здесь чисто демократическое устройство учит массы добиваться всегда лишь действительных результатов. Так как народные выборы назначают не только представителей в парламент, но также судей и администрацию, то весь интерес с парламента переносится именно на выборы должностных лиц. По некоторым, еще подлежащим исследованию, причинам парламент, в особенно

сти же палата представителей в Вашингтоне, играет здесь гораздо менее значительную роль, чем парламенты западно-европейских государств, даже меньшую, быть может, чем германский рейхстаг. Напротив, выборами должностных лиц интересуются чрезвычайно. И это объясняется той простой причиной, что при помощи последних гораздо скорее можно достигнуть определенного результата? Для американца гораздо важнее устранить нелюбимого губернатора или судью, чем послать хорошего оратора в Вашингтонский парламент. И для каждого народа, также и для немецкого, это было бы важнее. Представьте себе только, что рабочие Берлина могли бы в эпоху закона против социалистов удалить государственного прокурора Тессендорфа, или в настоящее время разогнать уголовный суд, известный своими драконовскими наказаниями за преступления при стачках, или какому-нибудь вообще нелюбимому суду отомстить тем, что дать ему отставку на ближайших выборах!

Американский рабочий может это сделать, хотя, во всяком случае, ценой, которая многим покажется слишком высокой; именно, он должен примкнуть к одной из больших партий. Ведь только с их помощью возможно успешное влияние на результаты выборов.

На отдельных примерах можно ясно проследить, как на самом деле этот род соображений снова приводит рабочих к большим партиям, от которых они, быть может, уже готовы были отвернуться. Особенно поучительна история последних выборов в штате Колорадо. Здесь за социалистических кандидатов было уже в 1902 г. подано очень значительное число голосов. В 1903 г. вспыхнули крупные стачки, которые (как это часто случается в Америке) привели к форменной гражданской войне. Бросались бомбы, сжигались здания, была созвана милиция, происходили сражения рабочих с войсками, виднейшие рабочие вожди были высланы декретом губернатора, все газеты были переполнены сообщениями о «Civil war in Colorado» (гражданской войне в Колорадо), раздражение среди рабочих достигло небывалой степени.

По немецким представлениям, нужно было бы сказать: число социал-демократических голосов в этом штате должно было колоссально увеличиться. А как было в действительности? Число поданных за социал-демократических кандидатов голосов в 1904 г. равнялось лишь половине поданных за два года перед тем! Объяснение этого, для нас непонятного, факта очень простое, если принять во внимание политические отношения в Соединенных Штатах: бывшие социал-демократические избиратели перешли в лагерь демократической партии, чтобы активно поддержать ее в борьбе против ненавистного губернатора Пибоди (в котором с полным правом видели душу всего враждебного рабочим поведения властей во время стачек). И посмотрите, расчет оправдался: республиканский губернатор не был избран вновь, а замещен демократическим. И если бы даже действительные отношения не изменились при управлении новым лицом, то все же была удовлетворена потребность в мести и нанесен чувствительный удар ненавистному врагу. А это всегда действует хорошо и сильнее, чем стихотворение Людвига Тома.

Кроме этих рационально-практических соображений, еще целый ряд неопределенных ощущений притягивает американца к большим партиям и крепко удерживает его там.

В моих предварительных замечаниях я уже указывал на то, как сильно развита в американце страсть к измеримой величине, к большим цифрам, и как эта страсть приводит его к переоценке внешнего «успеха». И, конечно, такой характер мысли толкает к политике большинства. Для американца невыносимо быть членом партии, которая на каждых выборах получает лишь незначительное количество голосов, которая в ближайшее время не достигнет ощутимых результатов и судьба которой, вследствие этого, представляется несколько комичной в день выборов, когда экстаз цифрового успеха больших партий достигает высших ступеней, когда во всех газетах колоссальными буквами объявляется успех на выборах их кандидатов, когда на могучих транспарантах, которые воздвигаются в день выборов президента у всех больших редакций, красуются сообщенные по телефону цифры поданных голосов. Представитель политики меньшинства должен со страдальческим видом спокойно стоять в стороне, а это совсем не по вкусу горячему темпераменту американца.

Далее, страсть к крупным величинам в связи с радикально-демократическими основами политического устройства развили в американце слепое преклонение перед большинством; последнее, по его мнению, всегда стоит на правильном пути; иначе оно не было бы большинством. Как могут ошибаться массы народа? Это именно то, что Брайс превосходно назвал «fatalism of the multitude» (фатализм большинства).

К этому почтению перед широкими массами избирателей присоединяется еще склонность американцев объединяться с себе подобными для совместных действий, – как бы некоторая стадность [75] . Это стремление, которое само по себе должно было бы лишь привести к образованию партий – больших или маленьких, – здесь опять-таки служит на пользу больших партий, так как оно связано с сильным чувством верности и преданности раз избранному стаду. Последнее выражается в форменном партийном фанатизме, фанатической партийной лояльности (fanatical Party loyalism), как выражается Острогорский. А чтобы вполне удовлетворить эту потребность в партийной принадлежности, нужно быть членом «большого» союза, которым можно было бы гордиться. Мне кажется справедливой мысль Острогорского, что все эти душевные побуждения находятся в связи с тем фактом, что у американцев мало естественных общественных связей, и что потому они со страстью одиноких людей примыкают к большим организациям старых партий. Много верного заключается также и в следующих выводах: «Подобно тому, как древний грек, который в самых отдаленных колониях находил свои национальные божества и огонь священного очага его родного города, так и американец при своем бродячем существовании находит повсюду, от Атлантического океана до Тихого, от Мэна до Флориды, или республиканскую организацию, или демократическую организацию, которая как бы переносит его домой, дает ему опору и заставляет его с гордостью повторять крик нью-йоркско-го политикана: «я – демократ», или «я – республиканец!« [76]

Таким образом, много разнообразных причин как материального, так и идеального свойства ведут к тому, что «большие» партии остаются большими и мощными и сохраняют благодаря этому свою политическую монополию; они пользуются этой монополией потому, что они «большие» партии, и они большие партии потому, что обладают монополией.

Старые большие партии Америки с полным правом сравнивали с колоссальными трестами, обладающими такими огромными капиталами и так безраздельно проникающими во все области жизни, что наряду с ними исключается всякая возможность конкуренции «третьих» партий. Лишь только появляется конкурент, старые партии тотчас же напрягают все усилия, чтобы устранить его. В случае нужды, они даже соединяются на короткое время, чтобы сообща разбить опасного соперника.

Таким образом, история «третьих» партий в Америке является грустной историей постоянных поражений, дающей мало надежды для будущего. Беглый взгляд на сделанные до сих пор напрасные попытки пошатнуть единовластие старых партий подтвердит справедливость сказанного. При этом я ограничусь лишь более известными «образованиями» (партий), и мой список не будет претендовать на обстоятельность.

1830 г. – Anti Masonie Party (Антимасонская партия) своим происхождением обязана случайному происшествию (исчезновению одного бывшего члена масонской ложи, относительно которого подозревали, что он убит своими прежними товарищами), и выражала некоторые антипатии к тайным обществам. Она исчезла, просуществовав на политической сцене несколько лет.