Тогот кочует в поисках рыжего камня, так же как другие люди кочуют за стадами, либо в поисках изобильной добычи. Потому никто не знал, где живет старик. Он одевал в железо аринов, ассанов, югов, — всех, в ком жила остяцкая речь, и просил лишь о том, чтобы его работа не уходила к чужим.

Но, почитая Тогота, как великого шамана, люди соблазнялись огромной ценой, которую иноплеменники давали за ножи, пальмы, панцири и железные рубахи. К тому же остяки погибали в войнах, и работа старика уходила в добычу победителя — так о нем узнали все, и остяцкое оружие светлого железа стало во всей тайге признаком богатого наследства, а остяцкий скребок лучшим подарком невесте.

— Этот дым не от чумов, — говорил Железный Рог. — Он нашел свое железо, много железа, и жжет для него огромные деревья… Понимаешь?

Тунгус замолк, вопросительно глядя на Ябто. Широкий человек уже давно понял, к чему клонит гость.

— Много с ним людей? Только эти четверо? — наконец спросил он.

— Не думаю, что больше, чем я видел. Эти сопляки — его сыновья. Может быть, он взял с собой рабов. У Тогота всегда были рабы… Но на них оружия не нужно, хватит вот этой штуки.

Тунгус улыбнулся и показал пальцем на плеть, лежавшую рядом с Ябто. Широкий человек улыбнулся в ответ.

В тот день они больше не говорили о старике. Железный Рог был умен и знал, что надо подождать, пока осторожный разум Гуся довершит работу.

Утром, едва проснувшись, они вновь принялись за еду — задолго до рассвета Ума сварила мясо. Ябто заговорил первым:

— Нас всего двое.

— Твой старший сын — почти мужчина. Как его прозвище?

— Гусиная Нога. Другого зовут Блестящий.

— Я видел, есть еще один, маленький…

— Этого не считай. Заморыш, хотя годами ровесник Гусиной Ноге. Он больше пригодится здесь, в женской работе. Его прозвище Собачье Ухо. В детстве он слышал птиц за полдня полета. Слышит ли сейчас — не знаю.

— Вот как, — удивился Железный Рог. — Можешь позвать его?

Широкий человек крикнул во всю глотку, и через мгновение Ябтонга и Явире — неподалеку они упражнялись в стрельбе по куску оленьей шкуры, подвешенной к ветке сосны, — схватили меня и затолкали в большой чум.

— Твой отец говорит, что ты слышишь птиц за полдня полета. Правда?

Я услышал приветливый голос, но промедлил с ответом. Всякий раз, попадая в жилище широкого человека, нутро мое твердело, предчувствуя опасность, и теперь я видел ее в большой оленьей кости, которую Ябто разбивал камнем, пытаясь достать мозг. Ожидание не обмануло — кость со свистом полетела в мое лицо, но я успел увернуться.

— Ловок, — похвалил тунгус.

— Отвечай, — сказал Ябто.

— Раньше слышал, теперь — не знаю.

— Иди, — приказал Ябто.

Выскочив из чума, я не знал, что моя судьба была решена, едва я успел отойти на несколько шагов.

— У него глаза, как у соболя в петле, — сказал Железный Рог. — Нельзя таким глазам пропадать без дела.

— Пропадут — не жалко, — сказал широкий человек, и, помолчав, добавил. — Хорошо, возьмем его.

Ябто шел одеть в лучшее железо тайги себя и сыновей и чтобы Ябтонга и Явире попробовали войну. Тунгус жил разбоем, но из доброго железа имел только прозвище.

Чтобы умилостивить духов, широкий человек решился на неслыханное — принес в жертву оленя-манщика, с которым добывал до десятка диких за одну охоту. Ябто, веривший в собственную щедрость, покидал стойбище со спокойным сердцем. Оставшимся широкий человек не сказал куда и зачем идет — то было не их ума дело, особенно, если лабаз полон.

Аргиш — десяток оленей и пять нарт — вышел на рассвете и через девять ночевок пришел к тому месту, где Железный Рог потерял сохатого.

Тунгус был разумом набега.

Во время пути, на ночевках, он о чем-то говорил с Ябто в отдалении, так, что никто из молодых не слышал слов. Отец заставлял Ябтонгу и Явире упражняться в стрельбе. Моим уделом было следить за оленями, ставить походный чум, разводить огонь и варить мясо. Ябтонгу, как молодого пса, изнутри колотила радость первой охоты, и эта радость распаляла младшего брата.

Приблизившись к тайному становищу остяка, Железный Рог расставил людей на месте войны. Мне было велено оставаться с оленями и нартами в логу между сопками. Родные сыновья широкого человека заняли места в засаде по краям стойбища Тогота, примыкавшего к малому озеру, в котором были сделаны проруби, чтобы брать воду и остужать железо.

Казалось, рыжий камень ждал остяка, приготовив к его приходу тьму мертвых лиственниц. Одни люди кузнеца, остервенело работая топорами, кряжевали стволы, таившие в себе смолистый, жестокий жар, и стаскивали их к печи, — почерневшим зевом печь глядела в глубь тайги. Другие, вставши по двое, огромными пестами толкли рыжий камень в неглубоких, плоских ямах. Издали было невозможно отличить, кто из них сыновья, а кто невольники — все были в одинаковых грязных малицах, с лицами, на которых каменная пыль и сажа смешались с многодневным потом.