Шрифт:
–«Dagmar была такая душка!» – протянула Тира. – Я теперь буду звать тебя душкой, хорошо? – И она закатилась смехом. – Душкой Дагмар!
–Перестаньте, Тира! – одернула мадемуазель Д’Эскаль, приступ умиления которой уже миновал. – Теперь вы, Минни, должны написать письмо его величеству императору, своему будущему отцу.
–А я его уже написала, – похвасталась та. – И даже вложила в конверт, в котором посылал свое письмо Никса. Но я могу прочитать вам черновик, хотите?
Единодушное «да» было ей ответом, и Минни выудила из-под подушки еще один листок, столь же измятый, как первый, и принялась читать:
Мои любимые родители! Разрешите мне добавить эти несколько строчек к письму Вашего дорогого сына, моего любимого Никсы, чтобы выразить счастье, которое я испытываю в этот момент оттого, что чувствую себя связанной с Вами столь дорогими для меня узами. Пусть Бог своей добротой поможет мне сделать его таким же счастливым, чего я сама желаю от всего сердца. Подарите и мне немного той любви, которую Вы испытываете к сыну, и Вы сделаете меня тоже счастливой. Преданная Вам Дагмар.
–Прекрасное письмо, – серьезно сказала Тира.
Эмма Д’Эскаль всхлипнула:
–Ах, как трогательно, душевно, сердечно! – И тут же, не переводя духа, сурово вскричала: – А теперь, ваше высочество, мадемуазель Тира, немедленно отправляйтесь в постель, а вы сейчас же засыпайте, Минни, или, клянусь, я немедленно отправлюсь к вашей матушке, ее величеству, и доложу о том, что вытворяют будущая русская императрица и ее сестра!
–Нет, господа, воля ваша, а я не могу! Решительно не могу!
Мари Мещерская, по своему обыкновению грассируя и произнося в нос «н» и «м», попыталась соскочить с помоста, на который ее только что поставили. Мари была в белой тоге, глаза у нее по роли должны были быть завязаны, однако она сдвинула повязку на лоб и высоко подобрала тогу, чтобы не споткнуться. И все же покачнулась, принялась беспомощно хвататься за воздух свободной рукой…
–Осторожнее! – крикнул Саша и бросился к ней.
Молодой граф Сергей Шереметев, друг детства великого князя, ныне корнет Кавалергардского полка, поспел раньше и принял Мари на руки прежде, чем она свалилась с помоста. Илларион Воронцов-Дашков, ближайший друг Саши, чуть нахмурился и качнул головой. Мари немедленно приняла испуганный вид, с тревогой оглянулась на великого князя, но Шереметев поспешно поставил ее на ноги и угрюмо произнес:
–Надо вам быть осторожнее, Мария Элимовна.
Исподтишка он заметил выражение обиды, скользнувшее по открытому лицу Александра Александровича, который никогда не умел скрывать своих чувств. Шереметев и Воронцов-Дашков обменялись взглядами.
«Жаль, что нет Вово, – подумал Шереметев. – Он хоть и пакостник, но умный, мог бы приструнить свою кузину, которая не в меру разошлась. Скажи я что-то Саше, он и слушать не станет, а если я одерну Мещерскую наедине, она на меня ему же и нажалуется. И вдобавок Саша ревнует, это видно. Хоть бы кто императрице доложил, что ли, чтобы она приструнила Сашу… Впрочем, ей хватает и без него хлопот. Оба сына за фрейлиной приударяют, а старший все хворает да никак не вылечится».
–Отчего же вы, Мария Элимовна, не можете изобразить Немезиду? – с ноткой обиды спросил граф Фредро.
Этот талантливый и веселый поэт являлся автором небольших и очень милых пьесок, которые оживляли жизнь молодежи при дворе. На сей раз он устроил живую картину, имевшую цель изобразить юстицию.
Марию Элимовну посадили на возвышенное сиденье в роли Немезиды, а стоять перед ней в роли коленопреклоненного подсудимого должен был великий князь Александр. Роль палача с секирой предстояло исполнять великому князю Николаю Николаевичу, брату императора. Никто не смущался распределением ролей – в том числе и Мария Элимовна – до самой последней минуты, когда следовало приготовиться к представлению. И вдруг Немезида взбунтовалась.
Мария Элимовна молчала, только исподтишка бросала на Сашу выразительные взгляды, в которых верноподданническое чувство было слегка разбавлено девичьей стыдливостью и – весьма основательно – недевичьим кокетством.
Шереметев и Илларион Воронцов-Дашков переглянулись. Их лица были непроницаемы, однако в душе они оба были смущены такой вызывающей откровенностью мадемуазель Мещерской.
Смутились все, даже Сашенька Жуковская, лучшая подруга Марии Элимовны и соседка по комнате. Она давно собиралась сказать Мари, что не следует так явно обольщать великого князя, однако у Сашеньки у самой было рыльце в пушку, и ни в коем случае не хотелось ссориться с подругой. Мари всегда любезно исчезала из их общей комнаты, стоило в ней появиться великому князю Алексею.
–Ну вот! – в отчаянии воскликнул Фредро. – Вы сломали весь мой замысел, мадемуазель Мещерская. Картина не готова, а зрители ждут!
–Что же мне делать? – пролепетала она, с самым беспомощным выражением глядя на великого князя. В ее синих глазах блеснули слезинки, носик чуть покраснел…
Это было душераздирающее зрелище для Саши!
–Вы не должны смущаться, Мария Элимовна, – произнес он наконец, преодолев приступ неприязни к Шереметеву, который не меньше минуты обнимал девушку и держал ее на руках. Причины этой неприязни Саша понять не мог, но, стараясь быть справедливым, начал упрекать не Шереметева, а себя, что был таким копушей и не успел подхватить падающую Марию Элимовну. – Немезида стоит над всеми нами, подчиненными закону, как Божье правосудие над смертными, и очень хорошо, что в роли подсудимого именно я: это должно показать, что перед законом все равны, даже родившиеся в императорской семье.