Катя неслась домой из школы: пальтишко расстегнуто, шапка набекрень. Быстрее, быстрее. Только бы не споткнуться, не расплескать новость. Влетела в подъезд, шарахнула дверью под неодобрительные взгляды бабушек на лавочке, взвилась на третий этаж и затрезвонила в квартиру, прислонившись к косяку горячей щекой.

– Пожар? – спокойно спросила мама, но, взглянув на дочь, забеспокоилась: – Что случилось? Ты бежала? Почему ты так дышишь? За тобой гнались?

– Случилось? – Катя вкатилась в коридор. – Сазоновы разводятся.

– Как разводятся? – напуганный вопросами жены, в коридоре появился Катин папа (из одежды одни трусы, в руках газета – все так, как должно быть в субботнее утро).

Девочка посмотрела на отца и разревелась.

– Ты-то что? Что? – спрашивала мама, раздевая Катю.

– А у-у-у Таньки-ки, – провыла она, показывая на папу, – во-о-от тако-о-го у-уже никогда не-е-е бу-будет.

Мама взглянула на папу и хихикнула:

– Не велика потеря.

– Я серьезно! – Катя вырвалась из материнских рук. – Танька рыдает – папка ушел, а вы ржете!

– Катюша! – Мама, ошарашенная грубостью дочери, не знала, что и добавить.

Первым нашелся папа:

– Мы не ржем, а смеемся. – И, предостерегая очередной Катькин выпад, он приподнял руку с газетой. – Возможно, поступаем и неправильно, но боюсь, что, даже рыдая вместе с Таней, мы вряд ли сумеем ей помочь. В конце концов, это их семейное дело.

Как оказалось, он был не совсем прав. Конечно, родители все обсудили, и Катькина мама вызвонила Танькину, и та примчалась уже через полчаса, как заметил потом папа: «В растрепанных чувствах». А Катька увидела, что растрепанными у тети Томы были еще и волосы, и брюки, и даже обувь: шнурки на ботинках оказались развязаны.

Конечно, засели на кухне пить кофе. Папу пустили, а Катьку, естественно, выгнали. Тут же затрезвонил телефон:

– У вас? – проблеял в трубке тоненький Танькин голосочек.

– Ага. Делится.

– Чего говорит-то?

– Не знаю. Меня выперли.

– Ну ты уж как-нибудь, – попросила Танька, и Катька пообещала:

– Ладно.

Отправилась на кухню попросить воды. Мама протянула чашку и почти силком выставила дочку за дверь:

– Иди-иди.

Катька и не думала задерживаться. В комнате быстро вылила воду в кактус и прислонила чашку к стене: слышимость была отличная.

– Сволочь! – ругалась Танькина мама. – Какая сволочь! Такой же, как все.

Родители молчали, но Катька почти наверняка знала, что папа поморщился (он терпеть не может обобщений), а мама, успокаивая, погладила его по руке.

– Том, ты давай толком рассказывай, раз пришла. Пореветь успеем еще. – Это мама. У нее всегда так: сначала дело, а потом уже все остальное. Папа часто упрекает ее в излишнем рационализме, но мама отмахивается, говорит: «Да вы без меня погрязли бы в хаосе». Папа улыбается, обнимает маму, чмокает в нос и говорит: «Это точно». И мама смеется. И Катька тоже смеется. Подскакивает к родителям, виснет на обоих. И мир кажется таким ясным, таким добрым, таким целым. А Танькин теперь развалился на кусочки. Катька шмыгнула носом и чуть не уронила чашку. Тут же взяла себя в руки и снова навострила уши. Конечно, начало упущено, но все же…

– …и взгляд, этот взгляд. Раньше по-другому смотрел, – говорила тетя Тома.

– Ну как? Как по-другому?

– Не знаю. Вот так, как Витя на тебя смотрит.

– Да ну! Скажешь тоже. – Катька знала: мама махнула рукой и покраснела. Не от смущения, конечно, от приятства. Тетя Тома все верно сказала. Папа на маму с восхищением смотрит. И не только смотрит, но и говорит: «Глянь, Катька, какая у нас мама красавица!» А мама и правда очень красивая: высокая, статная, волосы по плечам, глаза горят. Сколько раз, бывало, к ней мужчины при Катьке подходили знакомиться. Только мама всем от ворот поворот дает: у нее папа есть. А у тети Томы теперь нет. А вдруг к ней вот так не подходит никто? Что тогда делать? Тогда, как говорит мама, «без внимания женщина может усохнуть». Катька мысленно представила себе высохшую, ставшую похожей на воблу тетю Тому и едва избежала катастрофы. Чашка, к счастью, упала ей на колени и не разбилась. Девочка тут же вернулась к своему занятию.

– …и главное, стоит на своем: «Нет, мол, никого». Я ему помаду сую: «А это тогда чье?» А он орать: «Я откуда знаю?! Твое, наверное. Я губы не мажу».

– Том, – конечно, мама сейчас накрыла рукой ладонь гостьи, – а может, действительно твоя помада?

– Наташ, ну я же не идиотка. Да и бог с ней, с помадой. Из-за вранья обидно. Ведь спрашивают тебя как человека. К стенке уже приперли, а ты молчишь, скотина!

В Катькино ухо ударил зычный папин кашель. Но тете Томе он был не помеха.

– Я ему все по полочкам разложила. На работе задерживаешься? Задерживаешься. В командировки зачастил? Зачастил. По телефону звонят, молчат? Да через день. Духами чужими пахнешь? Пахнешь.

– А он?

– Работы много. В командировки посылают. Духами пахну – в метро езжу. Оттуда каких только запахов не принесешь. А за телефон, – говорит, – уж извини, я отвечать не могу. Мало ли, кто там развлекается. Может, у Таньки кавалер завелся.

Катька захихикала возле своей чашки. Танька страшненькая: носик остренький, глазки маленькие, волосенки жиденькие, на тощих ножках вытертые джинсы и грязные кеды – какой там кавалер?