– Вот именно. – Надя тревожно покосилась на дверь, но шептать тоже перестала: – Если бы не была врачом, я бы до этого и не додумалась даже.

– Умным? Ты это называешь умным?! Убить ребенка?

– Вер, мне надо от него избавиться. Сама скажи, без медицинских показаний мне на таком сроке сделают аборт в нормальной больнице?

– Нет, но…

– Не может быть никаких «но»! Рожать не буду. Не достанешь таблеток, найду другой способ. Только ты сама понимаешь, кто мне тогда сделает аборт и в каких условиях!

Вера понимала: секретная квартира, минимум анестезии, минимум стерильности и расчет на удачу. Результат: в лучшем случае дальнейшая бездетность, в худшем – летальный исход. Она побледнела, едва представив, на что решила обречь себя сестра, а от той – решительной, холодной, проницательной – не укрылись ни ее переживания, ни сомнения.

– Вот видишь. – Надя схватила сестру за руку и снова перешла на шепот, который походил теперь скорее на требовательный, зловещий свист: – Сама посуди, что гуманнее и для меня, и для младенца. Обо мне ты уже все сообразила, как я погляжу, теперь о ребенке подумай. Что приятнее: тихая остановка сердца или выскабливание по частям, когда отрываются руки, ноги, голова…

– Замолчи! – Вера закрыла руками лицо. Ей хотелось кричать что есть мочи, выть во весь голос.

– Ладно, – неожиданно согласилась Надя, – ты разобралась в ситуации, так что теперь можешь решить, поможешь или нет. Сложного ничего нет: принимаю таблетки, и через сутки-двое младенец умирает. Иду на очередной осмотр – и, увы и ах, замершая беременность. Значит, направление в цивильные условия мне обеспечены. И тогда: здравствуй, Италия! Костик в порядке, Джузеппе ликует, а я без проблем рожаю ему выводок симпатичных итальянцев – будущих виноделов. Плохой план?

– Нет, но только…

– Что? Что только? – Надю невероятно раздражала и мнительность младшей сестры, и ее порядочность.

– Мне кажется, – Верочка сделала последнюю попытку донести свою правду до сестры, – что для настоящей любви твоя беременность не помеха.

– Верка, да сними ты эти розовые очки, наконец! Любовь, морковь, тьфу, слушать тошно! Он одинокий просто. Одинокий, богатый итальянец. Там небось все в курсе его капиталов, так и норовят к рукам прибрать, а он осторожничает – никому не доверяет. А тут смотри-ка – сынок готовенький нарисовался, и притом его мама ни о чем никогда не просила, на шею не вешалась. Значит, не нужны этой странной русской его миллионы. Выходит, баба она не корыстная. К тому же глаза голубые, волосы светлые: красавица несусветная. В общем, надо брать, поскольку тут и наследник готовый, и жена симпатичная и образованная, и возраст подошел семьей обзаводиться. Вот такие чувства нахлынули на Джузеппе, они им и руководят. Ну, может быть, еще и голос совести вставляет свои две копейки в песню. Такие пироги. А ты сантименты разводишь, слушать тошно. Выдумала любовь какую-то и уперлась рогом. Нет, любовь есть, конечно. Я вот, например, Костика люблю. И ты его тоже любишь. Я для него стараюсь, а ты разве не хочешь?

Положение стало безвыходным. Как можно ответить отрицательно на подобный вопрос? Вера призналась со вздохом:

– Хочу.

– Вот и ладненько. Значит, принесешь, да?

– Надюш, у тебя же полно знакомых в больнице. Неужели никого попросить нельзя?

– Боишься? – Надины глаза мгновенно превратились в совсем узенькие щелочки.

– Да нет же! – Меньше всего Вера беспокоилась о собственной безопасности. Сестра, скорее всего, была права. Когда обнаружат недостачу, она уже вернется в институт. Если кто и вспомнит о практикантке, искать ее никто не станет, да и шум из-за двух таблеток вряд ли будут поднимать. Просто не хотелось принимать участие в грязной затее, а называя вещи своими именами – в преступлении. И не только в должностном.

– Руки не хочешь марать? – догадалась Надя.

– Не хочу, – покорно согласилась Вера.

– А чтобы мое имя по всей больнице полоскали, выходит, хочешь? Это ведь ты такая уникально порядочная, просто святая. Тебе тайну доверь, ты с ней и умрешь, а другие, чуть только унюхают какую сплетню, тут же норовят раструбить на всех углах, да еще и приукрасить. Я, конечно, могу и таблеток попросить, и направление на вынужденный аборт, только эту новость через пять минут станут обсуждать и в коридорах, и в кабинетах. И будь уверена: не с сочувствием.

– А какая разница, что говорят, если ты все равно уезжаешь?

– Язык до Киева доведет.

– До Италии, что ли? – Вера грустно усмехнулась.

– Чем черт не шутит. – Надя в задумчивости покусала губы, потом вскочила с кровати, рубанула воздух рукой и сказала, как отрезала: – Да и не собираюсь я доставлять им удовольствие. Еще не хватало, чтобы обсуждали мое поведение и злорадствовали. Думаешь, хороших хирургов все обожают? Везде им почет и слава, и любая дверь не преграда?!

Вера изумленно смотрела на сестру. Она никогда не думала, что у той могли быть какие-то трудности на работе. Надя ровно и хорошо училась, в больнице сразу показала себя с лучшей стороны, а место в ординатуре ей подготовили аккурат к защите диплома. И хирургом потом оформили сразу: не ассистентом, не вторым хирургом, а именно ответственным за исход операции лицом. Значит, в знаниях и квалификации, несмотря на отсутствие опыта, не сомневались, значит, доверяли, значит, ценили. А по Надиным словам выходило, что ничего подобного и не было вовсе.

– Мне казалось, ты любишь оперировать, – нерешительно выдавила из себя Верочка.

– Конечно, люблю! Только знаешь, сколько нас таких в больнице, любящих оперировать? Полным-полна коробочка. Хирург же без практики не хирург, ему каждый новый случай – на вес золота. Думаешь, всем охота застревать на апендектомии? Очередь стоит из жаждущих удалить отросток? Нет. Всем нужно повышать квалификацию, развиваться, практиковать. Тут недостаточно знать в теории, где подшить и как подрезать, – попробовать надо! Желающих попробовать море, а ставят в операционный лист единиц. Ты почитай журнал! Против каждого второго сложного случая – моя фамилия.