Вера поступила в медицинский, так толком и не понимая, чем конкретно хочет заниматься. И только в середине второго курса, совершенно случайно посмотрев цикл передач о новой для России проблеме наркомании, определилась окончательно. Представляла себе, как будет спасать подростков и возвращать в родительские потухшие глаза свет надежды, как станет писать статьи и вести активную антипропаганду среди молодежи. Но и с этого так и не начатого пути тоже пришлось свернуть в сторону. Все решил услышанный на кафедре разговор двух профессоров, обсуждавших то ли какого-то студента, то ли сына общих знакомых:

– А ведь какой парень был, ты помнишь? И модели конструировал, и книги читал, и по-английски шпарил.

– Самому страшно. Как подумаю о своей Аське. Ей же пятнадцать всего. Как раз самый возраст. Вдруг не углядим, свяжется с компанией, и пиши пропало.

– Да… Ладно бы заметили в самом начале. Начинают-то все в основном с ерунды, когда еще соскочить можно. А теперь уж все, героин – безнадежное дело… – Профессор горестно махнул рукой.

– Почему же «безнадежное»? – Верочке так важен был ответ, что она даже забыла о вежливости, встряв в чужой разговор.

– Героинщики, деточка, в большинстве своем пропащие люди, – с готовностью откликнулся второй врач. – Конечно, бывают случаи выхода, но это надо иметь одновременно и огромное желание, и непоколебимую силу воли. А это, дорогая, редкое качество для наркомана. Потому что люди с сильной волей умеют заранее либо изначально сказать себе «нет», либо вовремя остановиться.

– Так что же, выходит, наркоманов нельзя вылечить? – Разочарование было глубоким и горестным.

– К сожалению, – подтвердил первый и добавил: – Так что лечить алкоголиков – дело более благодарное, тем более сейчас откроются новые возможности. Раньше ведь как: выпил – в вытрезвитель, прочухался – домой: замкнутый круг, который разорвать невозможно. А теперь понимание, наконец, назревает в обществе, что алкоголизм – это не порок и не распущенность, а страшная болезнь. Да и слово «нарколог» начинает вызывать уважение. Раньше, помню, только недоумение у всех возникало. «Кто-кто, говорите? Какой еще нарколог? Алкашей лечит? А на кой пьяных лечить? Быстрей горячка наступит – быстрей окочурятся, и слава богу!» Люди ведь злые, их учить надо, прививать культуру. Алкоголик – он же вполне нормальным человеком может быть: и образованным, и респектабельным, и семьянином неплохим, его спасти можно. Можно и нужно.

– Можно и нужно, – как зачарованная повторила Вера.

Ее судьба была решена. Больше не было ни сомнений, ни колебаний. И никогда с той самой минуты не возникало у нее желания сменить квалификацию. Каждый день открывала она в наркологии что-то новое и каждый раз радовалась тому, что ей досталась специальность, в которой еще не выведены аксиомы, не созданы все правила и не написаны все рецепты. Здесь можно было пробовать, искать, учиться и находить. И самое главное – в этой области практически исключены были врачебные ошибки, поскольку результат в первую очередь зависел от желания самого больного, а не от искусства врача. Вера практически сразу приняла и поверила в то, что, выбирая в пациенты тех, кто действительно хочет излечиться, она обеспечит себя практически стопроцентно положительным результатом, и не могла дождаться того дня, когда получит диплом и сможет целиком и полностью посвятить себя избранному делу и не отвлекаться на другие области медицины, в которых, по ее мнению, врачей подстерегало гораздо больше разочарований.

Люди слепли, глохли, становились инвалидами, умирали на операционных столах и впадали в кому, невзирая ни на усилия докторов, ни на собственную жажду жизни. Вера, несмотря на избранную профессию, в которой люди почти безоговорочно считают любую жизнь ценнее смерти, ибо борются за нее до последней секунды, все же немного сомневалась в том, что существование овоща может быть для кого-то желанным. Такой результат лечения она не могла, не хотела признавать положительным, а отрицательные ее не устраивали. В конце концов, очень немногие способны, как Жан-Доминик Боби, написать свои воспоминания единственным оставшимся не парализованным левым веком [10] . Да, это было ее субъективное мнение, но основывалось оно не на теоретических раздумьях, а на собственном практическом опыте. За время своей практики Вера вдоволь насмотрелась на стонущих, плачущих, беспомощных и безнадежных. Ей было некомфортно, душно, тесно в этих условиях. Возможно, девушка являлась перфекционисткой, а может быть, само имя ее говорило о том, что без помощи надежды она работать не сможет.

Одним словом, Вера грезила о том времени, когда, наконец, сможет назвать себя наркологом и займется лечением человеческих душ. Она заранее любила будущую профессию, и ей даже подумать страшно было о том, что что-то или кто-то может помешать ее планам. И вот теперь о том же самом ей толковала сестра. Если не выполнить ее просьбу, перед Надей навсегда могут захлопнуть двери в операционную. Лишить любимого дела – все равно что вырвать дыхание из легких, а из сердца стук. Этого Вера допустить не могла. И не допустила.

Она принесла таблетку, отдала Наде, не забыв все же спросить в последний раз:

– Ты хорошо подумала?

– А, – та беспечно махнула рукой, запивая водой лекарство. – Где наша не пропадала!

Возможно, она и не пропадала во многих местах, а здесь – пропала. Сердце остановилось не только у ребенка. «Скорая» констатировала острую сердечную недостаточность. Именно это сухо константировал в свидетельстве о смерти непонятный врачебный почерк, а Верино сознание криком кричало совершенно другое. Причиной гибели сестры являлась она, Вера: ее покладистость, ее мягкотелость, ее безрассудство. Таблетки были неизученными, а значит, опасными для жизни. А она дала их. И не кому-нибудь, а родной сестре. Она убила ее своими собственными руками.

И что же могла ответить сейчас Вера Петровна Сизова, именитый нарколог, на коварный вопрос настырного журналиста:

– Никогда не использовали опасные для жизни медикаменты?

Она была не просто отличным врачом. Прежде всего Вера являлась порядочным и очень совестливым человеком, которому правда, любая, пусть даже малоприятная и очень горькая, всегда давалась гораздо легче такой простой, совсем немудреной и очень сладкой лжи. Вера молчала всего несколько секунд, в задумчивости провела рукой по собранным в маленький пучок волосам, потом стряхнула с себя оцепенение, сказала просто: