– А святые не нуждаются в приглашении, Мишенька. Давай-ка, дружочек, пей. – Ложка летела в сторону, пиала переворачивалась Вере на колени, обжигая их до вздувшихся пузырей, которые она потом мазала облепиховым маслом и бинтовала, жалуясь бабе Нюре: «Как же он мучается, бедненький, душа разрывается». И снова вставала к плите, и опять колдовала над чудесным снадобьем. Нет, ничего волшебного и магического в составе не было: обычные травы, способствующие выведению вредных веществ из организма, но все-таки Вера добавляла туда щепотку зелья, которое не растет ни в каких лесах, не производится ни в одной лаборатории и не продается ни в одной аптеке: она добавляла в отвар смесь своего терпения, жалости и любви. Добавляла и снова шла в комнату, и снова несла пиалу, и опять садилась на кровать, и говорила тихо, спокойно, ласково:

– Ты только ложечку выпей, а потом можешь опять отворачиваться. Лежи себе, сколько хочешь.

– Ладно, давай свое пойло, только отвяжись.

– Вот и молодец, вот и славно, дружочек, вот и выпил ложечку.

А через час еще ложечку, а через два – две, а через пять – полстакана, а через несколько дней:

– Верочка, ты несешь? Мне пора отвар пить.

А через пару месяцев:

– Миш, нам возвращаться пора. Меня там еще пациенты ждут.

– Нам? Ты с ума сошла! У меня ни кола, ни двора. Квартиру продал, прописки нет.

– Я тебя пропишу. А квартиру я давно обменяла, ты не думай: от Хорошевки далеко, так что тяжелых воспоминаний не будет.

– Нет, ты точно мать Тереза!

– Так ты поедешь?

– Поехали, – без особого энтузиазма.

– Ну и прекрасно, – громко и выразительно, стараясь заглушить бешеный стук сердца.

И через год:

– Миша, я думаю, ты можешь увольняться.

– Как увольняться? Ты что, Веруня, с ума сошла? Я только начал себя снова мужиком чувствовать. Конечно, работа администратора в клинике не предел моих мечтаний, но спасибо и на этом. Если бы не ты, и ее бы не было.

– Миш, видишь карточку?

– Банковская карточка. И?

– На ней деньги. Ты можешь снова попробовать открыть свое дело.

– Ты… ты… господи, нет… Хорошая моя, я просто не могу, не могу, понимаешь, принять эти деньги. Ты их копила, ты зарабатывала, а я… Ну, кто я такой, чтобы брать у тебя?

– Отец моего будущего ребенка.

– Кто?!

– Отец моего будущего ребенка, – повторяет Вера, счастливо улыбаясь. И эта чистая, открытая улыбка делает ее необычайно хорошенькой. Миша сгребает ее в охапку и кружит по комнате. – Пусти, – вырывается она, хохоча. – Миш, взять придется. Я в декрет пойду, а зарплата администратора… Нет, нет, мы, конечно, справимся, проживем как-нибудь, и все обязательно будет хорошо, но ведь можно попробовать, чтобы было лучше.

– Можно, – соглашается он, обнимает ее теперь осторожно и нежно и тихо шепчет в самое ухо: – Ты все-таки мать Тереза.

– Не Тереза, но мать, вернее, скоро стану.

И стала, и прижимала к груди маленький комочек счастья, и встречала с работы мужчину, дела которого пошли в гору и который с того дня не переставал время от времени называть ее «матерью Терезой».

Вера ласково улыбнулась Нелли, которая задала свой вопрос с вызовом, грубовато, ожидая какой угодно реакции, но только не беззаботной улыбки и беспечного ответа:

– Я – мать Тереза? Практически, но не совсем.

– И чего же вам не хватает для того, чтобы все-таки ею стать? – снова не без издевки.

– Вот сейчас решу твою проблему и сразу стану.

Взгляд ребенка все еще оставался недоверчивым, но Вера уже видела в этих устремленных на нее колючих глазах проблески надежды.

– У тебя родственники еще какие-то есть в Москве?

– Бабушка.

– Хорошая бабушка?

– Хорошая. Она к школе приходит каждую неделю, чтобы только на меня посмотреть. Витя, шофер, даже иногда поговорить нам разрешал немного. Ну, это когда мне папа карманные давал, а я их Витюше подсовывала, и он тогда бабушку не гнал.

Вера подавила охватившую ее щемящую боль:

– А почему надо было гнать твою бабушку?

– Понимаете, она мамина мама, а папа на маму очень зол, ну и на бабушку тоже злится за то, что у нее такая дочь. А бабушка, когда он женился, говорила: «Давай, я Нелли к себе заберу. Ты, как захочешь, приезжать будешь».

– А ты?

– Да я бы с удовольствием уехала, только бы эту мымру не видеть. С папой сейчас бесполезно разговаривать, она его околдовала – ведьма. Но это до поры до времени, правда? Он же должен прозреть? – Теперь в глазах не осталось ни крупинки недоверия, на Веру струилась, ее обжигала одна-единственная горячая надежда, которую врач была не вправе отнимать.

– Конечно, твой папа обязательно во всем разберется.

– Вот я и хотела дать ему время. Пусть бы он вдвоем с ней пожил, почувствовал бы, что она собой представляет. Но он ни в какую, о бабушке и слышать не хочет, говорит: «Одну шлюхой воспитала, вторую портить не дам». На женушку бы свою посмотрел, пробы негде ставить. – Если бы была возможность, девочка непременно плюнула бы при этих словах.

– Значит, так. – Вера встала из-за стола, села рядом с ней на кушетку, обняла за плечи: – Слушай меня внимательно: сейчас привезут твои документы и вещи, ты их возьмешь, мы закажем такси, и поедешь к бабушке. Вроде бы я тебя обеспечила всем необходимым на первое время. Бабушка где живет?