— A-а! У тебя хороший нюх! Ты издали чувствуешь запах монет… Подумать только, есть ведь такие люди, что только и мечтают, чтобы мы клюнули на приманку! Но будьте уверены, друзья, ничего у них не выйдет из их затеи!..

— Ну, так что же? — спросил Куцая Радость.

— В окрестностях красные штаны не замечены. Передай Жану Уллье, что он может приводить своего человека.

— Хорошо! — сказал Куцая Радость (во время разговора с часовыми он приготовил ветку остролиста, о чем они условились с Жаном Уллье). — Я пошлю Триго.

Затем он обернулся к великану:

— Вшивый, подойди сюда!

Метр Жак остановил его.

— О! Ты что, хочешь расстаться со своими ногами? — спросил он. — А вдруг они тебе понадобятся! Разве на поляне нет сорока парней, что только и мечтают, как бы немного поразмяться? Подожди, сейчас увидишь! Э! Жозеф Пико! — крикнул метр Жак.

Наш старый знакомый, который спал на лужайке и, казалось, весьма нуждался в отдыхе, присел на траве.

— Жозеф Пико! — повторил нетерпеливо метр Жак.

Жозеф Пико не спеша встал и, бормоча ругательства, подошел к метру Жаку.

— Вот тебе ветка, — сказал предводитель братьев-кроликов. — Не отрывая ни листка, отнеси ее поскорее на дорогу, ведущую в Машкуль, и положи у развилки Ла-Бенат, напротив придорожного распятия, острием в направлении Тувуа.

(Метр Жак перекрестился, когда произносил слово «распятие»).

— Но… — начал было ворчливым тоном Пико.

— Какое еще но?

— Я не чувствую ног после того, как бежал по лесу четыре часа кряду.

— Жозеф Пико, — возразил метр Жак, и в его голосе прозвучали резкие металлические нотки, похожие на звук трубы, — ты оставил свой приход, чтобы вступить в мой отряд; я тебя не звал, ты пришел ко мне сам. А теперь запомни раз и навсегда: если кто-то начинает пререкаться со мной — я бью, ну, а если вижу, что мне не подчиняются, — убиваю.

С этими словами метр Жак, взяв за дуло один из своих пистолетов — он носил их под курткой, — и нанес сильный удар рукояткой по голове крестьянина.

Удар оказался настолько сильным, что оглушенный Жозеф Пико упал на колено. Если бы не его толстая фетровая шляпа, у него, по всей вероятности, был бы раскроен череп.

— А теперь отправляйся! — произнес метр Жак, проверяя как ни в чем ни бывало, не высыпался ли от удара порох из пистолета.

Жозеф Пико поднялся без лишних слов, потряс головой и ушел.

Куцая Радость смотрел ему вслед, пока он не исчез из виду.

— И он теперь у вас? — спросил он.

— Да, и не говори.

— И как долго?

— Вот уже несколько часов.

— Хорошенькое приобретение!

— Пока не стану спешить с выводами. Парень не из робкого десятка, так же как и его покойный отец, которого я знал. Ему только надо дать возможность привыкнуть к жизни в норе, и он станет таким же, как мои братья-кролики!

— О! Я в этом и не сомневаюсь. У вас талант воспитателя.

— Черт возьми, я не вчера этим занялся. Но, — продолжал метр Жак, — настало время обхода. Мой бедный Обен, нам придется расстаться. Так, значит, договорились: друзья Жана Уллье могут здесь себя чувствовать как дома; что же касается моего командира, то он получит от меня ответ сегодня вечером. Но это все, что велел мне передать мой приятель Уллье?

— Да.

— Вспомни, ты ничего не забыл?

— Ничего.

— Значит, вопрос исчерпан. Я уступлю нору, если только она подойдет ему и его людям. И пусть не обращает внимания на моих парней: они ведь словно полевые мыши: одной норой больше, одной меньше. До скорой встречи, друг Обен, а ожидая меня, пока поужинай. Я уже вижу, как начали что-то готовить.

Метр Жак спустился в свою нору, тотчас же вернулся с карабином в руках и самым тщательным образом проверил запал.

Затем он исчез за деревьями.

Поляна между тем становилась все оживленнее; своим живописным видом она заслуживает отдельного описания.

В подземном убежище был разведен большой костер, и сквозь отверстие люка он отбрасывал на кусты самые странные и фантастические блики.

На огне готовился ужин для мятежников, а те разбрелись по поляне: одни, стоя на коленях, молились, другие, сидя, пели вполголоса народные песни, и жалобные протяжные мелодии необычайно гармонировали с окружающим пейзажем. Два бретонца, лежавшие на животах у самого отверстия в убежище и освещенные отблесками костра, играли в кости (каждая сторона их была окрашена в свой цвет), пытаясь выиграть друг у друга несколько монет, в то время как другой парень (у него было бледное и желтое от лихорадки лицо, по которому можно узнать обитателя болот) усердно, но без особого успеха, старался очистить от толстого слоя ржавчины ствол и ударный механизм старого карабина.

Уже успев привыкнуть к подобным сценам, Обен не смотрел по сторонам. Триго приготовил ему из листьев некое подобие ложа. Устроившись на этом импровизированном матраце, Обен курил трубку с таким невозмутимым видом, словно находился в своем трактире в Монтегю.

Вдруг ему показалось, что он услышал отдаленный сигнал тревоги: протяжный и зловещий крик лесной совы.

Куцая Радость тихо свистнул, предупреждая находившихся на поляне об опасности, и тут же в тысяче шагов от них прозвучал выстрел.