— Боже мой, Боже мой! — выдохнула она словно из последних сил. — Ты не позволил мне быть рядом с ним, чтобы защитить его или умереть вместе с ним, и вот теперь отказываешь мне в последнем утешении — похоронить его тело!

— Довольно, мадемуазель, — произнес Куцая Радость, — на все воля Божья, и надо с этим смириться.

— О! Никогда! Никогда! — воскликнула Берта в порыве отчаяния.

— Увы! — продолжал калека. — У меня тоже тяжело на душе: если здесь лежит господин де ла Ложери, то здесь же нашел себе последнее пристанище и бедный Жан Уллье.

Берта жалобно застонала. Эгоистичная в своем горе, она совсем забыла о Жане Уллье.

— Я уверен, — продолжал Куцая Радость, — что он умер именно так, как хотел умереть, то есть с оружием в руках, однако мне от этого не легче.

— И нет больше никакой надежды? — воскликнула Берта. — Не могли ли они каким-нибудь образом спастись? О! Давайте еще здесь поищем.

Куцая Радость покачал головой.

— Как мне кажется, это маловероятно! По словам одного из тех тридцати трех осажденных, кому удалось уйти, пятеро из них по пути сложили головы.

— Но Жан Уллье и господин Мишель были среди тех, кто остался, — сказала Берта.

— Без сомнения, и именно потому у меня почти нет надежды. Вы только взгляните! — произнес Куцая Радость, указывая на гладкие стены, поднимавшиеся от самой земли до крыши, и призывая Берту взглянуть на первый этаж здания, превратившийся в печную топку, в которой догорали обломки крыши, межэтажного перекрытия и чердака. — Вы видите сами, здесь ничего не осталось, кроме этих обломков и стен, грозящих вот-вот обвалиться. Мужайтесь, мадемуазель, ставлю сто очков против одного, что ваш жених вместе с бедным Жаном Уллье погребены под развалинами.

— Нет, нет, — воскликнула Берта, поднимаясь на ноги, — он не может, он не должен умереть! Даже если бы для его спасения понадобилось чудо, Бог это чудо совершил! Я хочу осмотреть обломки, я хочу ощупать все стены. Он мне нужен живым или мертвым! Слышите, Куцая Радость, он мне нужен!

И, ухватившись своими белыми ручками за обгоревший конец балки, высовывавшейся из окна, Берта изо всех сил попыталась вытащить балку, словно с ее помощью она могла приподнять неимоверный груз обломков, чтобы взглянуть, что скрывалось под ними.

— Даже не думайте об этом! — воскликнул, теряя терпение, Куцая Радость. — Такая задача не по плечу ни вам, ни мне, ни даже самому Триго! Впрочем, мы бы даже и не успели, солдаты наверняка вернутся сюда на рассвете. И нам не стоит попадаться им на глаза. Надо уходить, мадемуазель! Ради Бога, уходим!

— Если хотите, вы можете идти, — ответила Берта тоном, не терпящим возражений, — а я остаюсь.

— Вы остаетесь? — с изумлением воскликнул Куцая Радость.

— Я остаюсь! Если солдаты и вернутся, то только для того, чтобы осмотреть развалины; я брошусь в ноги их командиру, слезами и мольбами упрошу его выделить мне людей, чтобы помочь мне его отыскать, и я его найду! Найду!

— Мадемуазель, вы заблуждаетесь, красные штаны опознают вас, дочь маркиза де Суде, и если не расстреляют на месте, то возьмут в плен. Идемте с нами! Еще немного, и наступит рассвет. Идемте! А если надо, — добавил Куцая Радость, испугавшись лихорадочного состояния девушки, — если надо, обещаю вам, мы придем сюда с вами следующей ночью.

— Нет, еще раз нет! Я никуда не уйду, — ответила девушка. — Я слышу его голос (и она ударила себя в грудь), и он зовет меня и говорит, что я нужна ему!

Увидев, что по знаку Куцей Радости к ней приближается Триго, она, взобравшись на плиту, произнесла:

— Еще один шаг, и я брошусь в огонь!

Куцая Радость понял, что ему не справиться с Бертой силой, и уже решил было уговорить ее, когда Триго, стоявший с распростертыми руками в той позе, в какой он приготовился схватить девушку, подал знак своему товарищу, чтобы тот замолчал.

Зная по опыту о необычайных способностях несчастного слабоумного, Куцая Радость повиновался.

Триго прислушался.

— Неужели возвращаются солдаты? — спросил Куцая Радость.

— Нет, тут что-то другое, — ответил Триго.

И, отвязав Куцую Радость, как всегда сидевшего на его плечах, он бросился на землю и припал к ней ухом.

Берта, по-прежнему не сходя с того места, куда она забралась, повернулась в сторону нищего.

Его жест и несколько оброненных слов произвели на нее такое действие, что, еще не понимая причины, она вдруг почувствовала, как забилось в груди сердце, и задохнулась от охватившего ее волнения.