— Что потом? — сипло спросила я.

— Потом, я продержу тебя под дозой два, три дня, пока не подтвердиться твоя информация и я не закончу свои дела. Думаю, ты понимаешь, о чем речь.

— Я понимаю, что свидетелей убирают…

— Убираю. Но не в нашем случае. Живая ты для меня полезнее. Пока.

Я не верила ни единому его слову. Как только Самоед вколет мне сыворотку, то уберет в любом случае. Держать в запертой комнате коммуналки бесчувственное бревно, опасно. Он рисковать не станет. Сознаюсь я, не сознаюсь, я была приговорена с момента, когда повесила объявление на стене у телефона. Вопрос стоит уже предельно просто — какую смерть я выберу себе? В сознательном или бессознательном виде.

— «Сыворотка правды» одурманит мне голову? — хрипло всхлипнув, спросила я. — Я ничего не почувствую?

— Не почувствуешь, — правдиво ответил Самоед. Я еще раз всхлипнула, и он ободряюще произнес: — Ну, ну, Софья. Мы же с тобой договорились, да? Я только спрошу тебя кое о чем, выясню, все, что нужно и адью. Ты под дозой, я в солнечных республиках. Давай, смелее, наклоняйся.

А если и правда? Наклониться, поднять шприц и позволить вколоть себе наркотик. Самоед поспрашивает, узнает, как плотно висит на его хвосте милиция во главе с Иваном Артемьевичем, и испугается. Зачем убивать буквально при свидетелях?

Да плевать он хотел на всех свидетелей вместе взятых! На нем столько висит, что один лишний труп студентки-заочницы дела не испортит. Самоед столько на себя принял, троим не поднять!

Я тихонько и скуляще заплакала. Слезы быстро стекали по щекам, скатывались до ножа, обвивающего шею запястья, и попадали на руку моего убийцы. Я почти потеряла рассудок от страха и не видела выхода. Никакого.

— Можно, я хотя бы маме позвоню, попрощаюсь? — Я намеренно напоминала убийце, что у меня тоже есть мама, что меня любят и я живая, живая, живая! Теплая и нежная.

— Нет, Софьюшка, нельзя, грустно, в Мишаниных интонациях, сказал киллер. — Делай то, что прошу и останешься жива. — И вдруг, прикрикнул, и острие ножа впилось в кожу: — Ну! Быстро! Наклоняйся!

Что-то горячее потекло по шее, я всхлипнула и потянулась под стол.

И в этот момент, когда я уже почти дотянулась до шприца, голова Самоеда взорвалась. Почти одновременно, или скорее чуть раньше звякнуло оконное стекло, какой-то чавкающий звук раздался рядом с ухом, и липкая горячая масса залепила всю правую сторону моей головы.

Продолжая обнимать меня за талию, Самоед начал откидываться на кровать, я развернулась к нему и дико, истошно завизжала. Чуть ниже правого глаза убийцы зияло пулевое отверстие, вторая пуля снесла верхнюю часть черепной коробки, и мозг, еще живой и ярко-алый пульсировал горячей кровью.

Я отскочила от своего палача, в один момент разогнула, казалось бы сведенные страхом ноги, но не устояла, а забилась в угол и продолжила визжать. Но уже не громко, а тихо и жалобно, как испуганный щенок.

Я не слышала шагов спецназовцев по коридору, не слышала грохота, с которым упала дверь, все заглушило тихое поскуливание — я только видела, как медленно моя собственная дверь начинает падать в комнату. Мгновение, и несколько мужиков в бронежилетах и с автоматами в руках, уже передо мной.

Я забилась в угол и оттуда, повизгивая и всхлипывая, очумело таращилась на спецназ.

— Врача!! — взревел один из мужиков. — Быстро! Она ранена!

Кто-то схватил меня за руку и слабым рывком притянул к себе. Тут же из складок пятнистой одежды был извлечен не чистый носовой платок, и кто-то тихо и нежно провел им по моему лицу.

— Это не ее кровь, — несколько успокоено произнес спецназовец. — Но врача все равно надо, у нее истерика.

Как тряпичную марионетку меня передавали с рук на руки. В узкой тесной комнате было слишком много тяжелых бронированных мужчин, чтобы подхватить сломанную куклу с двух сторон и вывести на улицу. Мне было плохо, меня тошнило и очень хотелось уйти из комнаты, казалось, навсегда пропахшей кровью, теплым мозгом и смертью. Два человека за четыре дня умерли в ней.

С порога квартиры я увидела Туполева и Антона. Хозяин и его телохранитель шли, почти бежали по лестнице мне навстречу, и каждый был готов принять на грудь изломанную марионетку. Антон уже раскрыл объятия, но Туполев его опередил, пожалуй, даже оттолкнул, и я рухнула на него как была — вся в крови и липкой жирной каши из мозга и костных осколков.

— Уведи, уведи меня отсюда, — умоляла я. — Я больше не могу, я больше… я устала-а-а-а!!

— Да, да, спокойно, — бормотал Туполев, — сейчас я тебя уведу. К себе.

Назар подхватил меня крепкой рукой подмышки, прижал к себе и помог спуститься по лестнице. Антон шел сзади, поддерживал и, в отличие от хозяина, не бормотал ничего утешительного.

Внизу у лестницы меня ждал врач. Он быстро осмотрел лицо, голову, буркнул «ни царапины» и достал из кармана синей форменной куртки белый зачехленный шприц: