— Случайно не заболел? — спросил он.

— Есть немного, — поспешил ответить Родион и покраснел: слишком много было извиняющейся жалобы в его голосе.

Не успели солдаты побаловаться чайком, как в столовую влетел дежурный по полку старший лейтенант Воронов и крикнул: «Тревога!» Загремели лавки, посыпались пустые чашки. Артполк выстроился в парке перед боевыми машинами. Над головами пронеслось: «Смирно!» Командир полка простуженным голосом доложил маленькому щуплому полковнику о готовности артиллерийского полка к тактическим учениям и широкогрудой скалой двинулся за ним. Полковник останавливался перед каждым солдатом и цепко скользил по его выправке своими умными глазами навыкате. Командир полка грозно дублировал его взгляд и, если замечал на солдате что-то неуставное, гневно косился на взводного. Полковник неумолимо приближался к Родиону, и Родион с холодным страхом чувствовал, что боится встретиться с ним глазами. Самое ужасное, что он не мог сосредоточиться, собраться, взять себя в кулак, и вот сейчас начштаба дивизии догадается обо всем. Полковник опечатал взглядом бледное лицо Родиона, всковырнул что-то в его зрачках и досадливо дрогнул кончиками бровей.

— Кто вы? — резко спросил он.

— Я? — машинально вырвалось у Родиона, и он вконец смешался, успев отметить, однако, забавность вопроса. — Рядовой Цветков!

Полковник полуобернул красивую голову к командиру полка и, не сводя острых глаз с Родиона, бросил:

— Этот солдат не готов к боевым испытаниям. Сейчас я бы не пошел с ним в разведку.

Родион подсознательно уже был настроен на эти слова и поэтому не удивился тому, что не чувствует стыда, — было только неприятно, что так много людей смотрят на него одного. Стыд пришел потом, когда майор Клыковский подозвал его к себе и спросил:

— Вы больны, Цветков? Замкомвзвода сказал мне, что вы себя плохо чувствуете. Так ли?

— Нет. Я себя прекрасно чувствую, товарищ майор, — помедлил с ответом Родион.

Откуда-то вынырнул Ларин, потный и возбужденный. Что-то прежнее, злое сквозило в нем, от чего Родиону стало совсем тяжко.

— Я с предложением, товарищ майор. Пусть ефрейтор Палийчук заменит Цветкова на время учений. Тот опытный радист, а занимается пустяками. Боюсь, что без него мы связь зарубим. Клыковский задумчиво скривил глаза на Родиона и осторожно усмехнулся: очевидно, ему понравилась какая-то мысль.

— Решай сам, Цветков. Останешься в полку дежурным радистом или с нами поедешь? Знай: учения сложные, в противогазе часами бегать придется. А ты, я вижу, и впрямь квелый какой-то.

Родион понимал, что его испытывают. Опять хлынуло забитое ожесточение и желание противоречить — но все это было лишь внушением. На самом деле, сколько бы он ни уверял себя, что то, что он сейчас скажет, он сделает со злости, — все равно где-то в уголочке души затаившийся противный человечек гнусаво дразнил: «Тебе страшно, не лги, тебе не хочется мерзнуть и бегать в противогазе».

— Я останусь, товарищ майор, — насилу выговорил Родион и постарался придать лицу безразличное выражение.

Клыковский еще немного задержался на глазах Цветкова и уже сердито крикнул:

— Тогда бегом в штаб. Ларин тебе по дороге расскажет что к чему. Вперед!

Они побежали. Родион все время ждал, что Ларин пустится в ехидство и желчь, но сержант молчал, словно и позабыл о нем, — это было страшнее. И Родион не выдержал, схватил Ларина за воротник шинели и закричал в лицо:

— Думаешь, струсил? Но ведь я действительно болен, у меня раскалывается голова. Какого дьявола ты сунулся со своим Палийчуком? Кто тебя просил?

Ларин сперва опешил, потом побледнел и с силой отпихнул Цветкова.

— Совесть мучает, товарищ философ? Не думай, что я мстил тебе. Много чести. Мне нужен радист, а не художник. А ты в радиосвязи, как баран в апельсинах. Ушами прохлопал на занятиях. Думаешь, в игрушки играем?

— Не ври. Я знаю радиостанцию. Не хуже тебя.

— Ладно. Не трепись, — уже великодушно усмехнулся Ларин…

Узнав о том, что его берут на тактические учения вместо Цветкова, Палийчук в восторге шлепнул большим кулаком по коленке.

— Оцэ дило! Оцэ мужская работа. Удружил ты мэни, командир. А то я вжэ мозоли выращую на заднем месте. Не переживай, Цветков. Книжки втихаря читать будешь, стишки пописывать. Иди сюда, я тебе всю премудрость растолкую, хлопчик.

У Палийчука было узкое вислобровое лицо, в которое воткнули мясистый нос. Когда он выпрямлялся у окна в полную стать — в комнате сгущался полумрак. Отбарабанив Родиону все, что входило в его обязанности, Палийчук шумно шаркнул сапогами перед оперативным дежурным, толстеньким майором в очках.

— Товарищ майор, я мушу вас покинуть. Замисть мэнэ оцэй хлопчик будет вас развлекать. Дозвольтэ убигты?

— До свиданья, Палийчук, — расцвел майор веселыми ямочками на щеках и с грустным сожалением проводил глазами просторную спину дежурного радиста, словно рубленную из дерева.

Родион стиснул голову наушниками, в которых что-то сухо потрескивало и лопалось, и слепо уставился в зеленый глазок на рации, стараясь ни о чем не думать. Но холодный и волнующий хруст в ушах, словно сочащийся из далекого космоса, не давал ему забыться, и снова приходилось вспоминать беспощадные глаза полковника, отчужденные лица ребят, слова Ларина. Он уже не пытался убеждать себя в том, что мнение девятнадцатилетних мальчишек ему безразлично, ибо чувствовал, что это не так.