С: Но ведь через два года после события воспоминания должны быть вполне свежими, в отличие от показаний, которые даются через двадцать-тридцать лет!

Р: Вне всякого сомнения. Таким образом, то, что свидетели описывали в 1980-м или 1985м году как свои собственные воспоминания, было в действительности ложными воспоминаниями, сложившимся в их голове в результате двадцати лет массового внушения.

Второй «охотник за нацистами», о котором я хотел бы упомянуть, — это Адальберт Рюкерль, долгое время занимавший пост председателя Центрального отдела земельных управлений юстиции в Людвигсбурге, основанного в 1958 году исключительно для расследования гипотетических преступлений национал-социалистов. После примерно двадцати лет розыскной деятельности Рюкерль мимоходом упоминает о том, что свидетели из Австралии уже не могут вспомнить подробности того, что якобы происходило в лагерях во время войны, в отличие от свидетелей из Европы, США и Израиля[886]. Разумеется, он не задаёт себе вопрос, почему так происходит. Чем Австралия по-настоящему отличается от других континентов, так это тем, что вплоть до конца семидесятых годов холокост не играл существенной роли в жизни австралийского общества. Ни средства массовой информации, ни уголовные суды не интересовались этой темой, а бывшие узники нацистских концлагерей, эмигрировавшие в Австралию, были плохо организованы в этой малонаселённой стране по сравнению с их бывшими сотоварищами в Европе, Израиле или США. Что следователи обнаружили в Австралии, но не отдали себе в этом отчёт, так это то, что бывшие узники лагерей, проживающие там, были меньше подвержены манипуляции.

Со временем холокостная пропаганда, разумеется, простёрла свои щупальца так далеко, что вряд ли уже где-то в мире остался человек, сумевший избежать силы внушения крупнейшей пропагандистской кампании за всю человеческую историю.

И наконец, я хотел бы привести конкретный пример того эффекта, который сила внушения непогрешимой холокостной догмы может оказать на свидетелей. Подготовка к крупному Освенцимскому процессу во Франкфурте началась в конце 1958 года с выдвижения обвинения против Вильгельма Богера, в прошлом — следователя немецкой государственной полиции в Освенциме. Был немедленно найден ряд свидетелей, обвинивших Богера в совершении им в Освенциме бесчисленных жестокостей — зверских пыток, чудовищных убийств, участия в самовольных расстрелах и массовых газациях. По ходу следствия была допрошена немецкая еврейка по имени Марила Розенталь, бывшая в Освенциме одной из секретарш Богера. Во время первого допроса Розенталь обнаружилось, что она не могла подтвердить обвинения, выдвинутые против её бывшего начальника, так же как и общие заявления о жестокостях, будто бы совершаемых в Освенциме.

Помимо прочего, в показаниях Розенталь содержались заявления о её хороших взаимоотношениях с бывшим начальником и об общей рабочей атмосфере: «Богер был вежлив со мной, и я не могу пожаловаться на него в том, что касается лично меня. Дошло даже до того, что он стал регулярно передавать мне на тарелках часть своей еды, под предлогом, что я должна их мыть. Кроме того, он организовал передачу мне одежды из лагеря Биркенау. [...] Он был очень вежлив и с другими заключёнными-еврейками, работавшими в политотделе, и мы, еврейки, его очень любили. Я помню также, что Богер не испытывал особой ненависти к евреям. [...] Я не могу сказать ничего плохого о Богере в том, что касается меня и других узниц из политотдела»[887].

А вот очень важный отрывок из её показаний, обратите на него особое внимание. Розенталь рассказывает о том, как другие женщины из политотдела сплетничали в туалете и обменивались последними лагерными слухами.

С: Ага, так вот как работала фабрика слухов!

Р: Да. Впрочем, Розенталь говорит, что она держалась от этих сплетен подальше. Тем не менее, их содержание было ей известно: «Мы, заключённые, говорили о том, что, когда Богер прибыл в мужской лагерь, там начались регулярные убийства. Лично я об этом ничего не слышала. Богер никогда не говорил мне что-либо по этому поводу. Я никогда не видела, чтобы Богер находился в эмоциональном возбуждении. Поэтому я абсолютно ничего не могу сказать о том, как и когда Богер расстреливал заключённых. Не считая служебного пистолета, который висел у него на ремне, я никогда не видела, чтобы он носил какое-либо другое оружие. Я никогда не видела в кабинете винтовки или автомата. Также я не замечала на его форме пятен, которые бы были признаком расстрелов».

На втором допросе от 10 декабря 1959 года Мар илу Розенталь поставили лицом к лицу с противоречиями между её оправдательными показаниями и обвинениями, выдвинутыми другими бывшими заключёнными. Она попыталась объяснить это тем, что её память была недостаточно хороша, а также тем, что пережитое ею в то время в Освенциме «оказалось выше моих сил. Я не могла усвоить и обработать то, что я там видела и слышала. Это может быть одной из причин, по которым сегодня я уже не могу вспомнить конкретные подробности, которые тогда я, наверное, знала. Во Франкфурте-на-Майне я встретилась с моими бывшими коллегами из Освенцима, и мы, разумеется, говорили о тех временах. И я должна сказать, что я была не раз поражена теми подробностями, которые мои коллеги всё ещё помнят. Как я уже говорила, я не могу их вспомнить. Я хочу подчеркнуть, что у меня нет ни малейшего интереса защищать кого бы то ни было. Но, с другой стороны, я не могу говорить то, чего не знаю»[888].

С: Ого, она называет бывших заключённых коллегами!

Р: Да, и это о многом говорит. Снова и снова следователи спрашивали её, почему это она не может вспомнить подробности злодеяний и личности преступников, и каждый раз она отвечала, что из-за ужаса она находилась в некоем трансе, отказываясь принимать к сведению происходившее вокруг неё[889].

В соответствующей литературе была признана ненормальность показаний Розенталь — единственных по-настоящему оправдательных показаний из всех, что были даны бывшими секретаршами освенцимского политотдела. Официальные историки холокоста, так же как и суд присяжных Франкфурта, объясняют это тем, что Розенталь будто бы подавила страшную сторону пережитого ею, полностью стерев её из своей памяти и спрятав её целиком в своём подсознании, о чём она сама говорила на втором допросе[890].

С: Кстати, именно так психиатры пытаются объяснить, почему люди будто бы не помнят сексуальные злоупотребления, которые они якобы пережили в детстве.

Р: Верно подмечено. Но давайте взглянем на это более пристально. Марила Розенталь была первой секретаршей (и первой женщиной вообще), которую допросили на эту тему во время следствия. На своём первом допросе она смогла вспомнить множество подробностей о хорошем отношении к ней и другим еврейкам добросердечного Богера. Впервые о зверствах, свидетелем которых она якобы была, она услышала (преднамеренно) от следователей. Следователи были «тактичны» и достаточно компетентны, чтобы произвести убедительное впечатление на свидетельницу. Поэтому она объяснила провалы в своей памяти, в которых её упрекнули, тем, что у неё якобы плохая память и что она будто бы отказывалась сплетничать вместе с другими узницами.

Перед тем, как быть допрошенной во второй раз, она встретилась с некоторыми из бывших своих коллег, как она выразилась. То, что она называет бывших узниц коллегами, говорит о том, что она считала себя в Освенциме обычным служащим и вовсе не рабыней в лагере уничтожения. Её коллеги (и, возможно, другие бывшие узники) рассказали ей всякие ужасы, которые её очень удивили, потому что ничего подобного она не припоминала. Но из-за того, что их рассказы совпали с тем, что она услышала от следователей, которые хотели, чтобы она их подтвердила, и из-за того, что она, похоже, была единственным человеком, который запомнил другую версию событий, она пришла к выводу, что с её памятью что-то неладно. В попытках найти объяснение ей «намекнули» на то, что она попросту стёрла из своей памяти ужасы прошлого, спрятав их в глубины подсознания. Однако она продолжала твёрдо настаивать на том, что ничего подобного она не помнит.