Лист
вернуться

Соснора Виктор Александрович
Шрифт:

"Над Ладогой вечерний звон"…

Над Ладогой вечерний звон. Перемещенье водных глыб. Бездонное свеченье волн. Космические блики рыб. У туч прозрачный облик скал. Под ними красная кайма. Вне звона различимо, как поет комар, поет комар! Мои уключины — аккорд железа и весла-меча. Плыву и слушаю: какой вечерний звон, вечерний час! Озерной влаги виражи, и музыкальная капель. Чего жалеть? Я жил, как жил. Я плыл, как плыл. Я пел, как пел. И не приобретал синиц, небесных журавлей не знал. Афористичность этих птиц смешна. А слава не нужна. Не нужен юг чужих держав, когда на ветках — в форме цифр, как слезы светлые, дрожат слегка пернатые птенцы. Когда над Ладогой лучи многообразны, как Сибирь… Когда над родиной звучит вечерний звон моей судьбы.

"Уже не слышит ухо эха"…

Уже не слышит ухо эха потусторонних песен птиц. И вороны и воробьи и улетели и уснули. Уже большие звезды неба иллюминировали ели. Как новогодние игрушки они висели на ветвях. А маленькие звезды леса, а светлячки за светлячками мигали, как огни огромных и вымышленных государств, где в темноте, как циферблаты, фосфоресцировали очи обыкновенной птицы филин, где гусеницы, как легенды, распространялись по деревьям, где на фундаментах стояли капитолийские деревья, как статуи из серебра, где бабочки на белых крыльях играли, как на белых арфах, где в молодых созвездьях ягод ежеминутно развивались молекулы живых существ, где белокаменные храмы грибов стояли с куполами из драгоценного металла, где так мультипликационно шли на вечернюю молитву малюсенькие муравьи, где над молитвой муравьиной смеялся спичечный кузнечик, но голос у него был мал, увы, совсем не музыкален.

"Тише, тише"…

Тише, тише, мысли-мыши, кот на крыше — кыш! кыш! Кот-мяука ловит муху — цокотуху, мой малыш! Тише, тише, мысли-мыши… Кто на крыше? Кыш! кыш! Это бесы плачут в бедных колыбелях, мой малыш! Тише, тише, мысли-мыши, боги слышат, мой малыш! Боги эти тоже дети, а на свете лишь тишь..

"Ты уходишь".

Ты уходишь, как уходят в небо звезды, заблудившиеся дети рассвета, ты уходишь, как уходят в небо на кораблики похожие птицы. Что вам в небе? Наша мгла сильнее снега. Наше солнце навсегда слабее сердца. А кораблик журавля на самом деле — небольшое птичье перышко, не больше. Ты уходишь. Отпускаю, потому что опустели сентябри моими журавлями. До свиданья. До бессонных сновидении, до рассвета, заблудившегося в мире.

"Когда на больших бастилиях"…

Когда на больших бастилиях подводного государства мигают, как колебанья, вечерние колокола, когда потемнеет воздух, тогда расставляет море беспалые перепонки тишины. И всякая тварь — творенье небес, океана, суши — тогда, затаив дыханье, опускает птенцов в гнездо. Темнеет корабль корсара,— он гасит огни живые, и парус, как беглый ангел, на перышках убегает. Что птица? — небесное тельце. Что рыба? — чертеж лекалом. Что звери пустынь? — пушинки. Корабль со своим бушпритом — комарик с невредным жалом, Луна — это капля в море, ни больше ни меньше — капля тишины. Когда замигает бронзой вечерний колокол моря и восемь веселых лун расставят свои зеркала — обманывайся, товарищ! — тогда накануне страха опущенными парусами развлекается тишина.

Осень в Михайловском

1

Где готические ели, цепи храбрые хвои, путешествуют по елям дятлы в мантиях Востока. Там живут живые шишки в деревянных париках, размышляет о дожде белый гриб — Сократ. Саблезубые собаки бегают и лают. Поднимаются у зайцев царские усы. По холмам — холодным храмам, как монахини, вороны механические ходят и вздыхают…