— Ну что скажешь, Лосс? — Голос старейшины Нила едва пробивается сквозь сладкий дурман.

— Очаровательная, но слишком маленькая. — И уже не старейшине, мне: — Милая леди, сколько вам лет?

— Пятнадцать, — отвечаю я.

Лосс опять улыбается. Только следующий его вопрос… он крайне неприятный.

— Что с весом? Каковы прогнозы?

— Сто — сто двадцать фунтов, тяжелее не станет. Она в отца пошла, а там все худые. Даже после родов не поправляются.

Мне вспоминаются тётки — сёстры папы. Да, худышки, обе. А папа не худой, но он жилистый. И… и я не в них, я…

— Я потолстею! — говорю уверенно и звонко, хотя к горлу опять бесов омлет подкатывает.

Ждан печально качает головой.

— Нет, Астрид, хватит обманываться. Мы же видим…

Молчу. Но не от того, что сказать нечего, просто тошнота усилилась стократно. Кажется, стоит только открыть рот и весь мой завтрак на ковре окажется. Я такого позора не переживу, только не при Лоссе.

— Двадцать пять — это мало, — вздыхает один из лучших представителей нашего народа. Легенда! Почти мечта!

А потом присаживается на край письменного стола и начинает объяснять, причём не старейшинам, мне:

— Астрид, понимаешь, какое дело… Мы работаем в основном с состоятельными людьми, с важными политическими фигурами. Это, как несложно догадаться, мужчины. Там вес от тридцати пяти и выше. Ты не подходишь. Никак. С женщинами та же ситуация — среди этого сословия худышек не водится. Слишком большие возможности, слишком богатые столы. Единственная роль, на которую можешь претендовать, — дочери и сыновья. Но они, как правило, не имеют политического или какого-либо иного значения. За всё время моей работы перевоплотиться в кого-либо настолько мелкого, как ты, требовалось два раза. Понимаешь?

Я молчала и не шевелилась. Даже дышать перестала.

Лосс, разумеется, заметил, но не смилостивился.

— Астрид, мне очень жаль. Ждан рассказал, насколько ты усердна, и об особенностях дара поведал. При твоих данных… это настоящая потеря для нас. Но ты не подходишь. Никак.

Я могла поспорить. Могла топнуть ногой. Завопить. Но слова метаморфа казались настолько несправедливыми, что спор был попросту невозможен. Только полный дурак будет обсуждать этот… этот абсурд!

Поэтому я опустила глаза и спросила почти шепотом:

— И что теперь?

Мужчины молчали, и довольно долго. Отвечать всё тому же Лоссу выпало.

— Теперь? Теперь всё замечательно, Астрид. Тебе не придётся мотаться по империи, не придётся рисковать собой. Ты останешься дома, выйдешь замуж и будешь счастлива. Очень счастлива.

Голос Лосса звучал тепло, но я обманываться не спешила. Я отлично поняла, к чему клонит метаморф.

— И за кого я выйду? — спросила ровно, хоть и тихо.

— За кого захочешь, — тут же отозвался Лосс.

Я не могла не улыбнуться. Не спросить тоже не могла…

— Правда? — Я подняла голову и в упор взглянула на Лосса. Мужчина не дрогнул, только в глазах мелькнуло нечто сильно похожее на сожаление.

А старейшина Дурут шагнул вперёд, извлёк из кармана камзола свёрнутый вчетверо листок и протянул мне. Я ни капли не удивилась, когда увидела этот список. Двадцать восемь имён…

— Любой, кого выберешь, — поджимая губы, сказал Дурут.

Опять захотелось взвыть, но я сдержалась. Более того — я улыбнулась и кивнула. Потом развернулась и направилась в учебный класс. Тот факт, что меня не допустят к работе, не означает, что я не могу закончить обучение. Ведь я настоящий метаморф, и мало ли, вдруг в одном случае из тысячи моя помощь всё-таки понадобится.

Я даже досидела то занятие и пресекла три попытки Ждана поговорить о моём будущем. А когда выходила из ратуши, меня опять тошнило, но не от переедания, а от них, от старейшин и Лосса.

В тот миг я поклялась себе, что не стерплю. И именно тогда приняла самое глупое решение в своей жизни — я задумала побег.

Знала бы, чем придётся заплатить за это своеволие, я бы… я бы всё стерпела. Я бы легла под любого, на кого укажут старейшины. Тем более что теперь, после Него, я точно знаю — в близости нет ничего особенного или страшного. Это просто движение тел, ни больше, ни меньше.

О, какой же я была дурой! Маленькой, упрямой и безумно невезучей.

Впрочем, тогда казалось наоборот. Тогда думалось, что Леди Удача улыбается широко и лучисто. А это не Леди Удача, это Леди Скорбь была. Собственной чёрной персоной…

Из воспоминаний выдернул шелест бумаги. Тихий, но очень чёткий.

Хмуро прислушалась, уловила ещё один звук — кто-то жевал. Хотя почему «кто-то»? Ведь ясно, что в этих покоях только светлость трапезничать может.

Сама голода не испытывала, но носом всё-таки повела — просто так, из любопытства. И ничего не учуяла… Странно.