— Что?

И затем их разъединили насовсем.

Она быстро набрала номер телефонистки междугородной станции и попросила ее связаться с гостиницей в Риме. На это ушло не менее двадцати пяти минут. На проводе наконец послышался голос телефонистки из «Хасслер»:

— Pronto [17] .

Дина попросила вызвать синьора Дьюраса. Она слышала, как они звонили ему в номер, но тот не отвечал. В Риме было уже десять утра.

— Мы сожалеем. Синьор Дьюрас ушел.

Она лежала в темноте и мысленно вспоминала вечер, проведенный с Беном.

Марк Эдуард Дьюрас шагал по улице Венето в Риме, заглядываясь на витрины магазинов, бросая временами восторженный взгляд на хорошенькую девушку, спешащую мимо. В этот удивительно солнечный день на женщинах были майки с узкими плечиками, белые юбки обтягивали стройные ноги, а открытые сандалии не скрывали ярко накрашенных ногтей. Он улыбался своим мыслям, шагая с портфелем под мышкой. Он не видел особого смысла в своем кратком пребывании в Италии, но, в конце концов, почему бы и нет. Ведь он обещал… Обещал. Подчас он удивлялся, как можно было так легко обещать. Но сделанного не вернуть.

На нем был безукоризненно сшитый серый костюм, подчеркивавший аристократическую элегантность его фигуры. Он остановился на мгновение, наблюдая за бешеной скоростью римского транспорта, проносящегося подобно пулеметной очереди мимо него, создавая сумятицу на всех направлениях и заставляя пешеходов спасаться бегством. Он улыбнулся, видя, как немолодая женщина размахивала зонтиком не самым пристойным образом. Ессо, signora [18] . Он слегка поклонился ей, находясь на противоположной стороне улицы, и она ответила ему тем же самым. Он рассмеялся, взглянул на часы и быстро направился к столику в кафе. Найдя укрытие от солнца под ярко-полосатым зонтиком навеса, он продолжал восторгаться энергией и буйством, составлявшими всю суть Рима. Roma [19] был волшебным городом. Возможно, что обещание стоило того, в конце концов. На миг, всего лишь на миг он вспомнил неудавшийся разговор с Диной. Его успокаивало то, что она говорила. Были моменты, когда он не знал, как вести себя с ней, как достучаться до нее; не мог вынести щемящего взгляда боли в ее глазах или слышать тоску одиночества в ее голосе. Он знал обо всем, но переносить это было выше его сил. Он мог еще вынести это среди обычной рутины дел в Сан-Франциско, но не тогда, когда он был в гуще своих сложных дел за границей, или у себя дома во Франции, или… здесь, в Риме. Он медленно покачал головой, как бы стремясь отмахнуться от воспоминаний, навеянных ее голосом, и стал мечтательно разглядывать уличные лица. Сейчас он не мог думать о Дине. Просто не мог. Нет. Только не сейчас. Мыслями он был далеко-далеко от нее, пытливо вглядываясь в толпу людей, снующих перед ним: и хорошенькая блондинка, и высокая брюнетка, и двое типичных темноволосых римлян в светлых полотняных костюмах, и высокая флорентийка, словно сошедшая с картины периода Возрождения. И наконец, он увидел ее. Она шла веселой походкой, непохожей ни на какую другую, ее длинные ноги, казалось, выписывали танец, при котором ее яркая юбка черепашьих тонов нежно ласкала бедра. На ней была шелковая блузка светлых розовато-лиловых оттенков, изящные сандалии и громадная соломенная шляпа, почти скрывавшая глаза. Почти, но не совсем. Эти глаза нельзя было скрыть, они были точно огоньки цвета сапфира, окраска которых менялась в зависимости от настроения. Этот спектр вбирал в себя одновременно все тона огненно-красного пламени и темно-синей бездны моря. Роскошная копна волос каштанового цвета хлестала по плечам.

— Alors, ch'eri [20] . — Она остановилась в нескольких сантиметрах от него, и на ее чувственных губах появилась улыбка, предназначенная для него одного. — Извини, что опоздала. Я остановилась по дороге, чтобы еще раз взглянуть на эти дурацкие браслеты.

Он встал, приветствуя ее, и сразу же его холодная невозмутимость вмиг исчезла. На его лице появилось выражение юноши, который был безумно влюблен. Ее звали Шантал Мартин, и она работала манекенщицей у Диора. По правде говоря, она была их лучшей манекенщицей уже в течение шести с половиной лет.

— Ты купила браслеты? — Нежным взглядом он обвел ее шею, и когда она покачала головой, каштановые волосы выбились из-под шляпы, которую он купил ей только что этим утром. Шляпка была восхитительной, хотя и несколько фривольной. Такова была и ее хозяйка. — Ну так что?

Смеющимися глазами она посмотрела на него, покачав головой снова.

— Нет, и снова я их не купила. — Неожиданно она извлекла маленький пакет, бросив ему на колени. — Вместо этого я купила тебе подарок. — Она откинулась на стуле, наблюдая, как он вскрывает его.

— Tu me g^ates, petite sotte [21] .

— A разве ты меня не балуешь? — Не дожидаясь ответа, она подозвала официанта: — Senta!.. Cameriere [22] ! — Тот мгновенно и очень услужливо принял заказ на рюмку «Кампари» и содовую воду. — А что ты будешь? — обратилась Шантал к Марку.

— Ты предлагаешь мне тоже выпить? — Она не разрешала ему брать инициативу на себя. Шантал любила делать все по-своему.

— Перестань же. Что ты будешь?

— «Скотч». — Она тут же заказала так, как он хотел. А он внимательно и долго смотрел на нее, пока они сидели под зонтом. Постепенно кафе стало заполняться людьми в красочных нарядах в преддверии ленча.

— Ты всегда будешь вести себя так независимо, любовь моя?

— Всегда. А теперь открой свой подарок.

— Ты невозможна.

Но это было как раз то, что так очаровывало его в ней. Она была невозможной. И он это любил. Подобно необъезженной лошади, свободно резвящейся на равнинах Камарга. Они были там однажды вместе, на земле французских ковбоев и красивых, диких, белых лошадей. После этого он думал о ней, только прибегая к иллюзиям. Неприрученная, всего в нескольких шагах от него, более или менее принадлежащая ему. Более или менее. Ему хотелось думать, что скорее более, чем менее. И все это уже длилось в течение пяти лет.

Ей сейчас двадцать девять. Когда они встретились, ей было двадцать четыре. Это было в первое лето, когда Дина отказалась поехать с ним во Францию. Для него было необычным проводить лето без нее; неловко было объяснять своей родне, что она не очень хорошо себя чувствовала, чтобы отправляться с ним в поездку в том году. Никто в это не поверил, но об этом говорилось только за его спиной и объяснялось тем, что либо она разводится с Марком Эдуардом, либо у нее нашелся любовник в Штатах. Они никогда не приняли бы настоящей правды — того, что она хотела быть дома, быть одной, рисовать, того, что ей претила мысль делить с ними Марка, что ей ненавистна манера его поведения, когда он был у них, ненавистно и то, какой становилась Пилар не без их влияния. Марк Эдуард был настолько шокирован ее отказом поехать с ним, что не мог не задуматься, что это могло означать теперь, когда она навсегда отказалась от мысли проводить лето каждый год с его родней во Франции. Он решил послать ей что-либо красивое вместе с письмом, где просил изменить свое решение. Он отправился в выставочный зал Диора, вспомнив свою встречу с восемнадцатилетней мечтательной красавицей, когда она давным-давно сидела у него в офисе.