– Я бы понял, если бы Шантийи подарили герцогу Энгиенскому как награду за его подвиги, но подарить его вам!

– Что вы хотите этим сказать?

– Что крестным матерям дарят конфеты, а не замки!

– Когда нарекают именем Генрих Второй де Бурбон-Конде, вполне возможно. Другое дело, когда крестят Людовика, будущего короля. А то, что вы теперь член Совета при регентше, вас, наверное, все-таки радует? По крайней мере, пока.

– С болваном Мазарини в качестве первого министра? Хотите знать, что я на самом деле думаю? Мне кажется, я вернулся на двадцать лет назад во времена, когда не стало вашего благоухающего чесноком возлюбленного и мы должны были терпеть прихоти и фанфаронство Кончино Кончини.

– Не припомню, чтобы Кончини был кардиналом.

– Нет, не был. Он был тем, чем был. Он не рядился в сутану, как этот, которому пристало быть разве что деревенским кюре!

– Как вы меня огорчаете, монсеньор! Думаю, вам пора в Лувр, куда вас призывает долг службы, а я прикажу запрячь карету и поеду в мое любимое Шантийи. Сегодня вечером обо мне не беспокойтесь, я воспользуюсь гостеприимством нашей кузины де Бутвиль. Она очень обрадуется нашему возвращению в родовую усадьбу. Ее Преси всего в одном лье от Шантийи.

– Кого вы собираетесь взять с собой?

– Изабель и Франсуа, само собой разумеется, Мари де ла Тур…

– А нашу дочь герцогиню де Лонгвиль?

– Ее нет. Избави боже! Я оставляю ее вам. Она предпочитает дожидаться, когда замок будет приведен хоть в какой-то порядок!

– Это всего лишь означает, что она готовится принимать у себя дюжину или две дюжины льстецов, которые будут курить фимиам сестре героя, а потом все они будут петь, танцевать, и у меня, в собственном доме, не будет уголка, где я бы мог посидеть спокойно!

– Тем лучше, потому что под этой крышей вам совершенно нечего делать. Вы же должны быть в Лувре! Почему вы туда не едете?

– Радость отшибла у вас память, дорогая. Вы забыли, что Ее Величество, не в силах больше терпеть это старое мрачное здание, решила перенести свою резиденцию в великолепный Кардинальский дворец, который отныне будет именоваться Королевским! И если вы будете – а я думаю, что будете, – благодарить королеву, то письмо нужно адресовать туда.

– Как хорошо, что вы мне напомнили! Я напишу ей немедленно, и вы могли бы взять с собой письмо и сами ей передать.

Раздражение принца, который начал понемногу успокаиваться, вспыхнуло с новой силой.

– Вы хотите, чтобы я, принц крови, играл роль курьера в присутствии проклятого Бофора, насмешника и болтуна, о котором всем известно, что у него любовные шашни с королевой и он всем заправляет при дворе?!

– Бофор при ней по-прежнему?

– И намерен с ней остаться. Вспомните сами…

В самом деле, в тот самый день, когда умер король Людовик XIII, Анна Австрийская призвала ко двору находившихся в изгнании на своих землях принцев де Бурбон-Вандом, потомков Габриель д’Эстре. Первым королева представила Людовику XIV Франсуа де Бофора со словами:

– Перед вами, сын мой, герцог де Бофор, ваш кузен и наш друг. Ему я доверяю вас и вашего брата. Он сумеет о вас позаботиться. Это самый честный человек в королевстве.

Сказанное произвело на всех присутствующих впечатление громового удара. В первую очередь был поражен кардинал Мазарини, почувствовав, что власть, которую вручил ему Ришелье, а потом король Людовик XIII, может поколебаться.

Нет слов, герцог де Бофор, сын Сезара де Вандома, был честным человеком и обладал к тому же силой и отвагой, которые в древние времена помогли бы ему занять место за Круглым столом короля Артура. Еще он был незлобивым, щедрым и компанейским, но, увы, ничего не смыслил ни в дипломатии, ни в орфографии и, хотя заставлял трепетно забиться не одно женское сердце, сам питал страсть только к морю, страсть единственную и всепоглощающую. Его заветным желанием было получить почетное звание адмирала Франции, которое носил его отец, Сезар де Вандом, и которого, как и губернаторства в Бретани, его лишил Ришелье.

Между Конде и Бофором не было большой приязни – в свое время принц отказал Бофору в руке Анны-Женевьевы. Еще меньше Бофору нравился Мазарини, он считал его выскочкой и не давал себе труда скрывать свое пренебрежение.

Пользуясь полным и безграничным доверием Анны Австрийской, с которой он находился в тайной любовной связи, Бофор считал, что все самые безумные его мечты осуществимы, и вел себя соответственно…

– Вы тысячу раз правы, – вздохнула Шарлотта. – Но если он надеется избавиться от Мазарини, то, думаю, ему это не удастся. Этот лис знает королеву не со вчерашнего дня и научился к ней великолепно подлаживаться. Еще когда он был папским нунцием и только приезжал в Париж с поручениями, он уже сумел расположить ее к себе, привозя всевозможные мелкие подарочки, какие так любят получать женщины. И потом, он говорит по-испански… И еще я помню слова королевы, которые она однажды обронила: она сказала, что кардинал отдаленно напоминает ей герцога Бэкингема, а всем известно, что она любила герцога…

Воцарилась тишина, супруги погрузились каждый в свои размышления, но принцесса заговорила первая и с большой живостью:

– Впрочем, поступайте, как считаете нужным. На мой взгляд, самое неотложное сейчас – мое обожаемое Шантийи, куда я немедленно еду!

Сидя рядом с принцессой в карете, Изабель была почти так же счастлива, как и она. Изабель было пять лет, когда казнили ее дядю, Анри де Монморанси, и при слове «Шантийи» перед ней возникали весьма смутные картины, какие могут запечатлеться в памяти ребенка: густой темный лес, неоглядная гладь воды, огромный замок – она скорее ощущала его, чем отчетливо представляла себе, – цветущие кусты, лошади, и все вместе окутано туманом легенд. Подлинное Шантийи не разочаровало ее, хотя находилось в некотором запустении и, несомненно, требовало забот и ухода.