Сидя на постели, я вспоминал все мою пропащую жизнь. Через открытую дверь было видно, как в тусклом мерцании звезд Зорбас сидит, согнувшись, на скале, словно ночная птица, и смотрит на море. Я завидовал ему. «Он нашел истину, – думал я. – Вот истинный путь!»

В другие, первозданные времена творения Зорбас был бы вождем своего народа и вел бы его за собой, прокладывая секирой путь. Или был бы прославленным трубадуром, который странствует от замка к замку, и все – вельможи, дамы и их подданные – безропотно внимали ли бы словам, слетающим с его толстых губ… А в наше безрадостное время он – словно голодный волк, кружащий вокруг загона. Даже опустился до того, что стал шутом у бумагомарателя.

Вдруг Зорбас поднялся, разделся, бросил одежду на гальку и окунулся в море. В скудном лунном свете его огромная голова то появлялась из воды, то снова исчезала. И было слышно, как он издает возгласы, лает, ржет, кричит петухом: душа его снова возвращалась к животным, пребывая среди ночного спокойствия в полном одиночестве и купаясь в море.

Мало-помалу, сам не почувствовав как, я уснул. А утром на рассвете я увидел веселого и полного сил Зорбаса, который направлялся ко мне, собравшись потащить за ноги.

– Вставай, хозяин. Расскажу тебе мой план. Ты слушаешь?

– Слушаю.

Он уселся, согнувшись и скрестив ноги, и принялся рассказывать, как он установит подвесную дорогу от вершины горы и до самого берега, чтобы спускать по ней лес, необходимый для устройства шахты, а остатки его можно будет продать на дрова. Мы решили взять в аренду у монастыря сосновую рощу, но перевозка леса стоила слишком дорого, а мулов найти было негде. И вот Зорбас задумал соорудить подвесную дорогу, использовав толстый трос и столбы со шкивами: подвешенные на вершине холма бревна во мгновение ока будут долетать до берега.

– Согласен? – спросил Зорбас напоследок. – Подписываешь?

– Подписываю, Зорбас. Приступай.

Он зажег мангал, поставил джезву, приготовил кофе, набросил мне на ноги одеяло, чтобы я не мерз, и, довольный, удалился.

– Сегодня, – сказал Зорбас, – мы проложим новую галерею. Я нашел жилу. Настоящий черный бриллиант!

Я раскрыл рукопись «Будды» и углубился в мои собственные глубинные галереи. Я работал весь день и, работая, ощущал облегчение, обретал спасение, испытывал смешанное чувство освобождения, гордости и омерзения. Работал я вдохновенно, потому что знал: как только закончу эту рукопись, перевяжу ее и запечатаю, я буду свободен.

Почувствовав голод, я съел немного изюма, миндаля и кусок хлеба. Я ожидал, когда придет Зорбас и принесет блага, радующие человека, – бодрящий смех, доброе слово, вкусную еду.

Зорбас появился вечером, приготовил еду, и мы поели. Мысли его витали далеко. Зорбас опустился на колени, укрепил в земле несколько щепок, протянул веревку, подвесил на крохотных крючках спичку и принялся искать нужный угол наклона, при котором конструкция не развалится.

– Если угол будет слишком большим, все пойдет к дьяволу, а если будет слишком малым, все опять-таки пойдет к дьяволу, – объяснял он. – Угол нужно определить точь-в-точь, хозяин, а для этого нужны ум и вино.

Я засмеялся:

– Вина у нас вдоволь, а вот насчет ума не знаю.

Тогда и Зорбас расхохотался.

– А ведь и ты тоже кое-что соображаешь, хозяин, – сказал он, ласково глянув на меня.

Он присел передохнуть, закурил сигарету. Настроение у него снова поднялось, язык развязался.

– Получится подвесная дорога – спустим весь лес, откроем завод, наделаем досок, столбов, брусьев, заработаем кучу денег, соорудим трехмачтовый корабль, бросим камень через плечо и отправимся куда глаза глядят по всему свету.

Глаза у Зорбаса загорелись: в них были заморские женщины, города, огни иллюминации, огромные дома, машины, корабли.

– Я, хозяин, уже до седых волос дожил, зубы уже шатаются, времени зря терять больше не могу. Ты еще молод и можешь подождать, а я – нет. Чем больше старею, тем больше зло меня берет, ей-богу! Что за вздор, будто старость успокаивает человека, будто сообразительность у него притупляется, а увидев перед собой Смерть, он безропотно подставляет шею и говорит: «Зарежь меня, и я обрету Царство Небесное»?! Я чем больше старею, тем больше зло меня берет. И не только не сдаюсь, но весь мир хочу захватить.

Зорбас поднялся, снял со стены сандури.

– Иди-ка сюда, чертяка! Что это ты повис на стене и ни звука? Ну-ка, спой!

Я смотрел и не мог насмотреться, как Зорбас бережно и нежно снимал с сандури укрывавшую инструмент ткань: он словно снимал кожуру со смоквы или раздевал женщину.

Зорбас пристроил сандури на коленях, склонился над ним, бережно погладил струны, словно советуясь, какую мелодию сыграть. Он ласково будил сандури, стараясь задобрить, чтобы инструмент составил компанию его душе, которая уже бунтовала, не в силах больше выносить одиночество. Зорбас принимался за какую-то песню, песня не выходила, и тогда Зорбас оставлял эту песню и принимался за другую. Струны визжали, словно от боли, не желая петь. Тогда Зорбас прислонился к стене и утер внезапно выступивший на лбу пот.