– Да ты, я вижу, себе на уме! – сказал Зорбас и поднялся. – Идем, чтобы не опоздать.

Монах снова пошел впереди, указывая дорогу. Я поднимался в гору, и казалось, будто душа моя поднималась среди пребывавших внутри меня пейзажей – перемещалась от низких забот к высоким, от удобных равнинных догм к обрывистым теориям.

Вдруг монах остановился.

– Богородица Мстительница! – сказал он, указывая на небольшую часовню с изящным круглым куполом, опустился на колени и перекрестился.

Я спешился и вступил под прохладный свод. В нише стояла почерневшая от дыма старинная икона, увешанная обетными дарами, а перед ней горела неугасимо серебряная лампадка.

Я внимательно осмотрел икону. Суровая, воинственная Богородица с высоко поднятой головой и строгим беспокойным взглядом девы, не с Божественным младенцем, а с длинным прямым копьем во длани.

– Горе тому, кто потревожит монастырь! – в благочестивом волнении сказал монах. – Она сразу же устремляется на святотатца и пронзает его этим вот копьем. В старые времена алжирские пираты сожгли монастырь, но погоди, послушай только, что с ними потом случилось! Когда они уже уходили и были у часовни, ее милость рванулась, вышла из иконы, бросилась наружу и принялась разить копьем, пока всех их не перебила. Мой дед помнил еще, как кости их в лесу находили. С тех пор и стали называть ее Богородицей Мстительницей, а раньше называли Милосердной.

– А что ж она не сотворила чуда до того, как пираты сожгли монастырь, отче Захарий? – спросил Зорбас.

– На то воля Всевышнего! – ответил монах и трижды перекрестился.

– Ну и Всевышний! – пробормотал Зорбас, снова сел на мула, и мы отправились дальше.

Вскоре показался стоящий на горном плато в окружении высоких скал и сосен большой монастырь Богородицы. Тихий, приветливый, уединившийся от мира в высокогорной зеленой котловине, мудро сочетающий благородство вершины и нежность равнины, этот монастырь казался мне убежищем, исключительно удачно выбранным для людских раздумий.

Здесь трезвая и жизнерадостная душа могла бы привести религиозный подъем в согласие с высотой человеческого роста: ни стремительной сверхчеловеческой вершины, ни любящей наслаждения ленивой равнины – именно то, что нужно и сколько нужно, чтобы душа вознеслась, не утратив при этом своей человеческой нежности. Такой пейзаж создает не героев и не скотов, а совершенных людей.

С этим пейзажем в совершенстве гармонировали бы и жизнерадостный античный храм, и мусульманская мечеть: Бог снизошел бы сюда в своем простом человеческом облике, ходил бы босиком по весенней травке и спокойно беседовал с людьми.

– Какое чудо, какая уединенность, какое счастье! – прошептал я.

Мы спешились, миновали стрельчатые ворота, поднялись в гостиную, где нас угостили ракией, вареньем, кофе. Пришел гостинник, монахи окружили нас, завязалась беседа. Лукавые глаза, ненасытные губы, бороды, усы, смрад из-под мышек.

– Газеты у вас нет? – спросил гостинник.

– Газеты? – удивился я. – Зачем она вам?

– Из газеты, брат, мы узнаем, что творится в мире! – возмущенно воскликнули несколько монахов.

Вцепившись в деревянные поручни балкона, они кричали, словно вороны, возбужденно говоря об Англии, о России, о Венизелосе, о короле. Мир отвернулся от них, но они не отвернулись от мира. В глазах у монахов были города, магазины, женщины, газеты…

Тучный волосатый монах поднялся и прогундосил:

– Хочу кое-что показать тебе. Интересно, что ты об этом скажешь. Пойду принесу.

Сложив свои короткие, поросшие волосами руки на животе, он прошлепал в войлочных тапках к двери и исчез за ней.

Монахи злорадно захихикали.

– Отец Дометий снова притащит свою глиняную монахиню, – сказал гостинник. – Сатана припрятал ее для Дометия в земле, и однажды тот, вскапывая сад, нашел ее. Принес ее, несчастный, к себе в келью и с тех пор уснуть не может. Скоро вообще с ума сойдет.

Зорбас поднялся, ему было не по себе.

– Мы пришли повидать настоятеля и подписать бумаги, – сказал он.

– Святого настоятеля нет, – ответил гостинник. – Он с утра отправился на подворье. Придется потерпеть.

Отец Дометий вернулся с каким-то предметом в горстях, вытянув руки, словно нес чашу для причастия.

– Вот она! – сказал он, бережно раскрывая ладони.

Я подошел ближе. Небольшая терракотовая статуэтка кокетливо улыбалась, лежа на жирных ладонях. Единственной сохранившейся рукой женщина касалась головы.

– Если она указывает на голову, – сказал отец Дометий, – значит там, внутри есть какой-то драгоценный камень – может быть, бриллиант или жемчужина. А твоя милость что скажет?