Такой приговор, который своей жестокостью и беспредельной несправедливостью довел жизненную ситуацию до состояния, когда для Кули, любящего отца, тема о любимой дочурке становится запретной, даже в его мыслях, произвел какие-то тяжелообъяснимые и необратимые реакции, как в его жизни, так и в жизни всего его ближайшего окружения. По процессуальному кодексу приговор не набирал силы, если был обжалован в апелляционной инстанции в определенный срок, и теперь таким образом подвешивался до появления уже ее решения. Но не смотря на это все в Кулином окружении головой понимая, что это еще не конец, душой тем не менее, восприняли его как приговор окончательный, претерпев при этом каждый по своему какое-то качественное, на уровне химико-биологических процессов изменение внутри себя, кто-то в отношении к Куле, кто-то в отношении к жизни, а кто-то возможно во всех отношениях. Наверное каждый человек, в том числе и осужденный, под тяжестью такого приговора, даже на подсознательном уровне волей-неволей как-то пересматривал свои взгляды на свою настоящую жизнь и на свое будущее. Однозначно в жизни получалось так, что даже юридически невступивший в силу приговор, фактически для людей и их душ, силу уже имел и действовал, ломая по живому их судьбы, убеждая всех от имени Украины в своей зловещей лжи.

Уже сейчас, после пребывания всего каких-то трех лет в концентрационной гавани на переплавке, в поникшем, разобранном, разграбленном и раздавленном месиве, которое осталось от Кулиного фрегата, едва можно было узнать по внешним контурам когда-то живой, сильный и целеустремленный его лик.

Глава ХІ Именем Украины. Беспредел вступает в силу и набирает оборотную динамику

Обжаловать приговор первой инстанции стороны судебного процесса имели право по закону в пятнадцатидневный срок. Застолбив в этот срок свое намерение апеллировать подачей короткой жалобы, осужденный получал право на не ограниченное по времени, в разумных пределах, очередное ознакомление с материалами дела. Ознакомившись и подготовившись более тщательно, фигурант имел право дополнить свою жалобу в развернутом и уточненном виде. Так работал механизм обжалования приговора.

Не смотря на большой объем материалов, теперь уже в количестве двухсотчетырнадцати томов, Куле много времени для уточнения некоторых вопросов уже было не нужно. Особенно его интересовал один новый том, где были собраны все протоколы всех произошедших до этого судебных заседаний. Он не был заинтересован затягивать на долго этот процесс, рефлекторно стремясь побыстрее опровергнуть этот вздор, и поэтому ему хватило бы и трех дней для проведения нужного объема работ с этими документами, но СИСТЕМЕ, как оказалось, так спешить было некуда. Она включила привычный ей режим затягивания процесса, и таким образом оттягивала на подальше теоретически возможный расклад отмены постыдного приговора ее первой инстанции. Для СИСТЕМЫ это было обычной методикой ее работы, а для таких как Куля, это умышленное затягивание процесса было разновидностью обычной пытки, которой СИСТЕМА медленно и методично выдавливала из своих строптивых "подопечных" признательные показания в обмен на появление возможности у них скорейшего условно-досрочного освобождения (УДО). В итоге, со дня приговора районного суда и до дня первого заседания по Кулиному делу апелляционного суда прошло четырнадцать месяцев, а до дня вынесения им своего решения в виде определения именем Украины семнадцать месяцев.

Протоколы судебных заседаний первой инстанции Куле были очень интересны, потому как его особо поразил приговор тем, что признал эпизод мошенничества с "потерпевшими" Вампиноговым и остальной его компанией действительным, а ведь последние показания в зале суда этих людей однозначно и полно давали понять всем, что они потерпевшими не являются. После Кулиного дебюта в качестве самозащитника сомнения в том, что кто-то из допрашиваемых давал Куле деньги, как это указано в чудо-протоколах, и в том что при тех обстоятельствах со стороны Кули есть хоть намек на обман или мошеннические действия, могли остаться только у слепого, глухонемого человека с признаками умственно-отсталой шизофрении. По идее, прописанной в законе, интересующие Кулю протоколы фиксировали каждое слово, произнесенное кем-либо по сути дела в зале суда. Но кроме этих протоколов по официальной версии присутствовала также и систематизированная система аудиофиксации процесса. Теперь, по оглашению приговора стало жутко интересно, на каком же основании судья признал наличие преступления, если сами "потерпевшие" выступая здесь же в суде признали, что деньги они растратили каждый по своему усмотрению.

Подозрительно долго добиваясь своего от того же секретаря, которая и являлась автором этих всех протоколов, и которая теперь приносила тома дела на ознакомление непосредственно осужденным, привезенным специально для этого из СИЗО в расположение районного суда, Куле пришлось потрудиться, чтобы уговорить ее принести именно тот том. В чем дело и почему так туго стоял вопрос с ознакомлением с протоколами, стало понятно сразу, когда их все-таки показали осужденным. Судья, признавая в приговоре весь этот абсурд за законную реальность, скопировав его с обвинительного заключения, сослался на те самые одинаковые чудо-протоколы, на которых в свое время обосновало свое мнение и следствие, а о живых показаниях фигурантов данных ими непосредственно на суде, и координально отличающихся по сути от чудопротокольных показаний, что для адекватного правосудия должно быть безусловно важнее, в приговоре ничего не говорилось, будто их и не было. Наконец добравшись до нужного ему протокола, Куля обалдел! Вместо фиксации там сути проведенных тогда допросов, на этих страницах были отображены только набор отдельных слов и обрывки каких-то словосочетаний, смысл и суть которых выявить было невозможно. Все в один момент стало ясно это была на лицо та самая топорная методика СИСТЕМЫ применения ею выборочного правосудия, когда ей приходилось подтасовывать, или как в данном случае, скрывать факты с целью обоснования своего, не подлежащего, казалось бы, обоснованию, выбора. Но и это было не все, хитрость метода фальсификации фактов судом была более изящной, чем это казалось на первый взгляд. Кроме уничтожения настоящих протоколов, путем полного их искажения, секретарь вдруг "невзначай" допустила ошибку с указанием даты и почему-то именно на этом протоколе Когда Куля, используя свои книжные права начал бомбить ходатайствами суд с требованиями пересмотреть такой-то протокол, прослушивая и сверяясь при этом с аудиозаписью всего заседания, он естественно указывал и на несоответствие в нем реальности обозначенных дат. Ни одного официального ответа или какой-то другой официальной реакции на все то множество таких ходатайств о наличии замечаний в протоколе, о необходимости корректировки их в соответствии с аудиозаписью, за десять месяцев попыток достучаться, Куля так и не получил. Все предпринятые в этом направлении потуги осыпались, как горох об стенку. Куля был буквально доведен до отчаяния, обжаловать бездействия судьи было процессуально невозможно. Оставалось только жаловаться на судью в Высшую квалификационную комиссию судей, но эта организация была так высоко и так далеко, что ждать от нее помощи было равносильно ожиданию манны небесной. Тем не менее Куля, в итоге, сделал и это, после чего через какое-то время один документ по этому вопросу из суда все-таки получил. Это был официальный ответ на его ходатайство, причем почему-то на то, еще одно из первых этого ряда, где суд постановил исправить дату возникновения протокола и все! Таким образом суд добился того, чтобы со стороны исчерпывания данного инцидента выглядело достойно, мол был сигнал со стороны осужденных о допущенной ошибке в протоколе, а теперь есть положенное реагирование на Кулино замечание со стороны суда, но о главном, о том что в этом документе не отобразилось не единой осмысленной фразы из допроса в суде как минимум четырех человек, не было ни слова. Был ли этот ответ суда реакцией на телодвижения той высокой квалификационной комиссии от Кулиной жалобы, до конца было не понятно. Только спустя с этого момента еще четырех месяцев, стало ясно, что она была и в этом случае нипричем, когда в СИЗО пришел официальный ответ на Кулину жалобу о бездействии судьи, смысл которого уже не удивлял своей отреченностью: " Рішенням Вищої кваліфікаційної комісії суддів України було відмовлено у відкритті дисциплінарної справи відносно даного судді на підставі статей 8386 Закону України "Про судоустрій та статус суддів". По итогу всего бодаться на эту тему с ветряной мельницей дальше, и тормозить этим весь ход ознакомления, было уже невмоготу. По сути это была не основная статья обвинения и зацикливаться на ней элементарно не было резона. Именно на этом и была построена тактика действий украинского правосудия в подобных случаях. Изначально все подобные нашествия массы ходатайств от защищающейся стороны относительно недоброкачественных протоколов просто долго не брались СИСТЕМОЙ во внимание. Заранее, по разработанному сценарию в этом же документе было задумано появление ошибки с датой, после чего, в случае появления со стороны осужденных настойчивой и бурной реакции на умышлено разваленный протокол, появлялось официальное постановление судьи, которое по сути служило только для отвода глаз от основного вопроса. Остальное детали, и они никого не волновали, а добиваться правды и тратить на этот вопрос еще десять месяцев пропадало к этому времени у всех уже всякое желание. Фокус был в том, что суд знал об этом, и именно на этом строил весь расчет своих темных технологий и нечестных приемов.

Отработанные методики действий, разработанные специальные сценарии на все случаи жизни для успешного и спокойного вершения своего, выгодного только им правосудия, чувствовались в их работе явно, и бороться с ними было делом практически не реальным, но еще больше Куля был поражен в своем этом развернувшемся военном театре масок с протоколами от того, что узнал гораздо позже. Оказывается один хороший человек, подключившийся к тому времени к Кулиным проблемам, отдал тогда этому судье свои 500 долларов только за то, чтобы обидевшийся на Кулю за его вредность в случае с этим протоколом судья, не затягивал, как собирался, процесс ознакомления еще на год, в наказание обнаглевшего осужденного. В итоге так и получилось, что Куля только за попытку отстоять свое Конституционное право предоставлять суду доказательства своей невиновности, заплатил, кроме временем своей единственной жизни и нервами, еще и половину тысячи долларов.

За то время, которое СИСТЕМА мариновала и вялила неугомонного Кулю на этапе его ознакомления с материалами дела, произошло еще кое-что из жизненно заметных событий: от серьезной болезни скоропостижно умер Мирошко Федор Ильич. Бывший компаньон, друг, предавший и похоже, что вообще решивший уничтожить своего соратника, или вражеский агент-лазутчик, замаскированный под друга изначально это выяснить наверное было теперь невозможно. Но честно говоря, и не особо хотелось. В голове, при размышлении на эту тему, пара версий о тех загадочных и печальных для Кули событиях, а также причинно-следственных схем, конечно образовались, но о покойниках ничего, когда больше нечего. Были и хорошие на первый взгляд новости. У родителей получилось продать свое кровное имущество, а у Кули в союзе с мамой без особых потерь получилось убедить отца не покупать сразу себе жилье, а пожив некоторое время в том доме, который Куля купил ему за банковские деньги, приберечь вырученную сумму на выкуп Паши у СИСТЕМЫ на апелляционной инстанции. Достигнув такой возможности у всех появилась новая, впервые за все время подкрепленная надежда, и как следствие, поднялось настроение и общий жизненный тонус, а желание побыстрее закончить это злополучное ознакомление многократно усилилось. Но Куле эйфорией нового хорошего настроения помешали насладиться тучи, уже как несколько месяцев появившиеся у него на личном горизонте.

Будучи человеком не из числа заядлых ревнивцев, но с другой стороны, как любой любящий муж со свойственным всем таковым мужчинам здоровым чувством собственничества на свою жену, Куля безусловно тоже мог продемонстрировать и эту жизненную черту характера. Но наверное не много было в его жизни для этого поводов, потому как на деле чутье на пробуждение в нем ревности, оказалось у него по итогу не очень тренированным. Как потом уже вспоминалось, не сразу Куля правильно идентифицировал соответствующие звоночки его сердца, когда оно робко еколо от проявления Ириной первых, а потом и последующих признаков сепаратизма. Сначала это были отдельные эпизоды проявления холода и необъяснимой краткости и замкнутости при разговорах по телефону. Потом Куля почувствовал, что любимую как-будто подменили при их очередной встрече тет-а-тет на следственных кабинетах СИЗО. Вдруг куда-то бесследно пропал тот жар ее желания, который был их неотъемлемым спутником на протяжении всех лет знакомства, куда-то подевался тот игривый чертик, всегда поддерживающий и сопровождающий Ирину, и ее любовь к Куле. Но заботливый мозг с появлением логичного вопроса о причинах такого проявления безразличия и отрешенности в глазах любимой, защищая душу от удара, по началу быстро и самостоятельно находил ответ, мол все это из-за того, что она наконец-то за все время совместной жизни нашла работу, и теперь сильно устает с непривычки. Уже позже Куля вспомнил, как он однажды впоймал ее на лжи о том, что она якобы находится дома, разговаривая с ним в тот момент по телефону из какого-то кабака, и как он тогда слепо и легкомысленно поверил в ее оправдания, проявив себя как наивный первоклассник. Но с другой стороны, дело было ведь не в наивности, а в вере ей, той самой незыблемой и железобетонной вере, генерируемой его любовью к ней, а еще больше ее к нему. Вспоминая всю эту жизненную ситуацию уже гораздо позже в постфактуме, Куле действительно все те события напоминали медленное наступление армагедона его жизни.