Только после того, как я присоединился к нему, мне удалось расслышать то, что уловили его более чуткие уши. Звук шел откуда-то из глубины дома. Хлопнула дверь, послышались громкие быстро приближающиеся шаги. Они прошли по коридору. Замерли у двери. Дверь открылась. Раздался резкий щелчок, и загорелся электрический свет. После этого дверь закрылась, и мы ощутили едкий запах крепкой сигары. Потом снова раздались шаги, кто-то расхаживал взад-вперед по комнате всего в нескольких ярдах от нас. Прошло не меньше нескольких минут, прежде чем скрипнул стул и шаги прекратились. В замке щелкнул ключ, и я услышал шуршание бумаг.

До сих пор я не решался выглянуть, но сейчас чуть-чуть приоткрыл перед собой шторы. По тому, как сжалась на моем плече рука Холмса, я понял, что он тоже смотрит в образовавшийся просвет. Прямо перед собой мы увидели широкую спину Милвертона. Он сидел, ссутулившись, так близко, что при желании мы могли бы до него дотянуться. Стало ясно, что все наши расчеты не оправдались. Он вовсе не лег спать в свои обычные десять тридцать, а все это время сидел в какой-нибудь курительной комнате или бильярдной в другом крыле здания, окон которого мы не увидели. Крупная голова была обращена к нам поблескивающей среди седоватых волос плешью на макушке. Милвертон сидел, откинувшись на спинку красного кожаного стула, вытянув перед собой ноги. В углу рта у него торчала длинная черная сигара. Одет он был в отделанный шнурами бордовый домашний смокинг с черным бархатным воротником. Одной рукой он держал перед собой какой-то длинный юридический документ, который просматривал, лениво пуская кольца дыма. По его расслабленной позе было видно, что обосновался он здесь надолго и уходить не собирается.

Я почувствовал, как Холмс взял меня за ладонь и слегка стиснул, давая понять, что все в порядке и он не думает, что нам угрожает опасность. По-моему, он не видел (хотя мне с моего места это было видно прекрасно), что дверь сейфа была закрыта неплотно и Милвертон мог заметить это в любую секунду. В голове у меня уже сложился такой план: как только я увижу, что Милвертон насторожился, и пойму, что он это заметил, я тут же выпрыгиваю из-за шторы, накидываю ему на голову свое пальто, связываю руки и предоставляю остальное Холмсу. Но Милвертон продолжал просматривать документ, вяло переворачивая страницу за страницей. В конце концов я начал надеяться, что, покончив с сигарой и документом, он наконец уйдет в свою комнату, но, прежде чем он успел это сделать, произошло нечто такое, что направило наши мысли совершенно в другое русло.

Пока мы наблюдали за Милвертоном, он несколько раз смотрел на часы, один раз встал и, нетерпеливо махнув рукой, тут же опять сел. Однако мысль о том, что в столь поздний час он мог ждать посетителя, не приходила мне в голову до тех пор, пока я не услышал какой-то тихий звук с веранды. Милвертон опустил бумаги и выпрямил спину. Потом звук повторился и раздался тихий стук в дверь. Милвертон встал и открыл ее.

– Вы опоздали на полчаса, – сказал он грубо.

Так вот чем объяснялась незапертая дверь и ночное бдение Милвертона. Послышалось шуршание женского платья. Когда лицо Милвертона повернулось в нашу сторону, щелку, через которую мы за ним наблюдали, я закрыл, но теперь приоткрыл ее снова. Он снова сидел на своем стуле с сигарой в зубах. Перед ним, освещенная ярким электрическим светом, стояла высокая худая темноволосая женщина. На лицо ее была опущена вуаль, высокий воротник скрывал подбородок. Женщина дышала быстро и глубоко, вся ее гибкая фигура дрожала от волнения.

– Из-за вас, моя дорогая, – сказал Милвертон, – я сегодня остался без ночного отдыха. Надеюсь, дело того стоило. В другое время вы ведь прийти не могли, не так ли?

Женщина кивнула.

– Ну, не могли так не могли. Если вы считаете графиню плохой хозяйкой, у вас теперь появилась возможность с ней поквитаться. Да что же это вы так дрожите? Успокойтесь, возьмите себя в руки. Давайте перейдем к делу. – Из ящика стола он достал лист бумаги. – Вы говорите, что у вас есть пять писем, компрометирующих графиню д’Альбер, и вы хотите их продать. Я хочу их купить. Отлично, осталось только договориться о цене. Сначала я, разумеется, хотел бы на них взглянуть. Если они действительно представляют интерес… Боже мой, это вы?

Женщина, не произнеся ни слова, откинула вуаль и опустила воротник. Смуглое красивое лицо с тонкими чертами предстало взору Милвертона, лицо с длинным, с горбинкой носом и густыми темными бровями, под которыми горели полные ненависти черные глаза. Тонкие губы были изогнуты недоброй улыбкой.

– Да, это я, – произнесла она. – Женщина, жизнь которой вы погубили.

Милвертон рассмеялся, но страха скрыть не сумел, голос его дрогнул.

– Не нужно было так упрямиться, – сказал он. – Вы сами довели меня до крайности. Уверяю вас, по своему собственному желанию я бы и мухи не обидел, но ведь у каждого своя работа. Что мне оставалось делать? Цена, которую я назначил, была вам по карману. Вы просто не захотели платить.

– Поэтому вы послали письма моему мужу, а он, этот благороднейший из мужчин, человек, которому я была недостойна и шнурки на обуви развязать… Его сердце не выдержало, он умер. Вспомните ту ночь, когда я вошла в эту самую дверь и на коленях умоляла вас о пощаде, а вы смеялись мне в лицо так, как пытаетесь смеяться сейчас. Только теперь у вас от страха дрожат губы. Да, вы не думали, что когда-нибудь снова увидите меня в этой комнате, но той ночью я поняла, как можно встретиться с вами наедине. Итак, Чарльз Милвертон, вы хотите что-нибудь сказать?

– Не думайте, что вам удастся меня запугать, – вскричал он, поднимаясь со стула. – Мне достаточно повысить голос, я могу в любую секунду позвать слуг и арестовать вас. Но я человек добрый и понимаю, каково вам сейчас, поэтому, если вы немедленно покинете эту комнату, я не стану этого делать.

Однако женщина не сдвинулась с места. Она стояла, держа руку под плащом, а на губах ее по-прежнему гуляла зловещая улыбка.

– Больше вы не погубите ничью жизнь так, как погубили мою. Больше вы не разобьете ничье сердце так, как разбили мое. Я избавлю мир от ядовитой твари. Вот тебе, грязная собака! Вот! Вот!