И еще он припомнил, как заметил, когда они лежали, глядя в просветы между кронами, конские хвосты перистых облаков, летящих по небу. Он сказал себе: «Завтра будет дождь», и от этой мысли будто стало еще теплее и солнце ярче заблистало на ее волосах… Может быть, не затяни небо облаками, у их приключения не случилось бы продолжение. Но облака принесли дождь, и на другое утро он увидел в окне холодную серую муть. Они собирались отправиться на целый день на экскурсию по Сене до Большого и Малого Андели и Руана, и теперь оба были несколько растеряны, не зная, как убить время… Были, конечно, Лувр и Люксембургский дворец; но он уже пытался смотреть с ней картины, и она поначалу с таким постоянством восхищалась худшими полотнами, а потом и вовсе потеряла всякий интерес к музейным сокровищам, что у него не было желания повторять подобный эксперимент. Так что они вышли на холод и дождь, погуляли по улицам и в итоге свернули к безлюдным колоннадам Пале-Рояля и там уселись в столь же безлюдном ресторане, где перекусили в одиночестве и в меланхолическом настроении; обслуживал их бледный пожилой официант, похожий на жертву кораблекрушения, который уже отчаялся увидеть парус на горизонте… Удивительно, что он вспомнил сейчас лицо того официанта…

Возможно, не случись дождя, ничего и не произошло бы; но что толку думать теперь об этом? Он попытался думать о более неотложных вещах; но, по странному капризу ассоциаций, подробности того дня настойчиво лезли в память, и невозможно было отмахнуться от них. С неохотой он вспомнил долгий путь по мокрым улицам назад в отель после скучного часа, проведенного в кинематографе на бульварах. Когда они вышли на улицу, посмотрев какую-то банальную историю, дождь еще продолжался, но она упорно отказывалась взять такси, а по дороге даже застревала под каплющими тентами витрин, затаскивала Дарроу в продуваемые насквозь пассажи и наконец, когда они уже были почти у гостиницы, дошла до того, что предложила вернуться обратно и поискать спектакль, который, как она слышала, идет в каком-то театре в Батиньоле. Но тут уж он запротестовал; помнилось, они оба впервые были довольно раздражены и смутно настроены встречать в штыки предложения друг друга. Ноги у него промокли, он устал от ходьбы, его мутило от спертой атмосферы переполненного зала, и он сказал, что ему действительно нужно возвратиться к себе в номер, написать несколько писем, — так что они продолжили путь в гостиницу…

Дарроу не знал, как долго он просидел, погрузившись в воспоминания, когда в дверь постучалась Анна. Усилие, понадобившееся, чтобы подняться и напустить на лицо должное выражение, внушило ему ложное чувство, что он вполне владеет собой. Он сказал себе: «Нужно принимать какое-то решение…» — и это на волосок подняло его над бурей в душе.

Она вошла легкой поступью, и он мгновенно уловил, что случилось что-то непредвиденное и обнадеживающее.

— Она была у меня. Нашла меня на террасе. У нас была долгая беседа, и она все объяснила. Мне кажется, будто я никогда не знала ее!

Ее голос был таким растроганным и нежным, что его первоначальные опасения улетучились.

— Она объяснила?..

— Ведь это естественно, не правда ли, что она слегка обиделась за проверку, которую ей учинили? Нет, не твою… я не это имею в виду! Но сопротивление мадам де Шантель… и то, что она послала за Аделаидой Пейнтер… Софи теперь думает, досада на то, что ее так обсуждают и проверяют, могла сказаться на ее отношении к Оуэну, так что он стал воображать себе всякие безумные вещи… Я понимаю все, что она должна была ощущать, и согласна с ней, что лучше ей ненадолго уехать. Она заставила меня, — подвела итог Анна, — почувствовать себя ужасно толстокожей и тупой.

— Это ты толстокожая?

— Да. Словно обращалась с ней, как с милой безделушкой, которую прислали сюда «на пробу», посмотреть, как она будет выглядеть рядом с другими. — И добавила с неожиданным пылом: — Я рада, что она это почувствовала!

Она как будто ждала, что Дарроу поддержит ее или задаст какой-то вопрос, и он наконец нашел в себе силы спросить:

— Значит, ты думаешь, что разрыв неокончательный?

— Надеюсь, неокончательный… никогда так не надеялась! Я поговорила и с Оуэном, когда ушла от нее, и думаю, он понимает, что должен отпустить ее, не требуя никакого положительного обещания. Она возбуждена… он должен дать ей успокоиться…

Она снова замолчала, и Дарроу сказал:

— Наверняка ты можешь объяснить ему это.

— Она мне поможет… она, конечно, собирается увидеться с ним до отъезда. Кстати, уезжает она прямо сейчас, с Аделаидой Пейнтер на машине во Франкей, чтобы успеть на экспресс в час дня, — и та, конечно, ничего не знает о причине, ей просто сказали, что Софи вызвали к себе Фарлоу.

Дарроу молча показал, что все понимает, и она продолжала:

— Оуэн особенно озабочен тем, чтобы ни Аделаида, ни его бабушка ни в коем случае не заподозрили того, что произошло. Необходимость оградить Софи поможет ему себя контролировать. Он приходит в себя, бедный мальчик; ему уже стыдно за свою несдержанность. Он просил меня сказать это тебе; несомненно, он сам тебе все расскажет.

Дарроу протестующе поднял руку:

— О, что до этого — тут не о чем вообще разговаривать.

— И вообще думать? — Спросила она, просветлев. — Обещай, что даже думать об этом не будешь… обещай, что не будешь суров с ним!

— Почему ты считаешь, что нужно просить меня быть к нему снисходительным?

Она секунду поколебалась, отведя глаза, прежде чем ответить. Потом снова посмотрела на него и проговорила:

— Возможно, потому, что это нужно мне самой.

— Тебе?

— Я хочу сказать, потому, что лучше понимаю, как человек может мучить себя всякими фантазиями.

По мере того как Дарроу слушал ее, напряжение начало его отпускать. Ее внимательные глаза, такие серьезные и все же такие милые, были как глубокое озеро, в которое хотелось погрузиться и спрятаться от жесткого блеска его беды. Чем больше это экстатическое чувство охватывало его, тем труднее становилось следить за ее словами и думать над ответом; но могло ли что-то иметь значение, кроме звуков ее голоса, которые не умолкали, мягко касаясь его измученного мозга?

— Разве тебе не знакомо, — продолжала она, — чувство блаженства, когда просыпаешься в своей спокойной комнате после приснившегося кошмара и медленно вспоминаешь его уже без всякого страха? Это сейчас происходит со мной. Вот поэтому я понимаю Оуэна… — Она не договорила, и он почувствовал ее прикосновение к руке. — Потому что мне тоже снился кошмар!