Я не чувствовал голода, однако заставил себя сварить пару яиц. Надо больше заботиться о питании. Прекрасно все понимаю, но уж больно это хлопотно. Иногда мой организм вынужден черпать калории из фруктового сока, добавленного в коктейль. Но сегодняшний вечер обещает быть долгим и трудным, и мне пригодятся любые ресурсы. Три голубых треугольника выдохнутся до начала переговоров с Абдуллой и Хассаном; наверняка, к тому времени у меня начнется наихудший период — депрессия, полное изнеможение. В таком состоянии я не смогу защищать интересы Никки. Что делать? Ответ тривиален: снова принять парочку тех же пилюль. Они меня опять подстегнут. Я начну действовать со сверхчеловеческой быстротой и точностью компьютера, согреваемый безмятежной уверенностью в мировой гармонии и порядке. Космическая взаимосвязь! Общность бытия, пронизывающая каждый миг, каждое мгновение, каждое «сейчас»; конвергенция времени, пространства и жизни; всякие, мать их, шекспировские приливы и отливы в человеческих делах, и какие там еще есть умные выражения… Такой духовный подъем мне обеспечат наркотики, и, по-моему, если за столом переговоров я продержусь достойно и произведу хорошее впечатление на человека Папы, нет никакой разницы, от пилюлек это, или от родителей по наследству. Я приобрету бодрость мысли и моральную чистоту, а проклятый сукин сын Абдулла сразу почувствует, что Марид Одран притащился вовсе не для того, чтобы он мог безнаказанно наплевать ему в физиономию! Вот какими убийственными аргументами я соблазнял себя, подбираясь к коробке с пилюлями.

Еще два треугольничка? Или лучше, чтобы уж наверняка, три? А вдруг такое количество слишком взвинтит меня? Я ведь не хочу, чтобы меня бросало от стены к стене, как лопнувшую гитарную струну. Я проглотил две таблетки, а третью засунул в карман, на всякий случай.

Ох, не хочется даже думать, что меня ожидает завтра! Доктрина «тотальной химизации жизни» может прибавить своим верным последователям немного энергии, но, как любит говорить Чири, «страшное дело — платить по счетам!». Если я ухитрюсь выжить, когда на меня обрушится похмелье, впору отметить это всеобщим ликованием у трона Аллаха.

Примерно через полчаса наркотики заработали. Я принял душ, тщательно вымыл волосы, подровнял бороду, сбрил на щеках и шее щетину, чтобы не портила общий вид, почистил зубы, привел в порядок ванну и раковину, прошелся голым по всей комнате в поисках других объектов, нуждающихся в уборке или перестановке… и наконец сообразил, что внезапный взрыв энергии — результат того, что я все-таки пересолил с пилюльками.

— Не дергайся, парень, — пробормотал я сам себе. Слава богу, что я так рано принял два треугольника — перед выходом в город уже буду в норму.

Мучительно медленно тянулось время. Может, позвонить Никки, напомнить о встрече? Нет, незачем. Связаться с Ясмин или Чири? Но они сейчас на работе… Я сел, прислонился к стене и едва не завыл: господи, у меня и вправду нет друзей! Имелась бы по крайней мере 3-D система, как у Тамико, хоть какое-то развлечение. Мне приходилось видеть порнуху такого качества, что секс в натуре по сравнению с ней казался отвратительным барахтаньем в грязной луже.

В семь тридцать я стал одеваться: выбрал старую выцветшую голубую рубашку, джинсы, ботинки. Старайся не старайся, Хассану я все равно не угожу, так что наряжаться нет смысла. Выходя за порог дома, услышал шипение и треск ожившего радио, потом раздался многократно усиленный электроникой голос муэдзина: «Ла-а-а иллаха иллал-ла-а-а-ху». Красивая штука этот призыв к молитве, неотразимо мелодичный, берущий за душу даже неверующего пса-отступника вроде меня. Я торопливо зашагал по пустынным улицам. Шлюхи перестали шнырять в поисках клиентов, клиенты перестали шнырять в поисках подходящих шлюх: весь Будайин обратился к богу. Мои одинокие шаги по древним камням мостовой, отдающиеся эхом в царящем безмолвии, уличали меня в кощунстве. Но когда я дошел до магазина Шиита, город уже вернулся к прежней суматошной жизни. И пока не прозвучит очередное напоминание о долге Всевышнему, шлюхи и клиенты будут отплясывать свой сумасшедший рок-н-ролл мелкой коммерции и взаимной эксплуатации.

За прилавком в магазине стоял молоденький, хрупкий американский паренек, которого у нас прозвали Абдул-Хассан. «Абдул» означает «раб такого-то», затем обычно следует одно из девяноста девяти имен Аллаха — Господь миров, Милосердный и так далее. В случае с американцем ирония заключалась в том, что он буквально принадлежал Хассану; пожалуй, единственное, что не связывало его с хозяином — генетическое родство. Поговаривали, что Абдул-Хассан не родился мальчиком, точно так же как, скажем, Ясмин — девочкой, но, насколько мне известно, никто еще не потрудился проверить.

Он что-то спросил меня на своем родном языке. Любителей поглазеть на магазинные полки и прицениться, время от времени забредавших к Хассану, ждал настоящий сюрприз, потому что товар в его заведении попросту отсутствовал: Шиит торговал практически всем на свете, а значит незачем демонстрировать образцы покупателям. Я не говорил по-английски, поэтому просто указал большим пальцем в сторону грязного набивного занавеса. Мальчик кивнул и снова погрузился в блаженное самосозерцание, от которого я его оторвал.

Я прошел за занавес, пересек склад, вышел в проулок. Как только приблизился к стальным воротам, они почти бесшумно распахнулась. — Сезам, откройся! — не удержавшись, шепнул я. Потом шагнул внутрь скудно освещенной комнаты и осмотрелся. Наркотики заставили меня забыть, что такое страх. А также, к сожалению, осторожность и осмотрительность; но мое главное богатство и основное оружие — данный мне от рождения инстинкт исправно служит мне днем и ночью, одурманен я пилюльками или нет. Хассан возлежал на миниатюрной горе из подушек и не спеша курил кальян. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было негромкое бульканье; я уловил острый запах гашиша. На краю ковра в неудобной позе, с прямой как палка спиной, застыла до смерти напуганная Никки. Абдулла покоился на подушках рядом с Шиитом и шептал ему что-то на ухо. Тот сохранял абсолютно бесстрастный вид: его лицо казалось таким же пустым, как рука, поймавшая ветер. Сегодняшним приемом ведает он; я стоял и терпеливо ждал, когда хозяин соизволит заговорить.

— Ахлан ва сахлан! — произнес наконец Хассан, на мгновение растянув губы в улыбке. Это формальное приветствие, что-то вроде «добро пожаловать», а буквально «ты пришел к своей родне и нашел ровное место», должно задать тон всей нашей встрече. Я ответил такой же вежливой фразой, меня пригласили сесть. Я устроился рядом с Никки. В ее платиновых волосах, на самой макушке, я заметил одну-единственную училку. Наверняка языковая приставка: я знал, что без нее она ни слова не понимает по-арабски. Я принял маленькую чашечку щедро сдобренного кардамоном кофе, поднял ее в знак приветствия Шииту, потом сказал: «Да будет вечно обильным твой стол», и поднес к губам.