– Джек, ко мне! – крикнул Фунин.

Цепь около будки зашевелилась, звякнула, и изнутри показался… ЧЕЛОВЕК. Он был полугол, на нем были лишь тренировочные штаны. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-шестьдесят, он был волосат, космат, на одутловатом лице его красовались синяки. Проще говоря, перед гостями предстал бомж, один из непременных обитателей российских вокзалов и рынков.

Он, позвякивая цепью, подполз вплотную к Фунину и посмотрел на него омерзительно-преданным взглядом.

Гости ахнули, Елена Асташевская завизжала, а кое-кто из мужчин не удержался от грубовато-изумленного: «Ой, б..!»

Дождавшись, пока гости немного придут в себя от первого впечатления, Фунин приказал:

– Джек, сидеть!

Бомж, который до этого стоял на полу на всех четырех своих конечностях, сел на ноги и свесил руки.

– Молодец, Джек!

Бомж подтянул свою грязную морду вплотную к «хозяину» и попытался лизнуть его руку.

– Фу, Джек, фу! – зашикал на него Фунин, и бомж, оставив хозяина в покое, неожиданно двинулся в сторону гостей, остановив свое внимание на Лене Асташевской. Та в отчаянии завизжала.

– Я сказал, фу! Нельзя! – заорал Фунин и принялся оттаскивать цепь вместе с прикованным к ней бомжем от Елены. – Место, Джек, место!

Бомж покорно пополз в будку.

– А в тех апартаментах у тебя кто проживает? – спросил Макаров, показывая на две остальные будки.

– Там, – показал он на крайнюю будку, – совсем недавно жил Маньяк, злой такой, нехороший песик. Я его отдал соседу. А здесь у нас Грета, – Фунин показал на среднюю будку, на крыше которой Лариса заметила красный бант.

– Гретхен мы ее зовем! – недовольным голосом поправила мужа Тамара. – А Джек – это один из братьев Гримм! Я тебе говорила, что Маньяка не надо было отдавать, а то мы комплекта лишились!

Из средней будки выползло тем временем нечто, напоминавшее человеческое существо женского пола. Ее лицо, похожее на вареную картофелину, не выражало ничего, кроме желания поскорее выполнить, что от нее требуется, и снова уползти к себе в будку.

– Ну что такое, Грета? – ласково спросил у нее Борис. – Не в настроении сегодня? Хорошая собачка, хорошая…

Бомжиха издала какой-то хриплый звук, средний между лаем и кашлем.

– Что, Грета, хочешь водочки? – спросил Фунин, поигрывая бутылкой «Абсолюта».

В глазах Греты, доселе бесцветных, зажглись огоньки желания. Она вытянула морду и начала жадно нюхать. И Фунин смилостивился. Он подошел к миске, которая стояла рядом с будкой, и налил туда водку.

Женщина-собака тут же бросилась туда и стала отхлебывать из миски. Лариса почувствовала, что к ее горлу неотвратимо подкатывает тошнота. Краем глаза она заметила, что одного из юмористов, мрачного и замороченного проблемами жития Сулькова, тоже «пробирает» в этом направлении. Фунин просек ситуацию и сказал:

– Шоу не для слабонервных. Кто чувствует себя неважно, может пройти в гостиную и запить зрелище апельсиновым соком со льдом. В холодильнике – мороженое…

– Не, ты давай продолжай, чего уж там, – сказал муж Ларисы, который не меньше, чем она, был поражен увиденным, но чувствовалось, что особого неприятия у него эта картина не вызывает.

– Ты, я так понимаю, под Троекурова косишь, Кирилу Петровича, ну, того, из «Дубровского»? – погрозил пальцем хозяину Макаров.

– Да, – озорно подмигнул ему Фунин. – Только я гуманнее гораздо. Тот медведя на гостей натравливал, а я, наоборот, развлекаю.

– Конечно! – горячо поддержала мужа Тамара. – Боря, ты забыл самое главное – песни!

– Ах да, собаки-то у нас музыкальные, – подхватил ее мысль Борис. – Например, Джек может исполнить вам арию Каварадосси. Киньте ему кусок мяса, и он споет.

Макаров, недолго думая, принес со стола кусок бифштекса и кинул его бомжу. Тот прожевал его, не беря в руки, а прямо с пола и затянул жутко заунывным голосом что-то по-итальянски. Правда, больше чем на две фразы его не хватило и он остановился, как бы ожидая аплодисментов.

– А я хочу услышать в его исполнении «Йестердей», – сказал вдруг Капитанов. – Это было бы самой оригинальной интерпретацией песни.

– Наш Джек владеет только оперным репертуаром, – объяснила Тамара.

– А я хочу «Йестердей»! – упрямо топнул ногой Капитанов.

– Перестань куражиться, Диман! – одернул его Сульков. – Пускай лучше «Эй, ухнем» сбацает! И я подпою.

– Вот этого лучше не надо, – замахал руками Капитанов. – Ты как начинаешь петь, так все музы сворачиваются в трубочку!