Шрифт:
– Мистер Холмс!
– Придется выйти, – вздохнул Холмс.
– Гип-гип-ура! – взревели добрые молдонцы, едва мы объявились на ступеньках гостиницы. И заговорили, перебивая друг друга:
– Мы тут вам это…
– Том сказал, вы ищете…
– А это правда?..
– …от колдунов спасать приехали? Вы нас?!
– От марсиан!..
– От колдунов!
– Ну, так мы принесли!
– Том сказал, вам надо!..
– Врагов гонять!
– Скрипки у меня нет…
– И у меня…
– Зато!..
– А у меня – вот!..
И горожане, подходя по очереди, начали торжественно выкладывать пред Холмсом музыкальные инструменты! Трубочист развернул узел, и нашим взглядам предстала древняя волынка, на какой играли еще в эпоху войн Алой и Белой Розы. Следом румяная молочница с гордостью раскрыла футляр, где на синем бархате покоилась губная гармошка. Сухонький старичок, в котором я с удивлением опознал ополченца, бравшего нас в плен, аккуратно положил на ступени валторну: помятую, зато начищенную до зеркального блеска. За валторной последовали гобой, видавшая виды гитара, барабан и неизвестный мне струнный инструмент: без грифа, с широкой прямоугольной декой и четырьмя струнами. К нему прилагался грубый смычок.
– Вот, – подытожил смутно знакомый мне толстяк с пышными усами.
– Это вам!
– Пользуйтесь!
К счастью, не все явились к «Синему вепрю» с подарками. Часть народа собралась просто поглазеть. Меня разобрал смех, но Холмс, сохраняя абсолютную серьезность, поклонился собравшимся:
– Благодарю вас, леди и джентльмены. Поверьте, я очень ценю вашу помощь. Прошу вас передать своим знакомым, что этого более чем достаточно. Теперь у меня есть все необходимое. Как только в инструментах отпадет нужда, я верну их вам в целости и сохранности. Еще раз благодарю!
– Пиликайте на здоровье, мистер Холмс!
– Дудите!
– Главное, всыпьте им как следует!
– Отвадьте от Молдона!
– Обещаю сделать все, что в моих силах! – заверил мой друг молдонцев.
Помявшись, те начали расходиться.
– Теперь я обязан восстановить в Молдоне status quo! – обратился ко мне Холмс. Хорошо зная его, я видел, что он по достоинству оценил юмор ситуации. – Столько людей надеется на меня! Могу ли я подвести их?
– Добрый день, джентльмены! – сквозь редеющую толпу к нам энергично пробирался мистер Пфайфер. К счастью, без ужасного «Партагаса» в зубах. – Позвольте вам помочь! Вдвоем вы не унесете весь этот хлам.
Я оглядел разложенную на ступеньках гостиницы коллекцию и понял, что американец прав.
– Будем вам весьма признательны, мистер Пфайфер.
2. Давайте вашу кириллицу!
– Хватит на небольшой оркестр, – оценил Холмс, когда инструменты были расставлены вдоль стены гостиной.
– А где саксофон? – хохотнул мистер Пфайфер. – Балалайка?!
– Вы разбираетесь в музыке?
Человек, не знакомый с Холмсом, решил бы, что вопрос задан из приличия, для поддержания разговора. Но я сразу уловил интерес в голосе моего друга.
– Как сапожник в акварелях!
– Но вы упомянули балалайку. Это весьма редкий у нас русский инструмент. Большинство людей и название его выговорить не смогут. Если бы я не был однажды в Одессе, я бы и сам…
– Ха! Знали бы вы мою биографию, сэр! Знали бы вы моего отца!
– Не имели чести, – сухо ответил я.
– И зря, доктор! Это ведь не человек, это готовый сюжет для фильма. О, Айзек Пфайфер! До самой смерти он не имел привычки обращаться к врачам. Он ломал подкову голыми руками! Пил горькую неделями! Имел военную пенсию в сорок рублей ассигнациями! А как он бил в барабан! Рубил лозу! Мой отец, джентльмены, был драгуном из кантонистов. Двадцать пять лет в Нижегородском драгунском полку…
– Из кантонистов? – не понял я. – Ваш дед – швейцарец?
Синематографист расхохотался, как сумасшедший:
– О, доктор! Вы знаете толк в шутках! Айзек Пфайфер – швейцарец? Из тех мест, где людей окружают первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Надо запомнить, это лучший анекдот в моей жизни. Выйдя в отставку, мой блистательный отец поселился в Харькове. Таким, как он, запрещалось селиться в крупных городах, но для военных из кантонистов делалось исключение. У отца сложилась славная компания – более ста солдат, подобных ему, из них тридцать с семьями…
– Помнится, – заметил Холмс, с трудом удерживаясь от улыбки, – вы что-то говорили про ужасных евреев Рембрандта?