— А Сен-Вир?

— О, думаю, у графа память не хуже моей. В тот момент старина Анри и в самом деле слегка спятил, но и позже, когда пришел в себя, он не счел нужным извиниться. Впрочем, я от него другого и не ждал. Прошло много лет, теперь мы встречаемся как ни в чем не бывало, мы вежливы до омерзения, но этот субъект знает, что я все еще выжидаю.

— Чего?..

Эйвон подошел к столу и поставил пустой бокал.

— Благоприятного момента, чтобы предъявить ему счет, — тихо ответил он.

— Месть? — Хью подался вперед. — Мне казалось, ты не большой любитель мелодраматических сюжетов.

— Верно, но во мне еще жива тяга к справедливости.

— И ты двадцать лет лелеешь мечту об отмщении?

— Мой дорогой Хью, если ты полагаешь, что все эти двадцать лет я одержим жаждой мести, то мне придется развеять твое заблуждение.

— Джастин, неужто тебя по-прежнему волнует эта давняя история? — воскликнул Хью, не обратив внимания на колкость его милости.

— Волнует?.. Пожалуй, что нет, но справедливость есть справедливость.

— И за все эти годы тебе ни разу не представилась возможность отплатить Сен-Виру?

— Мне бы хотелось, чтобы это произошло как можно быстрее. — Казалось, герцог оправдывается.

— И ты сейчас ближе к успеху, чем двадцать лет назад?

Эйвон усмехнулся.

— Посмотрим. Но я ничуть не сомневаюсь, что этот момент непременно наступит! — Герцог медленно сжал в кулаке табакерку и так же медленно разжал пальцы — на ладони вместо изящной золотой вещицы лежал бесформенный комок.

Хью поежился.

— Бог мой, Джастин, ты хоть сознаешь, что бываешь страшен?

— Естественно. Разве меня не прозвали Дьяволом? — По лицу его милости скользнула озорная улыбка, глаза весело блеснули.

— Надеюсь, небеса не допустят, чтобы Сен-Вир оказался в твоей власти! Похоже тот, кто назвал тебя Дьяволом, был прав!

— Всецело прав, мой бедный Хью.

— А кузен Сен-Вира осведомлен об этой давней истории?

— Арман? Об этом не знает никто кроме тебя, меня и Сен-Вира. Разумеется, Арман может догадываться.

— И тем не менее ты с ним дружишь.

— О, ненависть Армана к благородному Анри куда сильнее моей невинной страсти.

Хью невольно улыбнулся.

— Похоже, вы устроили небольшое состязание.

— Ничего подобного. Я бы сказал, что Арман питает физиологическое отвращение к своему братцу. В отличие от меня, ему нравится ненавидеть.

— Полагаю, Арман продал бы душу за титул графа де Сен-Вира.

— А граф де Сен-Вир, — спокойно добавил Эйвон, — продал бы душу, чтобы этот титул не достался Арману.

— Да уж, их родственные чувства общеизвестны. В свое время ходил слух, что потому-то Анри де Сен-Вир и женился. В излишней привязанности к жене его упрекнуть трудно!

— Согласен, — Эйвон загадочно усмехнулся.

— Что ж, — продолжал Хью, — надежды Армана заполучить титул рухнули, когда мадам подарила Сен-Виру сына!

— Ты истинный кладезь премудрости, друг мой.

— Значит, Сен-Вир восторжествовал!

— Значит, так, — учтиво согласился его милость, и по его лицу снова скользнула странная улыбка.

Для Леона дни летели быстро, каждый последующий приносил новые впечатления. Ничего подобного он в жизни не видел. Новая обстановка ослепляла мальчика, дурманила голову. Из грязной и убогой таверны он внезапно перенесся в атмосферу вызывающей роскоши. В одночасье в его жизнь ворвались нежнейшие шелка, изысканнейшие яства, блеск бриллиантов и сияние ярких огней. Ему улыбались дамы в роскошных платьях, источавших неуловимый аромат; величественные господа в напудренных париках удостаивали его взглядом. Даже Монсеньор порой заговаривал с ним.

Высший свет Парижа привык к мальчику куда быстрее, чем сам Леон приспособился к новой жизни. Уже через несколько дней дамы и господа перестали глазеть на юного пажа, когда он входил следом за герцогом Эйвоном; но Леон по-прежнему изумленно таращился на все вокруг.

К немалому удивлению челяди его милости, мальчик боготворил герцога. И ничто не могло подорвать доверия юного пажа к его Монсеньору; если же кто-нибудь из лакеев осмеливался в неподобающем тоне отозваться о герцоге, Леон в слепой ярости тотчас набрасывался на наглеца. Поскольку герцог строго-настрого запретил трогать пажа без его распоряжения, лакеи в присутствии Леона предпочитали помалкивать. Впрочем, справедливости ради следует признать, боялись они не столько своего господина, сколько его юного подопечного. Вспышки гнева, которым был подвержен медноволосый отрок, не поддавались описанию. За нож он хватался по ничтожнейшему поводу. Гастон, камердинер его милости, почитал столь горячую привязанность по меньшей мере неразумной. По мнению этого достойного господина, всякий добрый христианин ужаснется тому, как герцог пренебрегает приличиями. Гастон не раз пытался внушить пажу, что долг всякого уважающего себя слуги ненавидеть герцога. Особенно он любил публичные лекции в присутствии всей челяди.