Кристин посмотрела на меня.

— Не имеешь ничего против?

— Разумеется.

Разумеется, я ничего не имел против!

Я настолько ничего не имел против, что меня сразу же бросило в жар. Я уставился на них и пытался не терять из виду, когда они оказались в людском водовороте. Элегантный молодой человек, казалось, вырос на танцевальной площадке. Кристин не надо было стараться вести его, терпеливо сносить пинки или опасаться позорного падения. Он покачивался и кружился. Он непрерывно что-то говорил ей, держал ее за талию, наклонялся к ней, прижимал к свастике на своей груди. Они надолго — наверное, на полминуты — исчезли в толпе, вновь появились, опять исчезли. Но… какого черта я таращусь на них? Я налил себе кофе. Мне вдруг захотелось домой, в Дьюпифьёрдюр, я увидел перед собою рыбачьи суда и причал, дома нашего селения, милых моих земляков. Недавно мне рассказали, что доктор извлек из уха жены Йоуакима двух здоровенных рыбин — ската и зубатку. Аусмюндюр, с которым мы вместе конфирмовались, сообщил, что Йоуаким мастерит какую-то загадочную машину.

Кристин танцевала.

Я стал думать о том, что Земля — лишь пылинка в бесконечной Вселенной, а люди так малы, что этого и словами не выразить. Потом мысли мои переключились на войну. В Норвегии мои сверстники гибнут под немецкими бомбами и пулями. Их разрывает в клочья, они падают бездыханные на землю, истекают кровью в зеленеющих лесах и у тающих сугробов. Я же сижу за чашкой кофе в «Борге» и переживаю из-за ерунды — поношенного костюма, стоптанных ботинок, неумения танцевать.

А Кристин танцевала.

Кристин танцевала с нацистом!

Время тянулось мучительно медленно. Когда наконец минут через пять пара вернулась к столику, я продолжал пить кофе, притворяясь, что не замечаю их.

— Danke sch"on! [74]

Молодой человек сухо поклонился, бросил на меня быстрый взгляд, пожал плечами и, ухмыльнувшись, удалился.

Кристин рассмеялась.

— Идиот паршивый!

— Что?

— К себе домой меня приглашал! — зашептала она. — Сказал, что хочет после ресторана устроить у себя вечеринку. У него, мол, патефон есть и новые танцевальные пластинки.

Я навострил уши.

— У него есть шампанское и еще какое-то вино, забыла название. Щеголял, что по-иностранному болтает.

— Ты заметила значок?

— Какой значок?

— У него нацистский значок. Свастика.

Кристин засмеялась.

— Идиот паршивый! Делает вид, что нацист. Все время меня тискать пытался!

Я промолчал.

— Сказал, что у него сегодня день рождения, — шептала она. — А ты когда-нибудь шампанское пробовал?

Я покачал головой.

— Наверно, неплохо, а?

Из романов я знал, что шампанское — приятный напиток, но вместо ответа посмотрел на часы.

— Черт, половина одиннадцатого! А у меня еще на сегодня работа есть, надо закончить перевод с датского!

— Ну пожалуйста, побудем немножко, — попросила Кристин. — Тут так здорово!

— Еще раз попробуем?

Едва произнеся эти слова, я поразился собственной отваге и безответственности: что будет, если я споткнусь, грохнусь на пол, так, что полетят пуговицы?

— Попробуем потанцевать?

— Да, если хочешь…

— Конечно, — улыбнулась она. — Но только туфли мне не испорти!

Мы нырнули в толпу. Вдруг я обнаружил, что суставы у меня есть не только голеностопные и коленные, но также и прекрасные тазобедренные. Затем к ним прибавились позвонки, плечи и шея. Короче говоря, я внезапно оказался состоящим из сплошных суставов. Удивительное дело, все эти суставы стали почти что беспрекословно подчиняться ритму музыки и движениям Кристин. Она всячески расхваливала меня.

— У тебя уже гораздо лучше получается! — шептала она. — Растешь! Скоро сможешь меня вести!

Когда музыка кончилась, Кристин спросила, хорошо ли мне, и я ответил, что хорошо, и тут же услышал суровый внутренний голос: «Хорошо? Тебе хорошо? Хорошо в это страшное время?»

Пробило одиннадцать. Лишь в четверть двенадцатого Кристин согласилась уйти. Когда мы стояли в гардеробе, с улицы вошли двое мужчин иностранного вида, а следом за ними не кто иной, как мой собрат по перу Эйнар Пьетюрссон, Сокрон из Рейкьявика. Меня он не заметил. Заглянув в зал, он сделал приглашающий жест и обратился к своим спутникам на странном языке.

— Тыш, тышен! — с достоинством, словно атташе по культурным вопросам, произнес он. — Генук тышен! Тышен генук! [75]

Я проводил Кристин домой. Были тихие весенние сумерки. Она спросила, о чем я задумался — о переводе, который мне предстоит докончить? Я сказал, что думаю о войне.

— Фу, — ответила она, — да перестань же о ней думать!

В доме великого преступника ждут гостей. Моя жена готовится к встрече на кухне, держа в одной руке сковородку, а в другой — поваренную книгу. Я сижу без дела, роюсь в бумагах и листаю давнишние номера «Светоча». На обложке стоит: «Апрель 1940 года». В этом номере, например, помещены довольно длинное стихотворение Арона Эйлифса «Весеннесть» и текст Студиозуса к танцевальной мелодии недели, прекрасный пример идейных установок и творческого метода автора: