Стейндоур познакомил нас, упомянув «Светоч».

Журналист засмеялся.

— Надеюсь, ты не Сокрон из Рейкьявика?

— Нет.

— Хорошо, — обрадовался он. — Между прочим, ребята, вы сидите за особенным столом.

— Что же в нем особенного? — спросил Стейндоур.

— Ты плохо знаешь историю «Скаулинна». За этим столом в августе тридцать шестого года сидели Оден [77] и Мак-Нис [78] .

— Ты говорил с ними? — полюбопытствовал Стейндоур.

— Я слушал.

— Что сказал Оден?

— Он ел акулятину.

— А Мак-Нис?

— Зевал.

Стейндоур уставился в потолок, пуская дым.

— Pray for us now and at the hour of our birth [79] ,— изрек он. — Ты начал переводить Данте?

— В свободное время я деньги зарабатываю, перевожу бульварщину с датского. Достань мне прилично сохранившуюся богатую вдовушку, желательно моложе пятидесяти, и я с головой уйду в терцины.

— Если бы я знал такую вдовушку, — ответил Стейндоур, — сам бы ее заарканил.

Я вспомнил о работе, взглянул на часы и вскочил. Засиделся я совершенно бессовестно.

Едва я покинул ресторан, как случаю оказалось угодно, чтобы тут же, на Эйстюрстрайти, я увидел нашего со Стейндоуром общего знакомого: навстречу мне вперевалку двигался мой десятник на строительстве дороги прошлым и позапрошлым летом — солидный, практичный, серьезный. Вид у него был такой, словно он обдумывал, как получше проложить шоссе.

— Здравствуй, Паудль, здравствуй, дорогой, — обрадовался он и покрутил новенькой тросточкой. — Да, многое изменилось с тех пор, как мы с тобой встречались зимой.

Ему хотелось поговорить, и я не мог не задержаться. Смущенно уставясь на его галоши, я приготовился прослушать небольшую лекцию о мрачных перспективах, о тех бедствиях, которые нам грозят, если только народ не изменит весь свой жизненный уклад и правительство не отправит немедля всех недовольных горожан в деревню. «Лошадки не жрут ни керосина, ни бензина, — вспомнились мне его слова, — коровки никогда не напорются на мину, а овечкам нашим нечего бояться немецких подводных лодок».

— Я собирался взять тебя на лето в свою артель, — сказал он и снова покрутил тросточкой. — Но теперь, как ты знаешь, все изменилось, и мне пришлось ради новой должности выучиться водить машину, на следующей неделе сдаю экзамен, хотя еще скорости переключаю неважно. Видимо, после троицы получу колымагу.

— Что-что? — переспросил я.

— Ты газеты не читаешь? Не видел сообщения?

— Какого сообщения?

Десятник изумленно посмотрел на меня.

— Та-ак! Ты ничего не знаешь? Да вы, книжники, словно в другом мире живете, ни за чем не следите! — произнес он и угостил меня нюхательным табаком. Министр путей сообщения счел необходимым учредить новую должность и так настойчиво предлагал ее ему, что он согласился, хотя, конечно, и без особой охоты. Он теперь как бы инспектор дорожного строительства в семи округах и каждое лето будет непрерывно колесить по стране, а зимой по уши закапываться в отчеты и расчеты. Министр поручил ему купить для этой должности машину, и, хотя другой на его месте обзавелся бы роскошным легковым автомобилем, он приобрел по дешевке старенький фургончик и вчера поставил его на капиталку. Конечно, государство будет оплачивать бензин и путевые расходы, но разъезды будут стоить сущие пустяки; ребятишек он на лето отправит в деревню, посадит свою старуху в колымагу, прихватит спальные мешки, палатку, примус и кастрюлю, а к гостиницам на пушечный выстрел приближаться не станет. Он на деле покажет, что есть еще люди, знающие, что такое гражданский долг и экономия.

Я стал выказывать признаки нетерпения, но десятник не обратил на это внимания.

— Противники министра путей сообщения напали на него в газетах, объявили, что должность он учредил никому не нужную, а меня назначил якобы потому, что мы из одной партии. Министр же в ответной статье заявил, что должность не только учреждена в соответствии с законом, но и отвечает насущной потребности. Что же касается назначения, то тут все решали личные качества кандидата. В статье далее сообщалось, что такие же должности в скором времени будут учреждены для трех других частей страны и что у министра уже есть на примете два опытных работника: один из Консервативной партии и один — из Народной. Противникам сразу стало нечем крыть, они теперь помалкивают себе в тряпочку и не вспоминают, что, мол, незачем инспектировать дорожное строительство.

Я выжидал момент, чтобы распрощаться, но мой знакомый снова покрутил тросточкой и посмотрел на меня взглядом, полным ощущения собственной ответственности.

Да, его ждут нелегкие дни. Обязанности будут крайне сложные, потребуется мобилизовать весь опыт, всю расчетливость и все организаторские способности, а кроме того, гм, кроме того, руководство партии недавно упросило его, просто вынудило дать обещание выставить свою кандидатуру на ближайших выборах, причем, скорее всего, в трудном округе, от которого в альтинг избираются два депутата, так что борьба будет идти за каждый голос. Руководство партии уже не может больше доверить Сньоульвюру представлять партию в альтинге: старик совсем одряхлел, стал худо соображать, бывает, храпит на заседаниях и даже, когда ему взбредет в голову, действует вразрез с важными решениями руководства — так, он хотел было согласиться с повышением ввозной пошлины на ночные горшки. Мой знакомый уже начал готовиться к политической борьбе: стал читать бюллетени альтинга, составлять проекты выхода из нынешнего трудного экономического положения, он день и ночь думает над тем, как остановить бегство народа из деревни. Недавно он беседовал со своим приятелем, депутатом альтинга Баурдюром Нильссоном из Акрара, и хоть в политике они непримиримые противники, но тем не менее единодушны в том, что самое верное было бы отправить всех этих недовольных в деревню, где бы они могли заработать себе на харчи. Лошадки не жрут ни керосина, ни бензина, коровки никогда не напорются на мину, а овечкам нашим нечего бояться немецких подводных лодок…