Еще бы Берг не узнал его! Ведь он вспомнил, что этот нож был в комплекте оружия, находящемся в том злополучном черном чемоданчике! О, киллера намеревались хорошо снабдить для его жуткой миссии.

– Нож выжи-ва-ни… – выговорил Берг. – То есть… как же это… не понимаю… руку и сердце?.. Но я же – не баба… или…

– Каждый подумал в меру своей испорченности, – сказал Свиридов. – А я человек чистый. Даже в некотором роде можно сказать – девственник. И когда я говорил о предложении руки и сердца, то ничего гнусного думать не следовало. Я люблю театральные эффекты, ты заметил. Сердце ты мне уже предложил, выболтав все сердечные тайны твоего «Грома», а теперь осталось самое малое. Рука. Мне нужна твоя рука.

– В каком смысле?

Свиридов присел перед ним на корточки, и мертвое азиатское лицо тронулось складками:

– В прямом, мой милый. В прямом.

…Рука! Мысль сверкнула, и у Берга перехватило дыхание. Действительно, в прямом! Потому что только человек, внесенный в список имеющих доступ к двойному – цифровому и дактилоскопическому – коду виллы Боцмана, мог туда попасть. Рука… рука, отпечатки которой есть в памяти компьютера охраны!

Берг взвизгнул и хотел было вскочить, но Свиридов отмахнулся от него ударом в переносицу, и Берг отлетел обратно, на него навалился Фокин, перевернул сотрудника «Грома» на живот, коленом прижал правую руку Берга к крыше, собственной же левой рукой зажал шею Берга в жестком удушающем захвате, а правой запихал в рот «дальнего» кляп-»грушу». Берг хотел было орать, но тут раздался хруст, и какая-то чудовищная тяжесть навалилась на руку Валерия. Нет, ему так показалось. У него не могло быть подлинного ощущения тяжести, давящей на руку.

Потому что у него, Берга, НЕ БЫЛО уже правой руки.

Прошелестел пакет, в который Свиридов бросил что-то темное и тщательно завернул. И Берг понял, что это за предмет. Боль и злоба внезапно придали ему такую силу, что он сумел как-то извернуться и вырваться из гибельного захвата Фокина. Что-то прошумело перед глазами, Берг вскочил и снова упал, покатился по скату крыши и…

Он хотел было закричать, но черный провал ночи за краем крыши внезапно лишил его сил. По лицу хлестнули ветки деревьев, и Берга притянуло к земле.

Удара он не почувствовал.

– Ы-ых… и не говори, Семеныч!.. – произнес известный в квартале алкоголик Кондрашкин, который совершенно соответствовал своей фамилии в том плане, что примерно раз в неделю напивался до такой кондиции, что его едва не прибирал кондратий. – Жись пошла звериная. Хоть раз в неделю, да менты заглядывают. А как будто им окромя меня и других забот… ик!.. нету. Это все баба моя, сука, наклика… наклю-ка… не нрррависси ей, видьте ли, шо пахнет от меня перегарно. И те менты, им больше ничего и нельзя, кроме как меня гонять. Заботятся о ны-рав-ственности, урррроды! Лучше бы этих паханов… пацанов… па-а..ганых потрясли! Одни бандюганы, и все ж с пистолетами. Вон, вишь, во дворе стоит ентот… жип. Жип – машина американтская.

– И японский бывает, – заметил Семеныч, тщедушный мужичонка, как будто родившийся от брака крысы и макаки резус, да и то, судя по всему, упомянутый брак оказался несчастливым. – Налетчики…

– Ы-их, мальчики… да вы налетчики… кошельки, кошельки да кошеле-чи-ки!.. – завыл Кондрашкин, и тотчас же из окна с криком «спать мешаете!» на него выплеснули, судя по запаху, содержимое ночной вазы. Хорошо, не угодило точно в цель, но брызги все-таки на долю парочки алкоголиков перепали. Кондрашкин вскочил и, яростно тряся кулаками, прохрипел:

– Ну, бля, ты, кудла… ща вот ка-ак подымуссь! Ща-ас как… Я…

– Тихо, не ори, – одернул его Семеныч, – а то мусоров дернут опять или еще хуже… горшком бросят, как в Игошку, который на днях подох. А у меня ищо полбутылки осталось!

При последних словах собутыльника Кондрашкин замолчал. Он допил порцию сивухи вместе с Семенычем, и они шепотом запели, невольно в точности продублировав соответствующую сцену из народного фильма:

– Па-ад крылом са-мо-лета… а-а чем-то поет… ззиленое море тайги!..

– Люблю я тайгу, – сказал Кондрашкин, допев. – Помнится, на охоту ходили… дед у меня… он один на медведя с голыми руками ходил. У него вообще с головой не в порядке было, – неожиданно присовокупил он. – Тут, видьте ли, дело не такое, штоб…

– Ты ночевать-то где будешь? – перебил его Семеныч.

– А хер его знает. Моя сказала, чтобы я под мухой не тово… даже не совался. Да ну ее! Я думал – шутит, пришел с именин Василия, а она мне сковородой по башке – хрррясь! В сарае буду ночевать! – заключил он.

– В сарае нельзя, – сказал Семеныч.

– Чего это?

– А там у Маруськи сегодня, кажись, банкет. Хахели ее ухажористые, бомжары вонючие, гуляют!

– А и пойдем к ним. А что вонючие, так это и ты… и мы с тобой, Семеныч, не благо-уха-ем, – старательно выговорил Кондрашкин.

– «Пойдем»! А хрен-то там – пойдем мы куда! Ты в прошлый раз Маруську послал? Послал. Генку ее послал? Послал. Челюсть Рите-дурочке сломал? Сломал. Так если ты и пойдешь, то только без меня. Я еще хочу, знаешь, пожить.