– Я не об этом! Просто больше не собираюсь тебя колоть!

– Ты же доктор! – с фальшивым возмущением воскликнул Конструктор. – Клятва Гиппократа… Ах, да. Ты ведь ее не давал. Как помнится, с образованьицем у нас – не очень. Сколько классов, Хила? Восемь или все-таки десять?

Хила только фыркнул в ответ. Пока он колдовал над ампулами и шприцами, Конструктор закатал рукав свитера, достал из кармана резиновый жгут, перетянул им руку. Похлопал по ней так, чтобы выступили вены.

Подъехавший со шприцом Хила нахмурился при виде множества точек от уколов.

– Может, я и не совсем доктор, но это уже ни в какие ворота…

– Я могу загнуться? Что ж, от этого ты только выиграешь. Вздохнешь с облегчением. Как-никак, я ведь единственный свидетель твоих преступлений.

– Моих?! Будь ты проклят, Конструктор!

– Твоих, твоих. Не злись, а то будет дрожать рука. Делай свое дело, лекарь.

Игла пронзила вену. Конструктор ослабил жгут.

– О-о-о… Вот он – настоящий эликсир молодости. Как там по-вашему? Elixir of Vita! Ты, Хила, дурак. Пытаешься отыскать свою траву цзи. А зачем, если чудо лежит в твоем волшебном шкафу? Достаточно протянуть руку. И насчет злодеяний… Они твои, Хила. С этим не поспоришь. Только сейчас ты начал задумывать над тем, что творил. А поначалу тебе нравилось убивать. Если бы не я, ты бы сам нашел способ испытать зелья, которые изобретал здесь. Поверь, дружище, если ад существует, мы будет гореть там на пару. Я только придумывал забавные комбинации, а ты был непосредственным исполнителем. Сколько фантазии и изворотливости проявлял, когда мне требовалось вывести кого-нибудь из игры! Ты – монстр, Хила, тут ничего не попишешь. Ад…

– Да пошел ты со своим адом! – астролог затрясся: то ли от ярости, то ли от страха. – Ты окажешься там первым, чертов наркоман!

– Гм… Наркоман, – Конструктор встал, подошел к шкафу, принялся рассовывать по карманам упаковки ампул и одноразовых шприцов. – Сейчас мне почему-то вспомнилась бабушка. Добрая старушка, пережила немецкую оккупацию… Она как-то рассказала мне, что у фашистов вовсе не голубая кровь, как они сами считали. Обычная, красная. А вот у наркомана с нашего двора, умершего от ширева, по утверждению бабушки, кровь была голубой. Сомнительно, конечно. Но согласись – красиво. Лучше сдохнуть от старого доброго героина, чем превратиться в развалину вроде нашей Брониславовны. Я лично не прочь гульнуть напоследок и уйти, громко хлопнув дверью. А ты? Вижу, что не совсем. Ничего. Я помогу тебе, друг.

Конструктор, не дожидаясь ответа Хилы, спустился в люк. Целитель дождался, пока скрылась голова в спецназовской маске. Подкатил кресло к столу и яростным взмахом руки сбросил на пол несколько колб.

Едва стих звон стекла, как Конструктор вновь высунулся из люка.

– Совсем забыл! В прошлую нашу встречу мы не закончили шахматную партию. Когда будешь готов получить мат?

– Пошел к чертовой матери!

– Хам. И почему это в астрологических трактатах ни строчки не посвящено вежливости? Ладно, ухожу.

По умению приспосабливаться к агрессивным средам человеку нет равных. В этом плане он действительно – вершина эволюции. Природа старалась изо всех сил. Выдумывала разных тварей: больших и малых, сильных и ловких, наглых и застенчивых. Однако перещеголять человека не удалось. Как и устранить его напрочь. Следует признать – попытка очистить от него Землю с треском провалилась. Было сделано все, чтобы он сгинул. Запущены механизмы тотального уничтожения, проведена радиационная селекция, а хомо сапиенсу – хоть бы хны. Он продолжает жить и испытывать амбиции. Соревнуется в умении выживать с мутантами, частенько побеждает, а если понадобится, то может сожрать и птеродактиля.

На эти мысли Толика навело его самочувствие. Оказавшись в логове Мамочки, он с трудом удерживался от желания блевануть. От вони слезились глаза, першило в горле. А вот теперь, через час или полтора, он чувствовал себя вполне сносно. Приспособился, и все тут. При желании мог влиться в веселую компашку кастратов и мужененавистниц. Поданные сумасшедшей певицы ответили тем же: кривая популярности Томского поползла вниз. С его присутствием свыклись. Еще один кандидат на урезание яиц – только и всего.

Подземелье зажило привычной жизнью. Евнухи ловили крыс не хуже, чем заправские коты, бросали их в ведра и котелки. Вооруженные дамочки прогуливались или сидели, наблюдая за порядком. Годзилловна, опершись на свой карабин, устроилась на деревянном помосте у ног Мамочки, а Полуликая, расставив руки, танцевала, описывая круги у кресла повелительницы.

Когда Анатолий уже решил, что о нем забыли и друзья, и приспешники Мамочки, началась движуха. Снялась со своего места великанша-лесбиянка, перестала плясать Полуликая. Обе подошли к Мамочке, сняли с нее запятнанную кровью простыню, начали о чем-то переговариваться.

Томский впервые увидел, как Мамочка улыбается. Странная штука – зубы у бывшей певицы были белыми, как первый снег, и все до одного целехоньки. Может на них сказалась диета, основанная на мужских половых органах?

Интересно, о чем это они болтают…

Годзилловна взмахнула рукой. Перепрыгивая через груды кирпича и кучи мусора, к ней подбежал кастрат, посвятивший Толика в нюансы здешней идеологии. Выслушал Годзилловну, кивнул и направился к Томскому.

– Ну, ты и попал! – ехидно сообщил он, приблизившись. – Давненько, скажу я тебе, у нас такого не было.