– Чего не было?

– Чтобы Мамочка опознала своего насильника. Я те больше скажу: никогда такого не было. Скажи честно, Томский: ты действительно был среди тех, кто нашу Мамочку того-ентово? Или она ошиблась?

– Трудно не ошибиться, если у тебя в башке все вверх дном. – Толик наблюдал за тем, как кастрат открывает наручники. – Чего это они там затевают?

– О! Сегодня мы славно повеселимся, скажу я тебе. Вставай. Меняем дислокацию.

– И в чем заключается ваше веселье?

– Тебе не станут отрезать коки. Может быть потом, когда окочуришься. А для начала нас ждет небольшой концерт. Мамочка будет петь. Под аккомпанемент своей любимой бензопилы. Музыкальное сопровождение, скажу я тебе, обеспечит Годзиллона. Все, мужичок. Теперь – тс-с-с…

Толика подвели к помосту, на торце которого тоже нашлась скоба с цепью. На этот раз с ним не стали советоваться насчет способа приковки – просто защелкнули «браслет» на запястье правой руки.

А вот Мамочку освободили. Полуликая на пару с Годзилловной отвязали руки одержимой от подлокотников кресла. Мамочка вновь улыбнулась, потерла запястья и старательно, даже с кокетством, поправила свою драную фату.

Томский не слышал, о чем она говорила с Полуликой и Годзилловной. Видел только, что теперь сумасшедшая очень напоминает актрису, которая сидит в своей гримуборной и готовится к выходу на сцену.

Начали собираться зрители. В первом ряду расселись женщины, два следующих заняли кастраты, в третьем снова устроились вооруженные дамы.

Толик заметил, что на спектакль собрались все без исключения подданные Мамочки. На входе даже не оставили часового. Поразительная беспечность. Если ребята его разыщут, им не составит большого труда уничтожить это осиное гнездо. Хорошо то, что жалеть здесь никого не понадобится. Даже кастраты снисхождения не достойны. Слишком уж радостно они улыбаются. Значит, довольны своей жизнью.

Мамочка встала. Прошлепала по засохшим фекалиям к краю помоста и грациозно поклонилась публике.

– Призрак Оперы! Хи-хи-хи! – заверещала Полуликая, подпрыгивая на месте. – Сейчас Мамочка исполнит для нас арию из популярнейшего мюзикла «Призрак Оперы»!

Томский не раз слышал выражение «бурные аплодисменты, переходящие в овацию», но истинное его значение понял лишь сейчас. По сути, зрителей было не так уж и много, но от поднятого ими шума хотелось заткнуть уши. Кастраты хлопали так, что рисковали отбить себе ладоши, и вопили с таким энтузиазмом, что могли сорвать голос. Женщины тоже аплодировали своей повелительнице. Может, вполне искренне, а может, из-за того, что Годзилловна положила на помост свой карабин и достала из-за кресла бензопилу в оранжевом корпусе с черной надписью «Husqvarna» на направляющей шине пильной цепи.

Мамочка прижала руки к груди, опять поклонилась публике и вскинула голову к потолку. Все стихло. Бывшая примадонна набрала полную грудь воздуха и запела:

Толику было не до оценки певческих талантов Мамочки. В данный момент его больше интересовала бензопила и ручища Годзилловны, сжимавшая ручку тросика. Мамочка пела неплохо, но… Пила с засохшими на зубьях бурыми потеками не шла ни в какое сравнение с арией и производила куда большее впечатление. Не требовалось быть оракулом, чтобы предвидеть дальнейшее развитие событий и кульминацию спектакля.

«Бензопила предназначена для тебя, Толян. Всемогущая и окончательно спятившая оперная дива опознала в тебе одного из насильников. Вот тебе, Томский, и опера, и ее призрак. Мамочка решила-постановила, что ты недостоин быть кастратом, а Годзилловна без лишних вопросов приведет приговор в исполнение. Судя по тому, как ловко она держит пилу, уже успела набить себе на этом руку…»

Голос Мамочки звучал все громче. Сколько еще куплетов в этой чертовой арии? Сколько времени понадобится Вездеходу и ребятам, чтобы добраться сюда?

Толик поднял глаза. Посмотрел на вход в подземелье. Ржавый капот на своем месте. «Черт бы вас побрал, орлы со станции Че Гевары! Сколько можно тянуть?!»

Мамочка уже не пела, а вопила и визжала, прыгая и кружась по помосту вместе с Полуликой. Очарование, которое производил ее голос в начале арии, исчезло. Теперь безумие просто перло наружу. Мамочка вертелась волчком, приседала, уродливо раздвигая ноги. Белое ее платье развевалось, взлетала и опускалась фата. Самым ужасным во всем этом было то, что она не прекращала петь. Правда, теперь это пение больше напоминало волчий вой.