Белый выпил с братьями и посмотрел на застывшего в нескольких шагах майора.

– Иди выпей, Максимыч, – предложил он.

Майор отрицательно покачал головой. Он полагал, что напиваться сейчас нельзя. Если они сейчас нажрутся, как Карагодин, то могут навсегда остаться в тайге. Попросту говоря, замерзнуть. Было уже плохо видно, следы не просматривались, и найти их сейчас было практически невозможно. Но что-то надо было делать. Карагодин шлялся где-то неподалеку, издавая время от времени нечленораздельные выкрики. Майор окликнул его.

– Дай пистолет, – он протянул руку.

Карагодин глядел на него непонимающим взглядом. Но все же искра здравого смысла мелькнула в его глазах. Он достал оружие и, держа его за ствол, протянул майору. – Правильно, Максимыч, – он уронил голову на грудь.

Карагодин вдруг снова встрепенулся и, словно загнанное животное, напряг слух.

– Вертолет, – пробормотал он, поднимая вверх руку.

Сняв шапку, чтобы не заслоняла уши, майор тоже прислушался. Действительно, откуда-то издалека доносился звук вертолетных двигателей. Звук становился все явственней. Наконец загрохотало где-то совсем близко. Значит, шли они правильно и только в самом конце немного отклонились от курса.

Было слышно, как вертолет опускается. Майору даже показалось, что он увидел между кронами на фоне серого неба тень вращающегося винта.

– Туда, – показал он рукой и пошел вперед.

Карагодин, петляя, как очумевшая от длительного бега лошадь, двигался следом. Боясь упустить начальников, ребята подхватили осточертевшие носилки и поспешили за удалявшимися силуэтами. К вертолету вышли минут через пятнадцать. Пришлось еще в темноте огибать болото. Когда, затолкав сперва подмерзший труп Димыча, все забрались в машину, Белый достал последнюю бутылку водки.

Вилен Михайлович проснулся, когда в комнате было еще темно. Ему показалось, что он слышит отдаленный рокот вертолета. Чертыхнувшись, он посмотрел на часы. «Пора», – решил он, поняв, что рассвет уже скоро. Нацепив шлепанцы на босу ногу, он добрел до туалета, чувствуя в голове тупую ноющую боль после вчерашнего самогона. – Пашка, вставай, – крикнул он в сторону гостиной, где на диване спал сын.

Сам он, не умываясь, прошлепал на кухню. Поморщился, увидев на столе грязную посуду, сухие корки хлеба и остатки салатов. Поднял со стола бутылку. Самогона оставалось на донышке.

– От дьявол, – ругнулся он и поплелся в кладовку. – Пашка, мать твою! – снова по дороге крикнул он.

Во рту было сухо и тоскливо.

«Сейчас, сейчас», – бормотал Вилен Михайлович, выгребая с верхней полки стеклянные банки.

Там, в самом дальнем углу у него была спрятана заначка – литр лучшего первача в пластиковой бутылке. Нащупав бутылку, он удовлетворенно хмыкнул. Его душу затопила сладкая волна предвкушения. Банки он оставил на полу, а с бутылкой вернулся на кухню.

Наконец, словно корабль после хорошего шторма, на кухню выплыл Пашка.

– Батя, – протирая заспанные слипшиеся глаза, он посмотрел на отца, – чего ты поднялся ни свет ни заря? Темень еще!

– Нас ждут великие дела, Паша, присаживайся. – Яковенко-старший открутил пробку и наполнил стаканы.

Прикрываясь от лампы, бьющей прямо в глаза, Пашка провел пятерней по непослушным волосам.

– Какие еще дела? – Он неприязненно посмотрел на стакан с мутноватой жидкостью.

– Ну, Паша, – отец бросил на него раздраженный взгляд. – Я вчера перед тобой полночи изгалялся, а ты еще меня спрашиваешь!

– А-а, – зевнул Пашка, – камушки, что ли?

– Ладно, – махнул рукой отец, – делаю скидку на то, что ты еще не проснулся. Давай выпьем и примемся за сборы.

– Какие сборы, батя? Водички бы попить.

Он поднялся и, прихватив стакан, набрал из крана воды. Отец подождал, пока он утолит жажду, а потом все равно заставил сесть за стол.

– Давай, – поднял он стакан, – один я не пью, а здоровье подправить нужно.

Пашка попытался было улизнуть, но Вилен Михайлович так зыркнул на него по старой конвойной привычке, что тот как подкошенный рухнул на табурет.

Выпив стакан до дна, Вилен Михайлович медленно выпустил из легких воздух и потянулся за пупырчатым огурчиком. Он взял его прямо рукой и, откусив половину, принялся с удовольствием хрустеть. Немного выждав, отрезал кусок ржаного хлеба и положил на него толстый шмат сала.

– Пей, не держи посуду-то, – прикрикнул он на сына, который все еще не мог опрокинуть в себя самогон, – это лекарство, а лекарство сладким не бывает. Зато потом будешь целый день как вот этот огурец. Учи вас, молодежь! Не держи, я сказал!