И теперь ее даже радовало, что вот и напоследок она оказывается всесторонне права, потому что в собственных болячках разбирается лучше любого профессора. А кроме того — все равно уже никаких удовольствий от жизни не предвидится, лучшие годы давно позади, всякие праздники да увеселения вызывают лишь отвращение, осточертело все, осточертели все, никакого бога нет, рая и ада — соответственно, и это, если имеешь на свою беду мозги, легко уразуметь, и нечего мучиться догадками — как оно будет там, поскольку там будет никак…

И пришла Алевтина Никаноровна домой, веющая окончательным душевным холодом, отчего была несколько бледней обычного.

— Ну, — встретила ее Эльвира буднично, — что сказали?

Так ведь всегда спрашивают приходящих из больницы, с чем бы они туда ни уходили.

— Рак, — ответила Алевтина Никаноровна так, будто у ней признали грипп.

Эльвира аж села на расстегнутый баул, в котором опять что-то меняла местами, всею душой пребывая далеко-далеко.

— Мама, ты что? Ты — шутишь?

— Разве этим шутят? Нет, та сикуха в больнице вполне уверенно сказала.

— Но в подобных случаях пациентам правду не говорят!

— Выходит, теперь говорят. Им же небось за врачебную этику не приплачивают…

— Нет, так прямо и заявила?!

— Прямей — некуда. Хотя для верности велела два анализа сдать. Я — уже. На той неделе готовы будут. А пока… Видать, дочь, и мне надо собираться. Только я дальше полечу. Или, наоборот, ближе?..

— Мамочка, Господи, да как же…

— Перестань, нормально все. Надо же отчего-то русскому человеку помирать, если у него ни сердце, ни сосуды… «Экология переходит в онкологию — закономерно…»

— Еще и — психология… — добавила дочь, уже почти переварившая тяжкую новость.

— Да уж не без того, — легко согласилась мать, — может, психология похуже любого канцерогена будет…

— Но мамочка!.. — еще вырвалось напоследок у Эльвиры.

— Сказала — прекрати! — Алевтина Никаноровна изобразила лицом сердитость, хотя на самом деле не видела, на кого б ей сердиться в такой момент, разве что на докторицу — да пес с ней!

— Бери пример с меня, — продолжила бабушка уже как бы покровительственно, — видишь — я совершенно спокойна. В истерике не бьюсь, к шарлатанам не бегу. И ты не поднимай волну. Что толку. И мы обе прекрасно понимаем — нет никакого смысла продлевать бесконечно эту тягомотину. Освобожу тебе жизненное пространство, будешь одна, с «дачей», с трехкомнатной в центре, без «в/п»… заживешь!

— Мама!

— Да все, все, доченька, покончим с этим, лучше поговорим спокойно о делах, ведь, как-никак, мать-старуху похоронить забота не шуточная, а кроме того… Словом, если ты готова к разговору, то — давай, а — нет, так я спать пойду, набегалась по этажам, устала, честно сказать, смертельно…

— Ну и отдохни… После уж…

Алевтина Никаноровна не спеша удалилась в свою комнату. И действительно легла спать. И вскоре захрапела. И Билька рядом с ней захрапел. Оба они, становясь старше, храпели все громче и громче, раньше — только лежа на спине, теперь — в любом положении, так что даже Эльвира из-за них порой к утру не высыпалась.

А когда Алевтина Никаноровна часа через два отдохнула и захотела чайку, Эльвира тоже вполне успокоилась и к разговору приготовилась.

— В общем так, мама, — заговорила она деловито, — не будем раньше времени паниковать.

— Никогда не будем паниковать.

— Хорошо, никогда не будем. И не будем раньше времени планировать похороны. Подождем хотя бы результатов анализов. Сама знаешь, чего стоят наши лейб-лекаришки, да еще в юбках, им бы только возле мэрии митинговать. Короче, я решила: если диагноз подтвердится — ни в какую Австралию я не поеду. Тебя не брошу. Австралия, в конце концов, не уплывет. Словом, я сделаю все, что подобает и как подобает. И «старуху похоронить», как ты сама выразилась, сумею достойно, ничего хитрого нет, только деньги гони… Ты красную звезду на памятник случайно не потребуешь?

— Боже упаси, пусть будет крестик, как у мамы. Как у всех. С мамой меня и положишь. А под звездами пусть Преображенские гниют. Хотя они уже давно сгнили, наверное…

— Стоп, стоп, стоп! — замахала руками дочь, как режиссер-постановщик на съемках художественного фильма. — Мы ж договорились — не будем!

— А я и забыла, — улыбнулась мать виноватой, очень редкой для нее улыбкой.

— Да я сама забыла, — ответно улыбнулась дочь, но сразу вновь стала серьезной, — однако надо, в конце концов, заняться приватизацией квартиры. Сколько можно затягивать. С понедельника — займусь. Говорят, долгая волокита, но в любом случае не избежать…