Помолчали, сосредоточенно прихлебывая из кружек, но к любимому печенью не притрагиваясь.

— Мам…

— Что?

— Сволочь я…

— Да нет, это я — сволочь. А ты уж — из-за меня. А мне не на кого свалить, моя мать, я ж понимаю, была в тысячу раз лучше.

— Тогда жизнь — сволочь.

— Она всегда сволочь. Но у каждого все же есть выбор… Я жила неправильно. В основном…

— Если в основном — наоборот. Не убила, не украла, а прочее…

— Прочее, может, еще важней, дочка…

А на следующей неделе выяснилось, что ошиблась дипломированная целительница — нет никакого рака у Алевтины Никаноровны. Каково, а?!..

Эльвира, узнав про такой поворот, дико обрадовалась. Хотя и не знала, чему больше — тому, что мать еще поживет, или тому, что полет в Австралию не откладывается в связи с печальными обстоятельствами.

Алевтина Никаноровна тоже радости не скрывала, она на некоторое, хотя и непродолжительное время даже почувствовала некий новый вкус к жизни.

Еще Эльвира сказала ей, когда радостное возбуждение слегка улеглось:

— Я всегда знала, мама, что ты у меня не из слабаков, что «железная леди» ты у меня. Но чтоб до такой степени… Несгибаемая ты моя женщина некрасовская…

— Я и сама не знала, как оно будет. Думала, конечно, о смерти много, планировала, конечно, надеялась, что смогу как-нибудь, не теряя достоинства… А впрямь, видать, время приходит. Видать, впрямь есть в мире высшая справедливость, или это твой бог так устраивает. Когда я девчонкой впервые увидела смерть, жутко сделалось, не передать. Когда сказали, что никому не миновать — того пуще. Но вот стала старухой, накопила «впечатлений» по ноздри, и все мне — до лампочки. Хотя боли и голода по сей день боюсь. Нет ничего в мире страшнее, чем голод и боль. Твое счастье, что ты не знала голода, но зато и не понять тебе, что оно такое… Еще беспомощной боюсь стать. Когда подумаю, что кому-то придется дерьмо мое прибирать, меня обихаживать — врагу не пожелаю. Но самой себя жизни лишить — ни за что! Хотя в бога не верю, но, можешь смеяться, в такое что-то, которое все знает и обо всех судит… Нет, оно никого ни за что не наказывает, но, если знаешь, что ты всегда на виду… В общем, не знаю. Может — глупость все. Навыдумывала бабушка маразмов…

А тут по телевизору опять вчера про эвтаназию говорили. Вот это бы мне, когда совсем приспичит, может, и в аккурат. Да только пока станут разрешать… Все равно, думаю, когда-нибудь станут — раз — свобода… Я все равно от рака помру. Вот попомнишь…

И дочь не стала возражать. Только после долгой паузы задумчиво сказала:

— Возможно, ты во всем права. Не берусь судить. Но если рак — боли не избежать, знаешь ведь.

— Знаю. Но надеюсь на родную медицину. Может, хоть в этом не оставит. Глядишь, узнаю напоследок, что такое наркотики. Говорят — ни с чем не сравнимое наслаждение. Лучше мужика. Вот уж насладюсь напоследо-о-к!

Но Эльвира не приняла предложенного тона. Она все еще была настроена патетически.

— Мам, знаешь, когда мой час придет, я тоже хотела бы так гордо, не теряя достоинства. Но я — трусиха.

— Глупости. Никакая ты не трусиха, не кокетничай, просто не нажилась еще, не нахлебалась досыта.

— Да, кажется, нахлебалась — куда ж еще. Хотя от чего-нибудь такого — счастливого и беззаботного — пусть ненадолго, не отказалась бы.

— Вот то-то и оно. Время твое, значит, еще не наступило. А когда наступит… В общем, нравится тебе или нет, но в твоем характере мало отцовского. Чуть-чуть. Основное — мое…

На что Эльвира не смогла не возразить, а Алевтина Никаноровна, в свою очередь, не смогла не возразить на возражение. И они сильно поспорили, хотя ссорой это назвать было пока нельзя.

Но вообще испытанного потрясения им хватило не больше чем на неделю. Да четыре дня — пока ждали результатов анализов. Таким образом, одиннадцать дней относительной гармонии подарила им зловредная докторица, сама того не желая. Вот еще как может иногда проявляться профессионализм.

А потом все вернулось в накатанную колею. Опять обеим стало напряженно и муторно…

Тут наконец Эльвире дали первую в ее жизни пенсию. Так странно, однако и приятно было получать деньги ни за что. Одно огорчало, притом довольно серьезно — у матери пенсия была чуть не вдвое больше за счет всевозможных надбавок, в том числе и за «неудобства», причиненные товарищем Сталиным…

Чего-чего, а скандалов из-за денег и сопутствующих им проблем промеж двух женщин никогда до того не было. Это только Софка, когда научилась зарабатывать деньги, все боялась, как бы нажитая ее юным горбом копеечка не отошла кому-то в виде кетовой икринки, или ломтика «салями», или кусочка киви, так бабушка и мать лишь снисходительно посмеивались.

А тут они довольно крупно поскандалили.

— Ну, ни в чем нет справедливости! — с пафосом воскликнула Эльвира, получив первый пенсион и поначалу вовсе не имея намерения выплескивать свою досаду на мать. Собственно, досада-то еще и не была настоящей досадой, а так — очередным поводом для горькой иронии о превратностях судьбы. — Пахала, пахала всю жизнь ради процветания родной совторговли, зарабатывала другой раз больше токаря-пекаря седьмого разряда, если считать всякие премии, а как их не считать — и что?! Оказывается, пенсию я заслужила в два раза меньшую, чем детсадовская воспитка, которой пролетарское государство сроду не отстегивало больше семидесяти рэ!