Какой там отброшен, если командующие фронтами в эти часы отчаянно боролись за то, чтобы удержать основные силы вместе и не дать вражеским колоннам рассечь их, затем взять в «котел» и разгромить!

На Северо-Западном фронте решительный полковник И. Черняховский после вскрытия знаменитого красного конверта без колебаний бросил свои танки на Тильзит, после захвата которого должен был получить приказ развивать наступление на Кенигсберг. В этом адском котле танки Черняховского прорвали и смяли оборону противника и продвинулись вперед на 25 километров! Только полная оторванность от тылов и опасность быть полностью блокированными в «котле» заставили отчаянных танкистов и Черняховского повернуть назад.

На Западном фронте танковая дивизия 14-го мехкорпуса под командованием зам. командира дивизии подполковника С. Медникова рванулась в наступление, когда за флангами дивизии развивали наступление фашисты. То есть, танкисты Медникова кинжалом вонзились в немецкую лавину, форсировали Буг и начали наступление на Демблин — так было предписано приказом в пакете. С боями, ошеломляя фашистов, дивизия прорвалась на 30 километров в указанном направлении и остановилась, израсходовав горючее и боеприпасы. Тылы и снабжение были отрезаны немцами. Подполковник Медников погиб.

На Южном фронте несколько дивизий, до этого тайно развернутых в междуречье между Днестром и Прутом, успели ворваться на территорию Румынии при поддержке ураганного огня мониторов Дунайской флотилии.

Такие прорывы были редким исключением на фоне общей катастрофы и повального отступления. В лучшем случае части наспех закреплялись для круговой обороны и, как правило, почти целиком гибли. Из окружения вырвались сотни и десятки бойцов, оставив за плечами тысячи убитых товарищей. Но в таких случаях немцы тоже несли потери — порой во много раз превышающие расчеты в академических учебниках. После войны, да и в ее ходе, стало известно, что немецкие генералы восхищались беспримерным героизмом русских солдат, обреченно сражавшихся в котлах. «…Чтобы уничтожить русскую роту пехотинцев с двумя 45-мм орудиями, я вынужден был погубить 5 танков и батальон пехоты!», — писал в дневнике генерал Гальдер на третий день войны. По имеющимся данным, танки Гальдера сопровождала мотопехота, вооруженная автоматами и пулеметами, на мотоциклах и бронетранспортерах. У наших пехотинцев в основном были винтовки, автоматов ППШ было мало. Теперь представьте при таком соотношении огневой мощи бой нашей пехотной роты с немецким батальоном (три роты автоматчиков, пулеметный взвод и минометная батарея)!

В общем-то попытки командиров высшего ранга на фронтах выполнить приказ по операции «Гроза» привели к еще большим потерям и ухудшению и без того драматической обстановки. Операция «Гроза» обернулась незамеченным эхом в погребальном грохоте нашествия.

Насколько эффективно гитлеровцы осуществляли план «Барбаросса», можно судить по одному факту: уже 23 июня разрыв между Северо-Западным и Западным фронтами составил примерно 120–130 километров. И в этом разрыве хозяйничали немцы. Данные об этом тоже легли на стол в Генштабе и попали в толстеющую папку сводок лично для Сталина.

А сам Сталин, железный вождь, каким привыкли его видеть и представлять генералы, по словам заместителя комиссара обороны генерала Воронова, в первые дни войны «…потерял душевное равновесие, был подавлен, нервничал. Когда отдавал распоряжения, то требовал, чтобы они выполнялись в невероятно короткий срок, не принимая во внимание реальные возможности. Он имел неверное представление о масштабах войны и о тех силах и вооружениях, которые могли бы остановить наступление врага по фронту от моря до моря. Он постоянно высказывал убеждение, что враг скоро будет остановлен».

Это свидетельство говорит о том, что Сталин действительно жил иллюзиями о том могуществе Красной Армии, которого на самом деле не было, вернее — силы были, но не было массы командиров разного ранга, с одинаковым искусством владевших при мобильном бое тактикой обороны и стремительного контрнаступления… А стратегия наступления, отрабатывающаяся до этого по доктрине «бей врага на его территории», устарела и не соответствовала требованиям механизированной войны с четким взаимодействием современных родов войск. Отвлечемся и скажем, что Сталин под влиянием Буденного верил, что кавалерия способна осуществить не менее эффективное наступление, чем танковая колонна. А на самом деле было немало случаев, когда на наступающие вражеские бронемашины наша кавалерия старалась налететь сбоку из укрытия и… из седла поразить стального монстра связкой гранат. И при этом, как правило, такие герои-казаки гибли или от осколков собственных гранат, рикошетировавших от брони, либо от пуль идущей за танками пехоты.

Вот где можно с двояким смыслом привести сталинский афоризм: «Кадры решают все!» Начало войны показало, что за редким исключением у нас от Генштаба до командира батальона не было нужного количества кадров, способных с минимальными потерями остановить врага, обескровить, а затем обратить в бегство и разгромить. Не той школы выучки придерживались товарищи консерваторы, пренебрегали опытом Второй мировой. А зря. И одновременно по числу стремительно возрастающих немецких потерь можно сказать, что у нас среди простых полевых лейтенантов-мальчишек и бойцов было немало смельчаков, сумевших ценой своей жизни наносить врагу ощутимый урон, воевать против вдвое-впятеро превосходящего врага. Вот эти кадры и выигрывали даже бездарно спланированные советскими генералами сражения последующих лет (вспомним, как Жуков угробил на Зееловских высотах в Германии около 300 тысяч солдат!).

К концу первого дня войны Сталин убедился, что армия у него не настолько победоносная, как он думал. Именно это и вызвало у него депрессию, потрясение, а не то, что Гитлер «коварно обманул его, нарушив советско-германский пакт 1939 г.», — как было принято официально считать у нас долгие годы. Сталин переживал из-за своих просчетов при определении основных направлений развития и совершенствования Вооруженных Сил, а не из-за вероломства фюрера, к которому он был готов с начала 1941 года, только открыто не говорил об этом. Именно такой вывод следует из его реплик, намеков, косвенных изречений в более поздних разговорах с соратниками и самим Жуковым, которого он приблизил к себе с начала войны, убедившись в полной бездарности Ворошилова и Буденного.