Под управлением любви
вернуться

Окуджава Булат Шалвович
Шрифт:

«Ну что, генералиссимус прекрасный…»

Ю. Карякину

Ну что, генералиссимус прекрасный,потомки, говоришь, к тебе пристрастны?Их не угомонить, не упросить…Одни тебя мордуют и поносят,другие всё малюют, и возносят,и молятся, и жаждут воскресить.Ну что, генералиссимус прекрасный?Лежишь в земле на площади на Красной…Уж не от крови ль красная она,которую ты пригоршнями пролил,пока свои усы блаженно холил,Москву обозревая из окна?Ну что, генералиссимус прекрасный?Твои клешни сегодня безопасны —опасен силуэт твой с низким лбом.Я счета не веду былым потерям,но, пусть в своем возмездье и умерен,я не прощаю, помня о былом.

Воспоминание о Дне Победы

Была пора, что входит в кровь, и помнится,и снится.Звенел за Сретенкой трамвай, светалона Мясницкой.Еще пожар не отгудел, да я отвоевалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.Живые бросились к живым, и было правдой это,любили женщину одну – она звалась Победа.Казалось всем, что всяк уже навек отгоревалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.Он нашей собственностью был, и мы клялисьАрбатом.Еще не знали, кто кого объявит виноватым.Как будто нас девятый вал отныне миновалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились —и тот, что пули избежал, и тот, что наповал, —в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

«Приносит письма письмоносец…»

М. Козакову

Приносит письма письмоносецо том, что Пушкин – рогоносец.Случилось это в девятнадцатом столетье.Да, в девятнадцатом столетьевлетели в окна письма эти,и наши предки в них купались, словно дети.Еще далече до дуэли.В догадках ближние дурели.Все созревало, как нарыв на теле… Словом,еще последний час не пробил,но скорбным был арапский профиль,как будто создан был художником Лунёвым.Я знаю предков по картинкам,но их пристрастье к поединкам —не просто жажда проучить и отличиться,но в кажущейся жажде местипреобладало чувство чести,чему с пеленок пофартило им учиться.Загадочным то время было:в понятье чести что входило?Убить соперника и распрямиться сладко?Но если дуло грудь искало,ведь не убийство их ласкало…И это все для нас еще одна загадка.И прежде чем решать вопросыпро сплетни, козни и доносыи расковыривать причины тайной мести,давайте-ка отложим этои углубимся в дух поэта,поразмышляем о достоинстве и чести.

Несчастье

Когда бы Несчастье явилось ко мнев обличии рыцаря да на коне,грозящем со мной не стесняться, —я мог бы над ним посмеяться.Когда бы оно мою жизнь и покойпыталось разрушить железной рукойи лик Его злом искажался, —уж я бы над Ним потешался.Но дело все в том, что в природе Ононеясною мерою растворенои в тучке, и в птичке взлетевшей,и в брани, что бросил сосед на ходу,в усмешке, мелькнувшей в минувшем году,в газете, давно пожелтевшей.Но в том-то и дело, что нам не видать,когда Ему выпадет нас испытатьна силу, на волю, на долю.Как будто бы рядом и нету Его,как будто бы нет вообще ничего —а раны посыпаны солью.Нельзя быть подверженным столь уж всерьезпредчувствиям горьким насмешек и слез,возможной разлуки и смерти…Гляди: у тебя изменилось лицо!Гляди: ты боишься ступить на крыльцо,и пальцы дрожат на конверте!И все ж не Ему достаются права,и все же бессильны его жернова:и ты на ногах остаешься,и, маленький, слабый, худой и больной,нет-нет да объедешь Его стороной,уйдешь от Него, увернешься.Наверно, в амбарах души и в кровихранятся запасы надежд и любви(а даром они не даются).И вот, утверждая свое торжество,бывает, срываешь погоны с Него…Откуда и силы берутся?

«Черный ворон сквозь белое облако глянет…»

Черный ворон сквозь белое облако глянет —значит, скоро кровавая музыка грянет.В генеральском мундире стоит дирижер,перед ним – под машинку остриженный хор.У него – руки в белых перчатках.Песнопенье, знакомое с давешних пор,возникает из слов непечатных.Постепенно вступают штыки и мортиры —значит, скоро по швам расползутся мундиры,значит, скоро сподобимся есть за двоих,забывать мертвецов и бояться живых,прикрываться истлевшею рванью…Лишь бы только не спутать своих и чужих,то проклятья, то гимны горланя.Разыгрался на славу оркестр допотопный.Все наелись от пуза музыки окопной.Дирижер дирижера спешит заменить.Те, что в поле вповалку (прошу извинить),с того ворона взоров не сводят,и кого хоронить, и кому хоронить —непонятно… А годы уходят.Все кончается в срок. Лишней крови хватает.Род людской ведь не сахар: авось не растает.Двое живы (покуда их вексель продлен),третий (лишний, наверно) в раю погребен,и земля словно пух под лопатой…А над ними с прадедовых самых времен —черный ворон, во всем виноватый.

Работа

Жест. Быстрый взгляд. Движение души.На кончике ресницы – влага.Отточены карандаши,и приготовлена бумага.Она бела, прохладна и гладка.Друзья примолкли сиротливо.А перспектива так сладкав зеленом поле объектива.Определяю день и час,события изобретаю,как ворон, вытаращив глаз,над жертвою очередной витаю.Нелепо скрючена рука,искажены черты и поза…Но перспектива как сладка!Какая вызревает проза!Уж целый лист почти совсем готов,и вдруг как будто прозреваю:как нищ и беден мой улов,не те цветы ищу я и срываю.И жар ловлю не от того огня,и лгу по мелочам природе…Что стоит помолиться за меня?Да нынче вам не до молитвы вроде.И вновь:Я. Злость. И трепет у виска.И пот… Какой квартет отличный!А перспектива так близка,и сроки жизни безграничны.

Песенка о молодом гусаре

Грозной битвы пылают пожары,и пора уж коней под седло.Изготовились к схватке гусары:их счастливое время пришло.Впереди – командир, на нем новый мундир,а за ним – эскадрон после зимних квартир.А молодой гусар, в Амалию влюбленный,он все стоит пред ней коленопреклоненный.Все погибли в бою. Флаг приспущен.И земные дела не для них.И летят они в райские кущина конях на крылатых своих.Впереди – командир, на нем рваный мундир,а за ним – тот гусар покидает сей мир.Но чудится ему: по-прежнему влюбленныйон все стоит пред ней коленопреклоненный.Вот иные столетья настали,и несчетно воды утекло,и давно уже нет той Амальи,и в музее пылится седло.Позабыт командир – дам уездных кумир.Жаждет новых потех просвещенный наш мир…А юный тот гусар, в Амалию влюбленный,опять стоит пред ней коленопреклоненный.

Надпись на камне

Посвящается московским

школьникам 33-ей школы,

придумавшим слово «арбатство»

Пускай моя любовь как мир стара, —лишь ей одной служил и доверялсяя – дворянин арбатского двора,своим двором введенный во дворянство.За праведность и преданность дворупожалован я кровью голубою.Когда его не станет – я умру,пока он есть – я властен над судьбою.Молва за гробом чище серебраи вслед звучит музыкою прекрасной…Но ты, моя фортуна, будь добра,не выпускай моей руки несчастной.Не плачь, Мария, радуйся, живи,по-прежнему встречай гостей у входа…Арбатство, растворенное в крови,неистребимо, как сама природа.