А больше в поселке никого не осталось. Все в море. Только какие-то совсем старые старухи, только дурачок Игнашка, который жил возле самого маяка, да Пашка Петух.

Кеша свернул с тропки и пошел к своей избе. Ему и раньше приходилось оставаться одному. Но сейчас, когда ревела над Байкалом сарма, было особенно горько и тяжело.

Не зажигая света, дотащился он до кровати, лег лицом вниз и громко, как бывает всегда, когда ты остаешься вот так, один со своим горем, заплакал.

Долго стонал Кеша и, не сдерживая своих чувств, лил слезы в подушку.

Устав от крика и слез, Кеша наконец затих. Пришло какое-то странное, вялое равнодушие и к тому, что было, и к тому, что еще могло случиться в его жизни.

Пускай будет что будет. Пускай…

За окном послышались шаги. Кто-то подошел к двери и тихо, будто прислушиваясь к тому, что было в избе, постучал.

Кеша вскочил с кровати и открыл дверь.

На пороге в черном платочке, с маленькой погашенной свечкой в руке стояла Тоня. В стороне, будто тень, маячила фигура ее матери.

— Чего тебе? — не глядя на Тоню, спросил Кеша.

— Пойдем, Кеша, с нами.

Кеша устал от волнения. Не было сил ни спорить, ни возмущаться:

— Я не пойду, Тоня. Оставь меня в покое.

— Пойдем, Кеша, чего ты тут один? — Тоня потянула Кешу за рукав и тихо добавила: — Ты просто так иди. Ты посмотришь, и все. Пойдем…

Кеша закрыл дверь и побрел вслед за Тоней.

Вдалеке еще печальнее, чем прежде, звенел и звенел колокол.

Будто во сне, переступил Кеша порог церкви. Возле старых икон, слабо озаряя лица святых, горели лампады, покачиваясь, плыл к выходу дымок кадила.

Спиной к Кешке стояло несколько черных старух, а чуть правее, возле тусклого бронзового распятия, крестился без конца дурачок Игнашка.

Петух читал, вернее, пел по книжке. Добравшись до точки, он умолкал на минутку, а затем скороговоркой, уже от себя, добавлял:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Старухи падали на колени и вслед за попом такой же невнятной скороговоркой трижды повторяли призыв к богу.

Сначала Кеша совсем не разбирал слов молитвы. Вслушавшись как следует, он наконец сообразил, что Пашка и все остальные просят бога спасти рыбаков.

— Яко имей милосердие неизреченное, — пел Пашка, — от всяких мя бед освободи, зовуще: Иисусе, сыне божий, помилуй мя…

Несколько раз Кеша ловил на себе недовольный, укоризненный взгляд Пашки. Кеша догадывался, о чем говорил этот взгляд:

«Мы тут все молимся, а ты стоишь просто так и даже не перекрестишь лба. Бессовестный ты после этого человек! Понял?»

А Кеша смотрел, как старухи бьют поклоны, и думал: бог всевидящий, всемилосердный и вдобавок ко всему — всемогущий. Разве ж не может он помочь рыбакам просто так, без этих поклонов и жалких просьб?

Кеше невольно вспомнился Степка Покотилов, который раньше учился вместе с ним в школе.

Этого Степку никто в школе, кроме учителей, по имени и по фамилии не называл. А звали Степку за его жадность и вообще за его подлый характер Жилой.

Однажды Кеша шел мимо избы Жилы и увидел такую картину.

Жила сидел на бревне и свистел на какой-то пустяковой глиняной свистульке. Рядом стоял Леха Казнищев. И, видно, Лехе очень понравилась эта свистулька и он не мог жить без нее ни одной минуты.

«Дай свистульку, — стонал Леха, — ну дай!»

Жила придавил пальцем одну дырочку, потом другую, и свистулька от этого заворковала и запела прелестным, неслыханным голосом.

«Да-ай свистульку! — взревел Леха. — Ну дай!»

Жила, казалось, только сейчас заметил Леху. Он вытер свистульку рубашкой, поглядел на нее, будто бы это и в самом деле была невесть какая ценность, и сказал:

«Ты ласково проси. Разве так просят?»

Леха был готов на все. Он подобрал языком скатившуюся со щеки слезу и начал просить снова:

«Степочка, дай мне, пожалуйста, свистульку».

Жила хмыкнул в ответ.

«Ты не так проси, — сказал он. — Скажи, что я золотой и что я дорогой».

Не помня себя от злости, налетел Кеша на Жилу. Затрещал воротник, пулей прожужжали и отлетели прочь пуговицы, понесся над Байкалом вопль перепуганного насмерть Жилы: «Ая-я-а-ай!»

После этой схватки Кеша целый час ходил возле своей избы и боялся туда зайти. Кеша думал, что Жила наябедничал отцу и ему влетит за драку. Но нет, жаловаться Жила побоялся и только до самого своего отъезда не здоровался с Кешей и обходил его десятой дорогой. Что-то очень похожее и такое же неприятное и противное, как в тот день, когда он встретил Жилу, испытывал Кеша и сейчас.