Мой сын Павлик родился десятого декабря тысяча девятьсот девяностого года и по своим знаниям напоминает деда, который появился на свет в тысяча девятисотом году.

Павлик Ленина не знает, и дед не знал. Блока в семнадцатом году дед знал, Маяковского знал, Горького хорошо знал, а Ленина узнал только в мавзолее в двадцать четвертом. Посмотрел на него и сказал: «Вот ты какой». Дед был кочегаром на паровозе, но на семейной фотографии голодного девятнадцатого года стоит в смокинге и обнимает молодую и красивую бабку. Словно и не Гражданская война кругом.

Хотя думаю, это правильно, и ее толком, наверно, и не было. Я же помню, как четвертого октября девяносто третьего сидел в офисе в белой рубашке и продавал тушенку вагонами, а в это время мимо окон шли танки, стреляли из автоматов, и какая-то малохольная старуха кричала: «Убили, убили» – и проклинала снайперов. Вот и в семнадцатом также. Зимний, Смольный. Утром – Керенский, вечером – Троцкий. Защитники мирового пролетариата просят выпить и закурить.

Вчера я водил сына в мавзолей, так как скоро Владимира Ильича вынесут и похоронят. Павлик долго рассматривал хрустальный гроб, а потом спросил: «Кто это?»

«Не знаю», – ответил я.

Всякий поездной попутчик хорош своей незаметностью, и поэтому я облегченно вздохнул, когда при входе в купе обнаружил лишь одну персону, что означало, во-первых, что можно спать на нижней полке, а во-вторых – что меня не будут философски настроенные личности донимать тайнами бытия до седьмого пота, пристально всматриваясь в глаза и многозначительно подмигивая.

Персона быстро выпила свои две банки пива и оставила меня в покое и только в два часа ночи разбудила стуком в дверь в купе, причем стук шел не снаружи, а изнутри, словно человек сквозь решетку бьется на свободу, но его не пускают злобные охранники или железные замки и засовы. Грохот сопровождался криком, чтобы предатели немедленно открыли, что я и совершил, немного опешив, так как для освобождения нужно было всего лишь повернуть защелку на двери. Но возможно, в темноте мой сосед ее просто не находил и поэтому так распереживался – вот и стоял и орал, и всех достал.

Второй раз он будил меня с нарядом милиции, так как меня убили. Представители закона склонились над моим лицом с фонариком и щупали пульс, а я вскочил на ноги и спросил: «Что за на фиг?», на что сосед сказал, что я был убит и что он видел, как два бойца меня душили, резали и насиловали, пока я не испустил дух, будучи весь в крови и беспамятстве.

Меня не взяли, а милиционеры увели соседа, чтобы как-то объяснить руководству свой вызов и допросить его, так как поезд остановился по стоп-крану, и теперь нужно было писать отчет, почему приехала машина и кто во всем виноват.

Через два часа мой спаситель вернулся, но спать мне не давал. Он говорил, что спать нельзя, так как это были оборотни. Одни оборотни меня убили и воскресили, чтобы другие оборотни не признали, что я на самом деле давно мертв, а чувства и эмоции мои заменены на чужие.

Я стал специально чувствовать, чтобы проверить и подмены не обнаруживал, но он все настаивал, а на «Моссельмаше» объявил оборотнем меня, забившись с ногами на верхнюю полку и поминутно делая руками отмахивающие движения.

Я долго смеялся – и когда выходил на Ленинградском вокзале, и когда его вязали санитары, и даже в метро я подхихикивал, пока не увидел свое отражение в зеркале на перроне: лицо покрылось шерстью, из под рукавов топорщилась серая нечесаная шерсть, а изо рта медленно и лениво прорастали клыки.

Моя жена сдает сессию в Литературном институте, а я хожу и всем рассказываю, что пишу за нее контрольные работы. Рассказываю, потому что дал ей одну готовую, помог собрать материал для трех и написал абзац в творческий рассказ. А всего контрольных – пятнадцать штук, и в каждой по двадцать листов.

Жена затаила обиду и, пользуясь моей технической безграмотностью, сменила настройки моего мобильного телефона. Теперь при запуске он выдает: «Привет, Козлина».

У Р. существует теория Великого Мачо – мужчины с большой буквы со всех сторон. Великий Мачо – это деспот, тиран и бузюка. Он гоняет жену и не дает покоя окружающим, пытаясь самоутвердиться, чтобы мир не погиб.

Когда самоутвердится, должен попасть в тюрьму, психушку или ЛТП, иначе не понять миссии и не достигнуть сатори.

Из-за этого подлинно Великих Мачо мало.

Я обладаю очень плохим голосом и никаким слухом, но люблю петь. Когда мне было семнадцать, за счет громкости и энергии моя бездарность в кругу сокурсников сглаживалась. Тем более что тексты я писал сам, а музыку – Андрей. Друзьям льстило, что мы авторы-исполнители, и они из чувства такта закрывали глаза на очевидные вещи. В конце концов, можно и потерпеть. Только Валерик подмигивал и говорил: «Ну ты же знаешь, что это такое».