Татарин Мустафа всегда приставал в бане к буфетчице. Сядет, завернутый в простыню, в буфете – и давай.

– Знаешь, почему женщины такие жадные?

– Не-а… – говорит буфетчица.

– Потому что у них два рта, – отвечает Мустафа.

– А знаешь, почему мужчины такие умные? – дальше мучает буфетчицу Мустафа.

– He-а… – говорит буфетчица.

– Потому что у них две головы, – отвечает Мустафа.

Обычно после этого буфетчица обижалась, нахмуривалась и изрекала: «Зато обе без мозгов».

Зоотехник редко без чувств мог пройти мимо коровы. Даже если она стояла посреди грязи и собственных отходов в центре круга при входе в коровник, то зоотехник все равно, чертыхаясь и матерясь, пролазил к ней и бил с размаху по коровьей морде. Иногда промахивался, будучи под хмельком, или корова успевала увернуться. Поэтому все коровы от зоотехника шарахались. Его только бык не боялся.

Шарахались коровы на всякий случай и от нас – ученых, мобилизованных на помощь подшефному колхозу. Не шарахались они только от доярок, а если и шарахались, то уже под вечер, когда доярки выпивали самогонки. Закусывали доярки редькой, посыпанной кусковой солью, рубленной топором, а запивали теплым парным молоком.

В это утро мы лежали в ватниках при входе, на солнышке, ожидая сварщика. Сварщик должен был заварить кормопровод с нашей помощью и успеть это сделать до вечера.

Промазав (на этот раз ногой) мимо коровьей морды, зоотехник, вспомнив и о нас, заявил: «Сварщик не придет, он повесился, так что займитесь чем-нибудь, а то председатель здесь тоже ходит, может и по голове настучать или оттопырит так, что хуже не предвидится. Понятно?»

Мы послали лаборанта в сельпо и ретировались на задний двор, где открыли «Три семерки» и нарезали сало кусочками, оставив на кусочках шкурку (здесь ее очень мягонько солят, так что даже только ее и хочется есть).

Проснулись мы от звона пустой посуды, будто кто-то ее встряхивал, рассматривал остатки в горлышко на солнце и с горем бросал в целлофановый пакет.

Старый кандидат Матвеич (его все так в нашем НИИ звали) стал креститься, да и мы немного струхнули – что-то ходило и бормотало голосом сварщика: «Что за баба, что за корова. В следующий раз, перед тем как вешаться буду, ее удавлю сперва. А то, стерва, как из петли вытаскивать – нате, а как рубль дать – фиг. Что за баба, что за сволочь, что за баба, что за корова».

После голоса сварщика возник и сам сварщик. Осмотрев меня, лаборанта и Матвеича, он потребовал три рубля, а на наш совет – заняться кормопроводом, а не то, неровен час, придет председатель – парировал: «Брежнев умер, надо помянуть».

Мы помолчали, а Матвеичу, ко всему прочему, взгрустнулось.

Под вечер нас растолкали зоотехник и хмурый человек, оказавшийся из органов, и отвезли в первый отдел. В первом отделе уже сидел сварщик. Мы долго на него топали ногами, а лаборант даже пару раз двинул по почкам. Сварщик пыхтел, кряхтел, отмахивался руками, отнекивался: «Ну мог же, вполне мог, он же старенький, он же такой старенький, он же старенький такой!»

Примечание 1. Брежнев Леонид Ильич. Лидер нашего государства с 1965 по 1982 год (в датах могу ошибаться). Неплохой дядька и очень добрый. В лагерь никого не сажал, а наказывал, высылая в Америку, Европу и Израиль на постоянное место жительства. Примечание 2. Первый отдел. Место, где чекисты в годы Брежнева мучили людей.

Заросший бурятский геолог Кырдылкык привез енота из Якутии. И он бы погиб у меня после отъезда бурята, если бы Иван Степанович не научил его полоскать белье в ванной, за что енот на восьмые сутки голодания получил сосиску и унаследовал имя Кырдылкык.

Искусство Кырдылкыка оказалось кстати, ибо предпоследняя жена сбежала от меня с байдарочником, а последняя еще не завелась, и грязного белья накопилось вволю, но, даже несмотря на это, участь енота была под вопросом, так как кушала зверюга много, а ходила в туалет по углам.

Решающую роль в судьбе животного сыграл участковый Василий Петрович, вызванный соседкой на наше с Иван Степановичем питейное буйство. В квартиру он вошел сам, так как мы устали и подойти к двери не могли. Капитан нас долго звал и искал по комнатам, но нашел из вменяемых лишь полощущего в ванной белье Кырдылкыка. После он и нас обнаружил, но уже долго смеялся до этого, а поэтому все простил. Соседке приказал больше не звонить и уехал.

Наутро мы с Иваном Степановичем выписали Кырдылкыку символический кожаный паспорт с постоянной московской регистрацией и назначили жалованье в размере трех таганских сосисок в день. Енот жил у меня еще долго и счастливо.

В моей деревне Пичкова Дача под Егорьевском живут только родственники: в шести домах из девяти все связаны по крови, еще в двух живут свояки по женам, и лишь в девятом доме обитает Безухов, который никому никем не приходится, но его принимают как родного.