Братья должны умереть

Аннотация
В небольшом городе Муроме жизнь текла спокойно и неторопливо. Но так казалось только на поверхностный взгляд. В деловой сфере города бурлили нешуточные страсти.

Глава 1 В небольшом городе Муроме жизнь текла спокойно и неторопливо. Но так казалось только на поверхностный взгляд. В деловой сфере города бурлили нешуточные страсти. Людей, держащих в руках незримые, но прочные ниточки городской политической, экономической или иной власти, события последних дней напрямую пока не затрагивали. Касались они лишь отдельных представителей мелкого бизнеса, не имеющих влиятельной «крыши». Сейчас не то, что раньше, насильно навязывать защиту интересов, брать под свою опеку и доить по-крупному или по-мелкому, как карта ляжет, любого, ступившего на путь частного предпринимательства, никто не стремился. По крайней мере, до тех пор, пока предприниматель не пытался оттяпать кусок от чужого пирога, чтобы перейти в разряд крупных. Да и в этом случае «крышу» чаще всего начинали искать по собственной инициативе, когда потребность в сильной защите становилась первостепенной проблемой. Да, раньше времена были совсем другими. Стоило бабке выйти на угол с мешочком жареных семечек, к ней тут же подкатывал какой-нибудь юный гоблин и недвусмысленно предлагал оплатить право заниматься на этом самом углу индивидуальной трудовой деятельностью. Платить за место и сейчас надо — не ментам, так другим, вечно голодным, а потому неуемным в своей жадности представителям законной власти. Вот только защиту теперь никто не предлагает, а если и предлагает, то обеспечивать не собирается. Так что неизвестно, выиграла бабка на новых порядках или проиграла. Менты семечки лузгают да горстями по карманам рассовывают так же, как раньше те, другие, делали. Но те, по крайней мере, вороватых пацанят шугали. Больше бабку, в общем-то, никто и не донимал. Разве что те же менты. Но это бабка. Она, хоть и ИТП, официально, правда, не зарегистрированное, но, как раньше не имела гроша ломаного за душой, так и не будет иметь. И проблемы у нее такие же жалкие, как доходы. Другое дело — владелец кафе, магазина, пошивочной мастерской или оптовик какой-нибудь среднего размаха, не говоря уже о рыбке покрупнее. Уличная шантрапа и прочие мелкие неприятности волнуют их постольку-поскольку. У них своих проблем пруд пруди. И чем крупнее дело, тем серьезнее проблемы. Имел какой-нибудь Иванов Иван Иваныч точку на местном рынке, возил понемногу товар, да все сам: сам возил, сам за прилавком стоял. Вкалывал в поте лица год, второй, а на третий, глядишь, за товаром уже экспедитора с машиной посылает и за прилавком сам не стоит. И точка у него теперь не одна, а целых три, да небольшой магазинчик в придачу. Но вот беда — как у бабки теперь нет надежной «крыши», которая заступиться могла бы, из беды вызволить, так и Иван Иваныч в собственном соку варится, крутится, как белка в колесе, проблемами по самые уши загружен — с этим договорись, тому на лапу дай, здесь пешком лучше не ходи, а тут вообще появляться остерегись: не ровен час, крупные конкуренты бизнес вместе с головой оттяпают, и спросить с них некому будет. Так, собственно, на деле и выходило. Погиб в результате дурацкого стечения обстоятельств Иван Иваныч, скоропостижно скончался в расцвете сил Петр Петрович, а никто, кроме ближайших родственников и друзей, и не шелохнулся. Жены всплакнули, дети по малолетству ничего не поняли, официальные лица развели руками и констатировали смерть от несчастного случая и полное отсутствие криминала. Но слухи все-таки ползли. Статистика — дама упрямая, разночтений не допускает. По крайней мере, в той части, которая касается не опросов населения и подсчета голосов по поводу минимально возможного набора продуктов в потребительской корзине, а конкретных, документально подтвержденных фактов. Одна или две «лишние» по статистике смерти от несчастных случаев погоды на фоне общего для страны бедственного положения, очевидно, не сделали бы. Но несчастных случаев, повлекших за собой жертвы среди населения, оказалось больше, чем две, причем происходили они как-то неестественно часто. Вот и получилось, что кривая смертности в городе Муроме в сводках за декабрь месяц стремительно взлетела вверх. Возможно, на это никто, кроме специалистов, не обратил бы внимания. Если бы не вездесущие, падкие до мелких и крупных сенсаций журналисты. Благодаря установке на «прозрачность» работы правоохранительных органов в последние годы появилось большое количество программ, призванных эту самую работу освещать. Преимущественно хвалить, чтобы у граждан сформировалось иное, для начала более терпимое, отношение к сотрудникам этих самых органов. Впрочем, о недоработках и проколах в деятельности органов правопорядка и так слишком много говорилось в блоках новостей и различных авторских аналитических программах. И чем больше одни вдохновенно рассказывали о будничной, но неизменно героической работе прокуроров, следователей, оперативников, омоновцев, тем старательнее другие выискивали и смаковали их ошибки и слабости. Практически обо всех «подозрительных» несчастных случаях, впоследствии выделенных специалистами информационно-аналитического отдела ФСБ в отдельный, особый список, так же, как и о многих подобных им, по нескольку раз на день сообщали ведущие местных «Дежурных частей», «Городских хроник» и прочих телепрограмм. Одни — голосом, умело подрагивающим от волнения за судьбы сограждан, другие — скороговоркой, лишенной эмоциональной окраски, третьи — с оптимизмом: глядите, мол, плохо-то как все, но ничего, переживем, победим, выберемся-таки в светлое будущее. Поначалу умело и в большом количестве подаваемая с телевизионных экранов информация о происходящем в городе большинство жителей Мурома ничуть не затрагивала. Подумаешь, еще какой-то неудачник не справился с управлением автомобиля. Каждый день кто-нибудь не справляется. Но кто-то из погибших оказался чьим-то приятелем, компаньоном, просто знакомым. Слухи распространяются быстро. При этом имеют обыкновение обрастать самыми невероятными подробностями. Вскоре количество поклонников местных программ увеличилось в несколько раз. Новости смотрели с большим интересом, чем художественные фильмы. Особой популярностью пользовалась авторская программа «Что говорят?», одно название которой уже сближало автора и ведущего передачи Андрея Москвичова с народом. Двадцатиминутные ее выпуски выходили ежедневно в прямом эфире и в самое удобное время — в восемь часов вечера, когда одни семьи только что отужинали и теперь пили кто чай, кто иные напитки, другие еще вкушали, что бог послал. Сериалы уже кончились, а вечерние киносеансы только ждали своей очереди. Когда передача еще находилась в состоянии проекта, Москвичову пришлось много потрудиться, чтобы пробить выход в эфир именно в это время, когда у экранов можно собрать максимальное количество зрителей. Бегал он по кабинетам, убеждал, уговаривал, давал на лапу, поил-кормил тех, кто мог нажать, где нужно, сделать важный звонок, поставить решающую подпись. Наконец вожделенное экранное время выделили, и теперь Москвичов целыми днями, а часто и поздними вечерами — сразу после выхода очередной передачи, — снова бегал, поил-кормил, давал на лапу. Только теперь уже для того, чтобы оправдать доверие, собрать свежий материал и выдать в следующем выпуске что-нибудь особенное, желательно сенсационное, такое, что еще до окончания передачи могло бы вызвать шквал звонков от благодарных, взволнованных, кипящих от праведного негодования зрителей. В тот триумфальный для себя и злополучный для многих вечер, готовясь к прямому эфиру, Андрей Москвичов сам дрожал от охватившего его возбуждения. То, что он откопал прошлой ночью и о чем собирался через несколько минут поведать зрителям, должно было стать поистине сенсацией. Добрая половина его передач могла бы быть названа скандальной, но эта! И хотя Андрей терпеть не мог все избитое, затасканное, в том числе потерявшие от частого и неуместного употребления изначальный глубокий смысл фразы, об этой передаче он заранее думал, используя столь любимое многими его коллегами выражение: она произведет эффект разорвавшейся бомбы. Вот до эфира осталось несколько минут… несколько секунд… Оператор уже начал отсчет, а Андрей все никак не мог справиться с волнением. Пять секунд, четыре… — Андрей сделал глубокий вдох-выдох: — Две, одна… Время! Он подпустил в глаза грусти, выдержал короткую паузу и слегка растянул уголки губ в своей знаменитой улыбке человека, который видел в жизни очень-очень многое, понял еще больше и потому чувствует себя отягощенным этой мудростью, смертельно уставшим и ответственным за весь остальной, пребывающий в счастливом неведении мир. — Добрый вечер… Голос слегка дрогнул, как у зеленого новичка, невесть как выпущенного в эфир. Андрей почувствовал досаду, подумал, что надо было старательнее вдохи-выдохи делать и не взвинчивать самого себя. Его дело вызывать трепет сопереживания у зрителей, а не самому волноваться, сообщая собранную информацию. Но в следующее мгновение Москвичов сообразил, что в меру взволнованный голос ведущего только придаст шарма сообщению, эмоционально сблизит его и тех, кто сейчас сидит перед экранами и доедает свой ужин. Собственно, сказать, что он откопал сенсационную информацию, было бы неверно. Информация уже была. Оставалось только поднапрячь мозги, проанализировать исходные данные и разглядеть их сенсационный характер. Нет, вообще все было не так. Ничего Андрей не анализировал и ничего не напрягал. Просто вчера лежал он на диване и пялился в телевизор — шел как раз ночной выпуск местных новостей. «Итоги дня прошедшего». Для следующей программы материал у него имелся, правда, какой-то вялый, на нечто скандальное не тянущий. Но бежать с утра пораньше по злачным местам в поисках свежих сплетен и встречаться с информаторами желания у него не было. Поэтому, тупо глядя в телевизор, он лениво перебирал информацию, полученную от «доверенного лица» — засидевшегося в капитанах мента из райотдела. И одновременно слушал вполуха да смотрел вполглаза новости, утешая себя надеждой: вдруг да что-нибудь любопытное выскочит, выплывет, проскользнет. Что-то такое, о чем в завтрашнем вечернем прямом эфире можно было бы с умным видом трепаться двадцать минут — кого-то разоблачать, что-то клеймить, чтобы зрители слушали, не отрываясь, забыв про стынущий ужин. Мысли крутились под стать настроению, такие же дурацкие, — что скоро новый год, что новый век на носу… Да какое там — новый век, новое тысячелетие! А он как был пять лет назад молодым перспективным тележурналистом, так до сих пор в перспективных и ходит, только вот молодым его называют уже реже. Пробитая с огромным трудом авторская программа «Что говорят?» являлась для него последней возможностью выделиться, сдвинуться с мертвой точки, подняться хотя бы на ступенечку выше бесперспективного положения «перспективного молодого журналиста». Это Андрей знал наверняка, хотя ни с кем не делился своими безрадостными мыслями. Он не зря выбрал для обсуждения в прямом эфире не глобальные мировые или общероссийские проблемы, а здешние, местные, насущные. Те проблемы, которые любому потенциальному зрителю программы ежедневно заглядывали в окно квартиры, мозолили глаза на каждом шагу, за которые душа болела у всех муромцев. А уж как он добивался возможности вести программу в прямом эфире, позволявшем говорить практически бесконтрольно, а потому живо, остро, задевать за живое… Но планы планами, а действительность зачастую оказывается гораздо хуже, чем можно предположить в самую черную минуту. Если с первого же дня программа пользовалась бешеной популярностью, то теперь она постепенно загибалась, умирала естественной смертью. Пока запах тления был заметен только самому Андрею, но с каждым днем он ощущался все явственнее. Вообще-то Муром не такой уж и маленький город. Просто — смотря с чем сравнивать. Если с Питером или тем более с Москвой — тогда конечно. А так — нормальный районный центр. Есть поменьше. Однако происходящих в древнем городе Муроме событий катастрофически не хватало для того, чтобы можно было вещать о них ежедневно в течение двадцати минут в рамках программы, призванной потрясать умы разоблачениями и сенсациями. Сутками напролет Андрей, как савраска, гонялся за материалом для обсуждения, в «пустые» дни высасывал темы из пальца, но и этот внутренний источник уже иссох — сколько можно. От постоянной бешеной работы мысли кипели мозги, по ночам долго не шел сон, а сновидения стали тревожными, мятущимися, не приносящими отдыха. Дни проходили один за другим, интерес к программе пока не снижался, но уже находился на критической отметке, а занимательные темы для очередных выпусков подбирать становилось все труднее и труднее. Жизнь в славном городке Муроме была чересчур однообразна. Нет, каждый день что-то происходило: скандальные свадьбы и еще более скандальные разводы, несчастные случаи, убийства… Кстати, и скандалы-то были какими-то однообразными, давно набили оскомину и не вызывали должного интереса. А убийства? Муж в пьяной драке убил друга жены. Подростки баловались пистолетом, который накануне потерял, будучи в нетрезвом виде, нерадивый капитан милиции, в результате чего бродячая кошка была расстреляна в клочья, а один подросток получил тяжелое ранение. Это ж надо умудриться — пистолет потерять! Из этого сообщения, пожалуй, что-нибудь можно выжать: чудовищная небрежность сотрудников милиции при обращении с оружием, халатное отношение к подбору кадров, в результате — детская жестокость, рост преступности в среде подростков, жертвы. Машинально Андрей перевернул листок бумаги из стопки, лежавшей перед ним. На следующей странице говорилось о трупе предпринимателя, найденном в подъезде его дома. И с экрана телевизора минуту назад об этом сообщил телеведущий. Только в милицейской сводке, копию которой листал сейчас Москвичов, данные несколько отличались от тех, что предлагались телезрителям: документ изобиловал некоторыми специфическими подробностями, зато, естественно, был лишен эмоционального налета. Без особой заинтересованности Андрей пробежал глазами копию сводки, привычно собирая в одно целое данные, незаконным путем попавшие в его руки, и то, что задержалось в голове из телевизионного сообщения. Личность погибшего установлена — некий Сергеев Сергей Васильевич. Тело обнаружила соседка, когда отправилась вынести мусор. Предположительно Сергеев скончался от острой сердечной недостаточности, однако на одежде предпринимателя обнаружены небольшие пятна крови пока непонятного происхождения. Ведется следствие. Сергей Васильевич, холостяк тридцати двух лет от роду, был известен в Муроме тем, что, пройдя путь от тощего, вечно голодного детдомовца до состоятельного человека, методично переводил небольшие, но регулярные суммы на счета городских детских домов. Разочарованно вздохнув, Андрей сложил серо-коричневые, с загнутыми краями листы бумаги, бросил их на столик. Все это чертовски трогательно, но, к величайшему сожалению, для него интереса не представляет. Подростки, играющие в Рембо, — это еще куда ни шло, такую тему, пожалуй, можно развить. А предприниматели последнее время мрут как мухи. Обычное дело: перетрудился, перепил, перепарился… — вот тебе и безвременная кончина. В самом, так сказать, расцвете сил и способностей. Сейчас этим никого не удивишь, каждый день кто-нибудь да загибается. Андрей взял пульт, пробежался по каналам, а мысли по инерции закрутились вокруг повышенной в последнее время смертности среди предпринимателей. А ведь в самом деле, что-то их брату не везет, и именно в последнее время. Всю неделю, нет — чуть побольше, только и слышишь: этот погиб, тот разбился, еще кто-то тихо умер в собственной постели. Последний, вот бедняга, до квартиры не дошел. Отшвырнув пульт в сторону, Андрей подскочил и забегал по комнате. Муромским предпринимателям действительно слишком уж не везло в последнее время. Забыв про сон, тем более про недавнюю хандру, Андрей с энтузиазмом принялся за работу. К рассвету он пересмотрел все записи в рабочем блокноте, накопившиеся за предыдущие пару недель, а также небрежно сваленные в кучу мятые листки с заметками, сообщениями и набросками, потом в ускоренном режиме прогнал последние видеоматериалы и исписал несколько новых листов. Отложив наконец ручку, Андрей испустил победный вопль, призванный устрашить всех недоброжелателей программы «Что говорят?», и тут же, не раздеваясь, завалился спать. Через четыре часа он уже стоял под душем. Предстояло сделать несколько звонков и кое с кем встретиться, чтобы уточнить некоторые детали. Исписанные мелким почерком листы с перечисленными — в хронологическом порядке! — фамилиями безвременно скончавшихся за последние несколько дней предпринимателей все еще лежали на столе. Каждая из фамилий сопровождалась пометками относительно обстоятельств смерти, информацией о возрасте, происхождении, бизнесе, дружеских и родственных связях, увлечениях и прочих подробностях жизни и смерти. В студию в этот день Андрей заявился непривычно рано. В оставшееся до эфира время он хотел еще разок пересмотреть сделанные ночью записи, дополнить их информацией, полученной уже сегодня, и свести концы с концами. Чем больше Андрей закапывался в «дело предпринимателей», как он его мысленно для себя назвал, тем сильнее чувствовал прямо-таки охотничий азарт. Сомнений в том, что он нечаянно напал на золотую жилу, практически не оставалось. Потому-то и дрогнул голос, когда Москвичов произнес традиционное приветствие: — Добрый вечер. Но, переждав пару секунд, он продолжил, как всегда, по-деловому, хотя и с легким волнением, решив, что в данном случае оно не помешает: — Я рад снова, как вчера, как позавчера, как надеюсь сделать это и завтра, приветствовать вас в программе «Что говорят?». К сожалению, тема, которую мне хотелось бы сегодня обсудить, никаких приятных эмоций не вызывает. Возможно, некоторые из вас обратили внимание, насколько участились за последнее время сообщения о гибели по разным причинам наших сограждан. Андрей помолчал несколько мгновений, давая зрителям возможность переварить последнюю сказанную им фразу и хорошо усвоить смысл услышанного. Почти физически он ощущал напряженное любопытство, которое должно было охватить в этот момент аудиторию. Специально уточнять, что речь пойдет о жителях Мурома, не требовалось: передача тем и была интересна, что говорилось в ней о людях, живущих на соседней улице, в соседней квартире. — Столь частые упоминания об уходе из жизни, чаще всего преждевременном, людей, многие из которых хорошо известны большинству из вас, нельзя объяснить тем, что сегодня, в отличие от прошлых лет, подобные факты не скрываются, а, напротив, подробно освещаются в прессе и на телевидении. Смертность среди молодых и относительно молодых людей, преимущественно мужчин, в нашем городе действительно возросла и именно в последние дни. С чем это связано? — Андрей вопросительно поднял бровь, выдержал еще одну паузу, намеренно оттягивая «момент истины». — Несколько дней назад, обратив внимание на необычно участившееся количество неожиданных смертей, я начал свое, независимое, журналистское расследование. Вот что мне удалось выяснить… На следующий день город бурлил от переполнявших людей эмоций. Телефоны в студии и квартире Андрея надрывались. Операторы не успевали принимать звонки, а сам Москвичов — поздравления от коллег, угрозы и упреки от начальства, вопросы и просьбы от телезрителей. Поздравления, правда, звучали реже всего остального. Как бы то ни было, о выборе тем для обсуждения в ближайших программах можно было не беспокоиться. Ушедший с головой в более детальное изучение «дела предпринимателей», Москвичов не мог не обратить внимания на то обстоятельство, что в следующие после выхода триумфальной передачи три дня ни одной подозрительной кончины жителей Мурома не случилось. То есть, конечно, кое-кто все же отправился к праотцам, но совсем не подозрительно, поэтому был им легко сброшен со счетов. Было данное обстоятельство случайным совпадением или нет — говорить пока рано. Во всяком случае, по прошествии трех «неурожайных» для искателя сенсаций дней в мир иной загадочным образом перешел еще один уважаемый многими житель Мурома. Но это произошло позже и самого Москвичова, как ни странно, ничуть не затронуло. * * * Вскоре после того, как число жертв среди мелких предпринимателей начало расти с катастрофической для столь небольшого, как Муром, города быстротой, зашевелились и лидеры организованных преступных группировок. Первым из авторитетов о том, что в городе стало нехорошо попахивать, заговорил Лось. Как ни крути, а несчастные случаи происходили преимущественно на «его» территории. Тут хочешь не хочешь, а какие-то телодвижения делать приходится, тем более что пока реденькой цепочкой, но уже потянулись «ходоки» из особо пугливого народа — просить совета и защиты, пока еще неизвестно от чего. А потом «гонцы» появились: представители одних группировок намекали другим, что надо бы утрясти все проблемы по-хорошему: мол, конкуренция конкуренцией, но вопросы можно решить мирным, так сказать, путем, или, по крайней мере, попытаться это сделать. Хозяева с общей постановкой вопроса соглашались, но затем недоуменно пожимали плечами и в свою очередь выдвигали предположения и, более того, ничем не обоснованные, а потому очень осторожные обвинения. Некоторые торговцы на всякий случай сводили свою деятельность до предельного минимума, надеясь в сторонке переждать беспокойные времена. Особо опасливые и вовсе замораживали дела, перебирались на неопределенный срок кто в Нижний, кто в Москву, а иные вдруг вспоминали, что самое время поправить здоровье, набраться сил перед грядущими морозами и в спешном порядке отправлялись на престижные отечественные или известные заграничные курорты. Фактических причин для беспокойства было немного, но как раз не факты являлись основной предпосылкой нарастающей паники. Слухи, один страшнее и нелепее другого, будоражили город, докатывались даже до мирных, далеких от легального, а тем более от теневого бизнеса обывателей, приобретали еще более нелепые формы и возвращались обратно, дополненные леденящими кровь подробностями и высказанными шепотом предположениями. Слухи и домыслы — вот чем питалась общественность. Истину знали лишь немногие, но они предпочитали помалкивать, наученные горьким опытом собратьев, которые уже никогда и никому ничего не скажут. А таковых набиралось уже несколько человек — деловой люд Мурома подвергся странной эпидемии. Каких-то определенных, общих для всех признаков заражения недугом выявить до сих пор не удалось. У кого-то неожиданно забарахлила машина, только что прошедшая профилактику, причем поломка проявилась на большой скорости на обледеневшей дороге. Другой скушал что-то, на поверку оказавшееся несъедобным, предположительно маринованных грибочков, но точно установить, к сожалению, не удалось. Третий, к недоумению и огорчению друзей и знакомых, впал в быстро развивавшуюся депрессию и сам решил свести счеты с жизнью. На четвертого напало какое-то хулиганье с целью ограбления. Правда, вот странность: отняв все, что только можно было отнять, хулиганье нанесло жертве несколько беспорядочных ножевых ранений, а затем очень даже профессионально свернуло бедняге шею. Хотя, возможно, наоборот — сначала жертве сломали шейные позвонки, а уже потом, для отвода глаз, потыкали ножом. Впрочем, эта жертва как раз явилась не четвертой, а первой по счету… Но один общий признак у заразившихся «смертельным вирусом», как тут же обозначили ситуацию в Муроме, проявлялся всегда: сама «болезнь» протекала быстро и почти незаметно, но каждого, кто подхватывал этот вирус, неизменно ожидал летальный исход. А перспективный молодой тележурналист Андрей Москвичов, вкусив сладкий плод поистине колоссального успеха, уже попривык к своему новому положению, успел немного остыть от гонки к вершинам славы и теперь с замиранием сердца и периодически накатывающим ужасом ожидал дальнейшего развития событий. По неумолимым законам логики пришел момент, когда стоило либо остановиться, либо прекращать быть сторонним, хотя и очень внимательным, наблюдателем и брать инициативу в свои руки. Накопившейся информации оказывалось уже достаточно для того, чтобы с относительной точностью просчитать, кто окажется в «деле предпринимателей» следующей жертвой. И в этом, втором варианте, следуя той же логике, его самого можно было смело вносить в черный список, хотя к бизнесу он имел весьма сомнительное отношение. Разве что выступая в качестве потребителя. Несколько дней назад, практически в то же время, когда воодушевленный внезапным открытием Андрей Москвичов лихорадочно просматривал имевшиеся в квартире материалы, перетасовывал информацию и быстро фиксировал на бумаге результаты своего труда над «делом предпринимателей», сотрудники информационно-аналитического отдела УФСБ РФ, вооружившись официально полученными данными, оперативной информацией и помощью коллег, также не спали. Срочно составлялась аналитическая записка, содержание которой, если не принимать во внимание специфический для подобных документов язык и форму, почти полностью, за исключением некоторых моментов, соответствовало рабочим записям перспективного тележурналиста. Прилагавшийся к аналитической записке список также был составлен в хронологической — в соответствии с датами смерти — последовательности и повторял список, составленный Москвичовым. Разве что был более точным в деталях. Глава 2 Заваривание чая — процедура, требующая сосредоточенности, неторопливости и душевного равновесия. Это своего рода священнодействие, и относиться к нему следует подобающе, иначе напиток будет неминуемо испорчен. Именно поэтому, когда дверь в приемную с грохотом распахнулась, я только на мгновение оторвалась от своего занятия, и то лишь для того, чтобы смерить строгим взглядом вошедшего, точнее сказать — поспешно влетевшего, в кабинет мужчину. — Ямской у себя? Я накрыла заварной чайник салфеткой, поправила вечно сваливающиеся с носа очки. Какая жалость, что нос у меня без эдакой изящной горбинки, которая удерживала бы их на положенном месте. — Во-первых, Игорь Николаевич, здравствуйте. — Доброе утро, Оленька. — Игорь Николаевич, и так раскрасневшийся от быстрого подъема по лестнице и переполнявшего его нетерпения, зарумянился еще больше. — Ямской здесь? Хорошо хоть не предпринимает попыток напрямую прорваться в кабинет директора. Уже знает, что это может быть чревато неприятными последствиями. Я еще раз строго на него взглянула и сказала: — Владимир Семенович будет с минуты на минуту. Просил вас его дождаться. Игорь Николаевич растерянно потоптался, сел на краешек стула, но тут же вскочил и принялся мерить шагами приемную, время от времени посматривая на меня с опаской. Позавчера, в мой первый рабочий день в качестве секретаря директора продовольственного рынка, в кабинет к шефу стремился прорваться каждый, полностью игнорируя секретаря, то есть меня. И сотрудники, и посетители делали это по привычке, воспринимая меня, очевидно, как деталь интерьера, которая, правда, наверняка умеет заваривать чай, недурно, учитывая привычки директора, готовит кофе и даже в состоянии, если очень надо, сделать бутерброды. Ира, настоящий и постоянно действующий секретарь директора рынка, — я-то являлась здесь работником временным, нанятым только на время ее отпуска, — предупреждала меня, что народ тут нахальный, иногда просто донельзя бесцеремонный, и лично она, Ирина, давно поняла, что ей с этими наглыми личностями никогда не справиться. Поэтому она просто махнула рукой на ту сторону своих обязанностей, которая касалась посетителей. Шеф много раз пытался намеками и прямо побудить секретаршу пересмотреть эту позицию, и она каждый раз обещала быть построже с приходящими на прием, не пропускать кого попало, особенно если у шефа в этот момент шло производственное совещание или происходило другое важное мероприятие, для посторонних ушей и глаз не предназначенное, но выполнить данное обещание ей так и не удалось. Ну не желали Ирочку, с ее тонким голоском и удивленно-испуганным выражением лица, воспринимать всерьез — и все тут! В остальном же Иринка была первоклассным секретарем. Испытывая жуткие муки совести из-за того, что была не в состоянии справиться даже с самым захудалым посетителем, девушка самоотверженно шлифовала свои навыки в подготовке рабочей документации, горячительных и прохладительных напитков, а может, и в чем-то ином, но это меня совсем не касалось. Так или иначе, шеф держал девушку на должности секретаря уже четвертый год, исправно платил зарплату, иногда даже выдавал премию, впрочем, как и другим сотрудникам администрации рынка. Разговаривая с Ирочкой, я пришла к выводу, что шеф вовсе не привык разбираться с валящими валом посетителями самостоятельно, как это предполагала девушка, а делал это только по причине сложившихся обстоятельств. Сам же он втайне продолжал лелеять мечту, что однажды, хотя бы на какое-то время, между ним и нескончаемым потоком просителей, жалобщиков и прочих не очень приятных личностей возникнет некий буфер, сито, препятствие, в результате чего он будет иметь хотя бы пятнадцать спокойных минут в день. Мои предположения подтвердились во время короткого личного собеседования с директором. — Вас зовут Ольга? — поинтересовался он, стараясь не обращать внимания на нетерпеливо толкущихся в дверях кабинета людей. — Ольга, — согласилась я. — Ира сказала: вы имеете неплохой опыт работы секретарем? — Имею. Директор глянул на меня с возрастающим любопытством и симпатией. — А вы не очень разговорчивы, а? — Не люблю болтать попусту. После секундного раздумья он кивнул на сдержанно шумящую ораву в дверях и с улыбкой поинтересовался: — Сможете организовать так, чтобы меня беспокоили только по делу? Разрешаю все, даже рукоприкладство. Я порадовалась, что человек, на которого мне предстояло работать в ближайшее время, был не лишен остроумия, поправила очки и совершенно серьезно сказала: — Это моя работа. На миг в его глазах мелькнуло сомнение, к первой или ко второй его фразе следует отнести мои слова. Потом он, очевидно, решил, что не стоит забивать голову такими пустяками, когда дел и так накопилась тьма-тьмущая. Неуверенно, опасаясь, наверное, что в последний момент я могу передумать и отказаться, спросил: — Завтра желательно приступить к работе. Вы не возражаете? — Нет, — успокоила я его, поднимаясь, — не возражаю. До свидания. На этом наш разговор закончился. Занял он не более трех минут. Внедрение жестких порядков я начала незамедлительно: подойдя к двери, не стала вежливо, но решительно проталкиваться сквозь примолкнувшую при моем приближении толпу жаждущих аудиенции, а остановилась в полуметре, так, чтобы видно и слышно было всем собравшимся, и железобетонным голосом сказала: — Я бы хотела выйти. Будьте любезны. Толпа умолкла окончательно, нехотя расступилась. Я презрительно смерила взглядом освободившийся узкий проход и слегка повысила голос: — Будьте любезны меня пропустить. Это подействовало. Передние потеснили задних, задние попятились, я свободно прошла по освободившемуся коридору, подошла к столу секретаря, кивнула на вновь ожившую толпу в дверях директорского кабинета и спросила Ирину: — Это что же, каждый день так? Девушка испуганно захлопала глазами и затравленно пробормотала: — Обычно меньше. Но сегодня что-то случилось, но что именно, я не знаю — не спрашивала, а сами они мне не говорят. Особенно противный вон тот толстый, — пожаловалась она, переходя на шепот, — в сером костюме. Человек, на которого она указала, производил впечатление скорее не толстого, а большого. Даже очень большого. Выделить его среди остальных не составляло труда благодаря его росту, комплекции и наглому, самодовольному виду. Вообще-то он с кем — то разговаривал, стоя к нам спиной, но что любопытно — наглым и самодовольным выглядел даже его затылок. — Кто такой? — спросила я, сосредоточенно разглядывая мощную шею и квадратные плечи. Повернулся бы, что ли. Противников, даже потенциальных, следует знать в лицо. — Валерий Борисович. По снабжению он. — Иринкин голосок задрожал от негодования. Мне стало ее жаль. Разве можно с таким характером работать секретарем, да еще в подобном месте? Но тут же я подумала, что с таким характером вообще, наверное, сложно найти работу, потому бедняжка за эту так и держится. — Валера! Глухов! Зайди! — крикнул кто-то из дверей кабинета, с трудом перекрывая шум. Упитанный снабженец хлопнул собеседника по плечу так, что того заметно перекосило, заржал и вразвалку направился к кабинету директора. Мужики, все как один, почтительно уступали ему дорогу. Поравнявшись с нами, он на мгновение остановился, окинул меня с ног до головы похотливым взглядом, причмокнул толстыми губами и что-то негромко сказал. Стоящий рядом лысый мужичонка обернулся и гаденько рассмеялся. Я тут же занесла Глухова в черный список на первое вакантное место. Лично мне на этого борова плевать. Но он пользуется несомненным авторитетом среди сотрудников. Подружиться мы сможем едва ли, следовательно, я должна каким-то образом воспользоваться этим авторитетом. Или разрушить его. Думая каждая о своем, Ира и я не отрывали от Глухова взглядов, пока тот не скрылся за дверью, а затем приступили к делам. Несколько минут Иринка посвящала меня в рабочий распорядок и привычки шефа, показывала, что и где лежит в ее немудреном хозяйстве. После этого я помогла ей приготовить кофе, пожелала хорошо провести отпуск и попрощалась. На следующий день желающих войти в кабинет директора так же запросто, как они делали это обычно, ждало жестокое разочарование в виде временной секретарши. Мое появление вызвало настоящий переполох среди сотрудников администрации, деловых партнеров, друзей директора и прочих приближенных, равно как и тех, кто к числу приближенных не относился, но брал нахальством. Сначала о новенькой секретарше говорили, что она симпатичная, с соблазнительной фигурой, но скверным характером. Вскоре привлекательность моих внешних данных отошла на второй план, а скверность характера дополнилась стервозностью, заносчивостью, самоуверенностью, ядовитым языком и еще многим в том же духе. К концу дня уже ни у кого не вызывало сомнений, что это исчадие ада сжило со света тихую мышку Иринку и, по всей видимости, подсыпало что-то в чай директору, так как при всей своей чудовищности пользовалось его несомненной благосклонностью. Только ближе к вечеру я рискнула надеть очки, потому что они придавали мне изрядную долю солидности. До сих пор я их то надевала, то снимала, так как всерьез опасалась, что с кем-нибудь из посетителей придется схватиться врукопашную в буквальном смысле слова. Весь день я прогуливалась взад и вперед по просторной приемной и безжалостно отлавливала каждого входящего. Пройти дальше он мог только после того, как добросовестно выкладывал, как его зовут, какую должность и где занимает, а также какова цель его визита к директору продовольственного рынка. Далее я оставляла слегка обалдевшего после допроса посетителя в одиночестве и отправлялась «на доклад» к директору, после чего возвращалась, чтобы сообщить о его решении. Пару раз особо пронырливые успевали опомниться быстрее, чем я возвращалась, и устремлялись в кабинет, не дожидаясь, пока я оттуда выйду и их приглашу. Или не приглашу — это уж как получится. Но я была настороже — успевала опередить и этих умников. Новый порядок приема посетителей быстро укрепился, чему немало способствовало то обстоятельство, что и я, и директор, каждый по-своему, получали от самой процедуры установления порядка колоссальное удовольствие. Уже к полудню определенное удовольствие начали получать и остальные — весть об очередном «обработанном» посетителе распространялась по административному зданию и дальше с быстротой молнии, а так как наиболее изощренно «обрабатывались» самые наглые и твердолобые, остальные, не столь нахальные и поэтому раньше оказывавшиеся в последних рядах, быстро оценили преимущества нового порядка и следовали ему в основном добровольно. Решающими в установлении и упрочении новых требований явились три последовавших одно за другим события. Первым быстро разнесся слух о том, что я требую выкладывать полную информацию о себе и о цели визита даже тогда, когда директора в кабинете нет. При этом сначала устраиваю допрос, а уже потом сообщаю, что шеф отсутствует. Эта весть вызвала негодование у некоторых особо самоуверенных господ. Второе событие состояло в том, что когда один из таких недовольных моим самоуправством посетителей попытался пробиться в кабинет силой, попросту оттеснив меня в сторону, я его вежливо предупредила, что во время обучения в школе посещала секцию карате и с радостью ему это продемонстрирую, а присутствующие будут свидетелями, что действовала я исключительно в целях самозащиты, ведь все видели, как он меня толкнул. Присутствующие — а таковых набралось несколько человек, причем большая часть из них торчала в приемной из любопытства, — предпочли благоразумно промолчать, но не отрывали от нас жадных взглядов. Посетитель — потом я узнала, что он был не только на рынке, но и в городе важной шишкой, — побагровел, но после секундного замешательства ретировался и больше ни в этот, ни на следующий день не появлялся, а присылал своего помощника. Замешательство его было вызвано еще и тем, что незаметно для окружающих я не замедлила подтвердить свою угрозу действием: аккуратно, но очень чувствительно погрузив пальчик в болевую точку на его руке. Боль при этом он должен был испытать адскую, но со стороны казалось, что я лишь нежно поддерживаю его под локоток, поэтому факт физического насилия остался нашей маленькой тайной. Третье событие поставило окончательную точку в утверждении нового порядка. Часа в четыре, когда я уже и в самом деле начала потихоньку звереть, а ноги гудели, как после затянувшегося марш-броска — присесть мне за весь день удалось лишь минут на пятнадцать во время обеденного перерыва, — в приемную ввалился Валерий Борисович Глухов собственной персоной. С первого места в моем черном списке Глухов уже успел переместиться на третье, но менее серьезным противником от этого не стал. О том, чтобы поставить его на место одним из тех многочисленных способов, которыми я до сих пор успешно усмиряла его коллег, не могло быть и речи, поэтому кое-какие меры предосторожности в преддверии нашей встречи пришлось принять заблаговременно. Естественно, войдя в приемную, Глухов, как и его многочисленные предшественники, немедленно наткнулся на меня. Его толстые губы растянулись в противной улыбочке, а маленькие глазки прищурились. — Здравствуй, крошка, — сказал он, подходя вплотную и разглядывая меня откровенно похотливым взглядом. — К шефу меня провожать не надо, дорогу я и сам знаю. — У меня есть для вас кое-что интересное. Я отступила на шаг, Глухов довольно хмыкнул, приблизился, обхватил меня одной рукой за талию, а другой начал лапать мой зад. — Кажется, я уже нашел то, о чем ты говоришь, — засмеялся он. — Ты вот что, детка, подожди меня тут. Как только я освобожусь, мы сразу же поедем… — На Некрасовскую? — перебила я, мило улыбнувшись. — Кстати, ваш тесть очень милый человек. Теперь пришла моя очередь довольно улыбаться, Глухов же озадаченно замолчал. Еще накануне я уточнила кое-какие любопытные факты его биографии. В том числе то, что на улице Некрасовской проживал старый приятель Глухова. Приятель этот давно сидел в печенках у налоговиков, руоповцев и не только у них, но любопытен был, собственно, не он сам, а «мальчишники», которые с завидной регулярностью устраивались в его квартире. На этих «мальчишниках», хотя мероприятия и имели такое милое название, неизменно присутствовали девицы, иногда только одна или две на всю компанию. Сама по себе эта информация также не привлекла бы моего внимания, если бы не трепетное отношение тестя Глухова к своей единственной дочери. Тесть, надо сказать, занимал ответственный пост в правительстве области, поддерживал зятя как мог, а взамен требовал только одного — Глухов мог заниматься чем угодно, но обязан был хранить верность глупой, страшненькой, но не в меру чувствительной и ревнивой жене. До Глухова сразу дошла угроза, скрытая в моих словах. Он отдернул руки, засунул их в карманы брюк и хмуро уставился на меня. — А вы к Владимиру Семеновичу направлялись? — спросила я задушевным голосом. — Так он сейчас занят. Просил, чтобы никто его не беспокоил. А вас он примет в шестнадцать тридцать. Я как раз собиралась звонить, чтобы предупредить об этом. Глухов выдвинул вперед нижнюю челюсть, посопел и покорно направился к выходу. Все это было два дня назад. За прошедшие сорок восемь часов многое успело измениться. Тот же Глухов, к примеру, интересовал меня уже постольку-поскольку. И сегодня мало кому приходило в голову игнорировать секретаря, заходя в приемную. Владимир Семенович Ямской, директор продовольственного рынка, на новую секретаршу нарадоваться не мог, хотя один раз и намекнул, что ино-гда я слишком уж перегибаю палку. Посетители разве что строем не ходили, по телефону я напрочь отказывалась разговаривать, если звонивший не желал представляться по всей форме, исключений при этом ни для кого не делала. Я поспешила успокоить Ямского, что такая строгость — мера временная, необходимая только на первоначальный период. У меня у самой не было никакого желания часами кружить по приемной, подкарауливая каждого, кто желал попасть на аудиенцию к директору. В ближайшем будущем я планировала как-то усовершенствовать данную процедуру, ведь время от времени мне необходимо было отлучаться, хотя бы для того, чтобы посетить дамскую комнату. Я помнила всех, с кем сталкивалась здесь за последние два, нет — уже почти три дня, о каждом составила какое-то мнение, многие голоса узнавала по телефону. Но все же каждого предпочитала пока самолично встречать и провожать. Что поделаешь, работа есть работа. И дело, конечно, не в обязанностях секретаря. Эту должность я заняла не просто временно, а временно дважды — на время отпуска Ирины и на время моего очередного задания. Так что, допрашивая очередную жертву, я очень надеялась, что задание выполню раньше, чем вернется Иринка. Если ей будет куда возвращаться. Вернее — к кому возвращаться. Хотя свято место, как известно, пусто не бывает. В случае, если с Владимиром Семеновичем неожиданно, учитывая его цветущий возраст и крепкое здоровье, произойдет какой-нибудь неоригинальный, но всегда неприятный казус типа сердечной недостаточности или кирпича, свалившегося на голову, прибыльная должность директора продовольственного рынка долго вакантна не останется. А угроза того, что жизнь молодого директора могла оборваться в любой момент, была вполне реальна. Собственно, судьба самого Ямского интересовала меня мало, в телохранители к нему я не нанималась. Но мой временный начальник мог сыграть роль основной приманки в расследовании, ради которого я и прибыла в этот город. Пока оставалось неясным, только ли его жизнь находится в опасности или чья-то еще, однако было известно наверняка, что Ямской является одной из ключевых, если не основной фигурой в стремительно разворачивавшихся в городе Муроме событиях. Именно эта стремительность подгоняла меня, не давала покоя и заставляла собирать и сортировать самые невероятные слухи, бродившие по городу. Вечерами Ямской предпочитал сидеть дома. Я же добросовестно провожала его до дверей квартиры, держась, разумеется, в некотором отдалении, а затем отправлялась «на охоту». До глубокой ночи я инспектировала злачные места города, знакомилась с нужными, потенциально нужными и совсем бесполезными людьми, слушала, пила, ела, играла в азартные игры, знакомилась со знакомыми своих новых знакомых, домой приходила только под утро, по самые уши загруженная информацией, которую еще предстояло проанализировать и рассортировать. А утром спешила на работу, где строго следила за тем, чтобы ни один посетитель не смог подобраться к Ямскому незамеченным. В первый же день я позаботилась о том, чтобы иметь возможность прослушивать кабинет Ямского и оба телефона директора, кстати, один из аппаратов до этого не был запараллелен с секретарским, и любой, кому был известен его номер, мог соединиться с директором напрямую, минуя мой официальный контроль. А это меня, естественно, совершенно не устраивало. К сожалению, приемная редко пустовала, мне то и дело приходилось отвлекаться на кофе, звонки, посетителей, поэтому слушать конфиденциальные разговоры директора удавалось лишь урывками. Положение осложнялось тем, что у директора имелся также мобильный телефон. Прослушивать его, конечно, можно, но сделать это не так-то просто, требуется особая аппаратура, которую с собой таскать неудобно. Хорошо еще, что мобильником директор пользовался в основном за пределами офиса. Но самое неприятное заключалось в том, что Ямскому не сиделось на месте, он то и дело срывался и куда-нибудь уезжал. Вот в этом и заключался основной недостаток моей работы в качестве секретаря — я не могла сопровождать Ямского постоянно, незаметно следовать за ним хотя бы на расстоянии. Каждый раз, когда он проходил через приемную со словами «буду через полчаса», в моей голове поневоле начинали бродить мысли о том, стоило ли концентрировать все усилия на одном объекте. Ведь если он больше не вернется, мне придется начинать все сначала, а печальный список безвременно почивших бизнесменов города Мурома пополнится еще одним именем. Успокаивало в такой ситуации только то, что «вирус невезения» пока поражал всех заразившихся им по-разному, каждая его жертва покидала этот мир своим собственным способом. Если подобная закономерность будет иметь место и впредь, то такие несчастья, как, например, автомобильная катастрофа или некачественная пища, можно исключить — это уже было. Я взглянула на метавшегося по приемной Игоря Николаевича. Бедняга совсем пал духом, того и гляди пустит слезу от отчаяния. После трех минут ожидания он выглядел так, словно провел в этой самой приемной годы, возможно, десятилетия, и надежда когда-либо увидеть приятеля покинула его окончательно. Должно быть, и правда что-то стряслось. — Давайте я вам чайку налью, — сменила я гнев на милость. Игорь Николаевич от моих слов подпрыгнул, как будто над его ухом только что неожиданно грянул гром, поморгал, переваривая мои слова, и только после этого пробормотал: — Не откажусь. Я налила ему крепкого чаю, пододвинула поближе сахар и крекеры. Ни на то, ни на другое он даже не взглянул, вцепился обеими руками в чашку, как в спасательный круг. Мое любопытство разгорелось еще больше. — Морозец на улице? — Что? — вздрогнул он. — Вы что-то сказали? — Замерзли? — переспросила я. — А-а. Да, наверное… — Игорь Николаевич нахохлился и снова погрузился в раздумья. Чай он даже не попробовал. Игорь Николаевич Шапочников стоял в моем черном списке на втором месте. Первое устойчиво занимал сам директор и его приятель. К Владимиру Семеновичу Шапочников приезжал ежедневно, то есть видела я его уже в третий раз. Все три раза он появлялся неожиданно для меня, но Ямской всегда знал о его визите. Из этого я делала вывод, что приятели договаривались о встрече заранее и, скорее всего, не по телефону. Насколько мне было известно, общих дел они практически не вели — Шапочников кормился доходами от реализации мягкой мебели. Дружескими чувствами ежедневные визиты Шапочникова тоже объяснить было сложно. Позавчера он так запаниковал, когда я начала задавать ему обычные вопросы: «Кто?» да «По какому вопросу?» — что мне подумалось, не страдает ли этот человек манией преследования или иным подобным недугом. Ямской до того момента не вмешивался в мои «разборки» с посетителями, а с явным удовольствием слушал наши препирательства из кабинета. Но когда узнал голос Шапочникова, вышел в приемную сам, чем немало меня удивил. Дальнейшее меня заинтересовало еще больше, а также насторожило и слегка разозлило. Шапочников при виде Ямского радости не выразил, даже не улыбнулся, только облегченно сказал: — Пойдем прогуляемся. — Холодно, — скривился Ямской. — Лучше уж мерзнуть, чем… — вырвалась у Шапочникова непонятная фраза. — В конце концов, мы можем куда-нибудь заглянуть. — Ладно, — нехотя согласился Ямской, сообщил мне, что вернется минут через тридцать-сорок, и вышел. Шапочников заторопился следом за ним. — До свидания, — сказала я ему вслед. Я была очень сердита, и фраза прозвучала не слишком доброжелательно. Шапочников испуганно оглянулся, посмотрел на меня, как на Горгону, пробормотал в ответ что-то неразборчивое и выскочил в коридор, при этом чуть не сбив с ног Нину Васильевну, нашего бухгалтера. Нина Васильевна отшатнулась и едва не уронила кипу документов, которую держала в руках. — Странный человек. Это надо срочно подписать, Оленька. Я оставлю? — Конечно. — Я взяла документы. С удовольствием просмотрю их на досуге, пока Ямской где-то бродит. — Я тоже заметила, что он со странностями. А он всегда такой или это временный заскок? — Не знаю, я его второй раз вижу. Позавчера он врезался в Карасика, — Нина Васильевна хихикнула. С Карасевым, или Карасиком, я уже имела счастье познакомиться. Юноша ростом под два метра и весом в сто двадцать килограммов разделывал туши в мясных рядах. Врезаться в него означало заработать легкое сотрясение мозга, сопровождаемое тяжелой головной болью. Я представила, как щуплый, не в меру суетящийся Игорь Николаевич пытается пробить головой могучую грудь Карасика, и тоже рассмеялась. — А кто он такой? — Этот? — мотнула головой в сторону двери Нина Васильевна. — Не наш, это точно. Кажется, старый приятель Владимира Семеновича. Я только вздохнула. Это я и сама знала. А известно о тесном знакомстве Ямского и Шапочникова мне стало еще до того, как я увидела их обоих. Этот разговор состоялся в мой первый рабочий день на посту секретаря администрации продовольственного рынка города Мурома. А за сутки до того, как я впервые вошла в офис данной администрации, генерал Гром, мой непосредственный начальник, посвятил меня в подробности предстоящего задания. Гром — это рабочий псевдоним генерала, а вообще-то его зовут Андреем Леонидовичем Суровым. Мое рабочее имя — Багира. «Ничего себе имечко», — именно так, помнится, я подумала, когда услышала его в первый раз. Но все когда-нибудь случается впервые и сначала кажется необычным, а через некоторое время привыкаешь. Вот и имя Багира я давно уже воспринимаю как неотъемлемую часть себя. Впрочем, имя, данное мне мамой и папой, конечно же, другое. Зовут меня не Ольгой, а Юлией. Юлией Сергеевной Максимовой, если уж представляться полностью. Ольга — тоже рабочее имя, только временное, данное мне на период выполнения задания, подкрепленное настоящими документами, «легендой» о прошлом. Имя залегендированное, если выражаться языком специалистов. Что поделаешь, такова наша «шпиенская» доля. Мы все время должны в кого-нибудь перевоплощаться, чтобы выслеживать, изобличать, раскрывать тайные заговоры, желательно в тот момент, когда они находятся еще в зачаточном состоянии, выяснять, кто есть кто, если кто-то представляется совсем не тем, кем он является на самом деле. И так далее, и тому подобное. В общем, скучать не приходится. На этот раз мне предстояло выяснить причину необъяснимого мора среди бизнесменов города Мурома. Глава 3 После того как Гром вкратце описал сложившуюся в Муроме ситуацию, у меня сразу же возник естественный вопрос: при чем здесь мы? Почему Грома настолько заинтересовал этот муромский «смертельный вирус», что он решил послать меня туда? Картина, конечно, складывалась любопытная: большая часть скоропостижно скончавшихся так или иначе была хорошо знакома между собой, а троих некогда связывала тесная дружба. Но ничего особенно странного в этом не было, учитывая сравнительно небольшие размеры города. Согласна, дело попахивало криминалом. Морги в Муроме, как, впрочем, и везде, пополняются ежедневно и бесперебойно. Но некоторые случаи смерти вызвали подозрение в отношении своей естественности. Минус убийства, случайные или преднамеренные. Минус те покойники, которые не подходили по возрастным критериям. Таким образом, после тщательного анализа было отобрано восемь случаев. Восемь довольно молодых людей отошли в мир иной в течение последних двух недель, причем обо всех восьмерых по городу ходили упорные слухи, что к праотцам они отправились не по воле слепого случая, а по более приземленным причинам. Лично я, проболтавшись в Муроме трое суток, переговорив с огромным количеством людей и пересмотрев все местные программы, которые смогла посмотреть, этот список несколько бы расширила. Впрочем, аналитикам виднее. Во всяком случае, должно быть виднее, хотя собственные выводы по поводу количества жертв совсем сбрасывать со счетов я тоже не торопилась. Жена одной из жертв «вируса», того самого, машина которого внезапно забунтовала на скользкой трассе, даже подала в соответствующие органы заявление с требованием разобраться в истинных причинах аварии, найти и наказать подлеца, который эту аварию устроил. Очевидно, наслушалась местного пророка и неутомимого борца за справедливость, ведущего авторской аналитической программы «Что говорят?» Андрея Москвичова. Хотя у меня после просмотра первой же его передачи сложилось впечатление, что ведущий под видом борьбы за справедливость занят тем, что собирает городские сплетни, а затем обсуждает их в прямом эфире. Это, собственно, изначально и заявлено в названии его программы. Но и пророчества у него хорошо получаются. Правда, окрашенные все больше в черный, в лучшем случае — серый цвет. Справедливости ради скажу, что жители Мурома программу Москвичова любят. Возможно, за то, что ведущий в прямом эфире озвучивает мысли самих горожан, причем те, которые сами они не всегда решаются высказать вслух. Но все-таки удивительно, каким чудом этот «пророк» сумел разглядеть «дело предпринимателей», как он назвал недавно возникшую в городе проблему повышенной смертности среди бизнесменов, да еще и глубоко ее копнуть, причем почти одновременно с нашими аналитиками. Надо признать, поработал он ничуть не хуже. Возможно, его стиль работы и содержание передач — всего лишь профессиональная уловка, сознательно выбранный имидж, позволяющий успешно конкурировать с коллегами. Впрочем, скоро у меня будет возможность пообщаться с местной телезнаменитостью лично. Сам Москвичов об этом, правда, еще не знает, мы пока даже незнакомы. Но я это знакомство планирую — поговорить с ним и вытянуть всю имеющуюся у него информацию нужно непременно. От вдовы, настырно ищущей виновного, в милиции отбивались, как могли, — кому нужен «висяк»? Но вдова оказалась упорнее сотрудников, и заявление пришлось-таки принять, а затем еще раз, более тщательно, осмотреть машину, перечитать отчеты, опросить людей, чьи фамилии фигурировали в деле. Тормоза автомобиля бизнесмена действительно оказались неисправными. К тому же выяснилось, что машину к дому предпринимателя самолично подогнал не кто-нибудь, а автослесарь, только что сделавший профилактический ремонт. А утром следующего дня хозяин машины сел за руль и… отправился в свой последний путь. Странно, что на эти любопытные совпадения не обратили внимания раньше. Следователь, отправляясь в автомастерскую, уже потирал руки, предвкушая скорое завершение дела. Но не тут-то было. Человек, ремонтировавший машину погибшего, хозяин маленькой авторемонтной мастерской, накануне вечером случайно, — разумеется, случайно, кому бы пришло в голову делать это специально, — схватился за оголенный провод, который почему-то оказался под напряжением. Так его и нашел на следующий день ранний клиент — лежащего на каменном полу автомастерской с проводом в руках. У автослесаря было только два помощника. Сказать что-либо существенное, но следствию до сих пор неизвестное, они не смогли, и дело моментально застопорилось. Незадачливый хозяин автомастерской стоял под номером шесть в составленном нашими аналитиками списке, сразу после своего клиента, с которым, между прочим, находился в дружеских отношениях. При жизни, конечно. Что-то тут было явно не так. Почему этим делом не занялись вплотную местные правоохранительные органы, понятно и без дополнительных объяснений. Несмотря на бродившие по городу слухи, едва ли кому-нибудь еще пару-тройку дней назад могло прийти в голову, что все эти смерти могут быть насильственными, скорее всего, выполненными на заказ. Но сейчас, наслушавшись Москвичова, народ гудит, не умолкая, муссируя вслед за ведущим популярной телепрограммы разные версии, одну занимательнее другой. Интересно, что даже Москвичов до сих пор ухитрился не произнести ни слова о серии заказных убийств, а лишь постепенно подводил послушную аудиторию к такой мысли. Причем люди как будто разучились думать самостоятельно, — как попугаи, повторяли на все лады версии Москвичова, не отклоняясь от заданного им направления ни на йоту. И даже если кто-то о насильственном характере смертей все же подумал, то тут же предпочел забыть о своих подозрениях. Это только в кино в нужном месте и в нужное время обязательно выискивается честный полицейский или в нашем варианте — честный мент. Вот он-то, вопреки насмешкам со стороны товарищей — «и оно тебе надо?», недовольству со стороны начальства — «делом занимайтесь, Иванов, делом!», угрозам со стороны неизвестных или известных преступных лиц — «будешь совать нос, куда не следует, мы тебя, твоего любимого пса и твою семью…», умудряется разглядеть в обычной на первый взгляд истории чудовищный заговор злых сил и справляется с ними одной левой. На самом деле райотделы безнадежно вязли в «бытовухе» — преступлениях на бытовой почве, обычно в состоянии аффекта, алкогольного или иного опьянения. Всеми силами они отбрыкивались от преступлений, грозивших стать «висяками», то есть такими, раскрыть которые не было никакой надежды. А все, кто стоял выше, только и знали, что кричать: «Гоните показатели, мать вашу!» Поэтому, если бы какой-то обремененный чувством справедливости оперативник или следователь посмел заикнуться о том, что муромские бизнесмены мрут не по печальному стечению обстоятельств, а по чьей — то преступной прихоти, на него бы немедленно зашикали и отправили писать бесконечные еженедельные, ежеквартальные, текущие и прочие отчеты. В лучшем случае. В этом деле ничто напрямую не свидетельствовало о преступлении. Эмоциональное заявление убитой горем вдовы одного из потерпевших не в счет. Сверху указаний не поступало — там тоже не дураки сидят: знают, что стоит замечать, а что нет. Следовательно, ни о каких преступных деяниях, а также мерах по их пресечению не может быть и речи. На одежде одной из жертв, правда, были обнаружены мелкие пятна крови, но на следующий же день выяснилось, что, прежде чем отправиться с работы домой, он в присутствии нескольких свидетелей поговорил на повышенных тонах с кем-то по телефону, здорово перенервничал, в результате чего у него неожиданно пошла носом кровь. Несколько капель попало на одежду. Это небольшое происшествие только лишний раз подтвердило обоснованность окончательного заключения — смерть наступила по естественным причинам, а именно в результате острой сердечной недостаточности. На этом дело закрыли. Собственно, и дела-то, как такового, не было. Зато была цепочка загадочных при всей их естественной видимости смертей. И все-таки мне оставалось пока непонятным, почему муромским «вирусом» заинтересовалось мое руководство. Мало ли на что закрывают глаза представители правоохранительных органов на местах. Большинство из «незамеченных» официальными представителями преступлений, проступков, нарушений лежат на поверхности, о некоторых из них мои коллеги осведомлены едва ли не лучше самих нарушителей правопорядка, но только единичные, особые случаи вызывают их пристальное внимание. Даже если в Муроме истребляли предпринимателей на заказ, при более внимательном изучении, скорее всего, быстро бы выяснилось, что по прошествии нескольких лет мирного сосуществования местные авторитеты начали перекраивать территории или сферы влияния. Наверняка вынырнул кто-то из новых, чересчур прытких и нетерпеливых, и теперь торопится силой укрепить свой пока шаткий авторитет. Такие мысли, возникшие у меня во время разговора с Громом, совсем не означали, что я всеми силами стремилась увильнуть от работы. В случае когда по каким-то причинам, например, вследствие повальной коррупции, местные правоохранительные органы не могли или попросту не хотели самостоятельно разбираться с силами, стоящими по другую сторону закона, нередко подключали нас. Но дело в том, что, если в Муроме происходит банальная криминальная разборка, как раз нашему отделу там делать особенно нечего. Я вежливо дождалась, когда Гром сделает паузу, и поинтересовалась: — Разрешите небольшое замечание, товарищ генерал? Гром заинтересованно посверлил меня взглядом, кивнул, благосклонно оставив без внимания столь фривольную формулировку: — Слушаю. Сразу оговорюсь, что с Громом мы не один пуд соли вместе съели. Так что, когда (и если) предоставлялась возможность, общались как старые добрые друзья. Однако работа есть работа. И специфика нашей деятельности (впрочем, не только нашей) диктует свои условия общения. Рабочая обстановка исключает вольности в разговоре и поведении. И Гром, и я, какие бы чувства в глубине души мы друг к другу ни испытывали, всегда помнили о необходимости соблюдать требуемую дистанцию в сугубо рабочем разговоре. Единственное, что я могла позволить себе в такие моменты, это слегка поиронизировать, а Гром — с терпимостью и пониманием мудрого руководителя позволить мне это сделать да сдержанно пошутить в ответ. Мое замечание в адрес начальства было предельно коротким: — Вы чего-то недоговариваете. Отсмеявшись, генерал укоризненно сказал: — Багира, твоя дотошность для дела, конечно, очень полезна, но иногда она, ей-богу, достает. Разумеется, я понимаю, что у начальства могут быть свои резоны для совершения тех или иных действий. Начальство само решает, в какой степени стоит посвящать меня в подробности дела и посвящать ли вообще, мое мнение при этом спрашивают крайне редко. Так редко, что можно смело сказать: не спрашивают вовсе. Но всегда хочется знать чуть больше, хотя бы для того, чтобы мне же меньше работы было. Девяносто из ста, что в конечном итоге я так или иначе раскопаю большую часть информации, которая сейчас известна Грому, но до моего сведения по каким-то причинам не доведена. Но для этого мне придется потрудиться в поте лица, потратить бездну драгоценного времени. Так, черт возьми, почему бы не задать маленький уточняющий вопрос, если есть надежда получить ответ да если при этом еще знаешь, что лично тебе за это ничего, кроме напускного недовольства начальства, не будет? — Я всего лишь хочу внести некоторую ясность. — Я посмотрела на генерала самым простодушно-невинным взглядом, который только смогла найти в своем арсенале. — Чтобы знать, в каком направлении следует копать особенно настойчиво. Нам ведь не нужны лишние трупы? — Лишние — не нужны, — усмехнулся Гром. — Лишних и так более чем достаточно. Но позволь и мне сделать небольшое замечание? Даже не моргнув глазом, я важно кивнула. Гром отвесил легкий поклон и с сарказмом сказал: — Благодарю. Мы так давно работали бок о бок, что вполне могли позволить себе подобный невинный обмен колкостями, не особенно заботясь о нарушении субординации. Я снова кивнула, все еще сохраняя непроницаемое выражение лица, но щеки уже начинали потихоньку пылать. Довольно хмыкнув, генерал продолжил: — Так вот, уважаемая. Должен заметить, что тебе свойственна не только дотошность и непочтительное отношение к руководству, но и изрядная нетерпеливость. Я, между прочим, еще не закончил с вводными, — вот тут я покраснела по-настоящему, Гром милостиво оставил сей факт без внимания и перешел на серьезный тон: — Сразу оговорюсь, что к муромскому делу проявляется неавторизованная активность сразу с двух сторон: сотрудника нашего ведомства и кое-кого из президентского окружения. Термин «неавторизованная активность» означал, что некое официальное лицо начало настойчиво проявлять повышенное любопытство в той сфере, которая по должности его совершенно не касалась. — Один из помощников президента уже дважды, оба раза завуалированно, пытался выведать, как у нас продвигается работа в отношении повышенной смертности предпринимателей города Мурома. — То есть работа в этом направлении уже ведется? — удивилась и насторожилась я. Моя настороженность генералу была более чем понятна — крайне редко случалось так, чтобы дело, над которым работал один сотрудник, передавали другому. Разве что в случае тяжелой болезни, ранения или гибели первого. Либо вследствие иных, не менее серьезных, обстоятельств. Кроме того, информация по всем мало-мальски значимым событиям, в какой бы части нашей необъятной родины они ни происходили, регулярно отслеживалась и подвергалась тщательной обработке и анализу. Но «вести работу» означало переход от стадии пассивного наблюдения к активной деятельности, иными словами — оперативной разработке. — В том-то и дело, — Гром нахмурился, — до сих пор активных действий в этом направлении с нашей стороны не предпринималось. На данный момент проведен сбор более детальной информации. Вчера от источника в Муроме поступили дополнительные любопытные сведения, касающиеся некоторых подробностей из биографий погибших. Пятеро из упомянутых в списке воспитывались в одном детском доме. В подростковом возрасте они сколотили команду из детдомовских и городских. Всего в эту команду входило десять подростков. Такая точная цифра известна потому, что ребята создали своего рода тайное общество, прием посторонних в которое не допускался ни под каким предлогом. Выпустившись из детского дома, закончив школы, обзаведясь семьями, члены общества продолжали тесно общаться. Большинство из них осталось в Муроме, кое-кто на несколько месяцев либо лет менял место жительства, но впоследствии все вернулись в родной город. Кроме одного. Вместе с пятью детдомовскими всего в общество из данного списка входило семь человек. Внимательно слушая, я быстро сортировала информацию. — А этот один, который не вернулся, что с ним? — В тысяча девятьсот девяносто первом уехал в Нижний Новгород, оттуда собирался податься в Петербург, или как он тогда назывался? Черт, запутаешься в этих переименованиях. Говорил, что в Питере у него якобы проживает родная тетка. С момента отъезда из Нижнего Новгорода след его теряется. На данный момент о гражданине Найденове Е. В. — типично детдомовская фамилия! — ничего не известно. — Значит, из десяти членов тайного общества, организованного подростками, на сегодняшний день семеро — покойники, — заключила я. — Еще один пропал в неизвестном направлении. Следовательно, остается два человека. Вот это уже становилось интересным. — Совершенно верно, — кивнул Гром. — Полный список членов команды найдешь в аналитической записке. Двое оставшихся на данный момент проживают в Муроме. Бизнесом занимаются. Кстати, дополнительная информация к размышлению: восемь из десяти в начале девяностых занялись частным предпринимательством. Дела у них идут с переменным успехом, в основном так, по мелочовке. Девятый — вольный художник без определенного рода занятий. Точнее, являлся таковым. Пока не отошел в мир иной, время от времени подрабатывал у кого-нибудь из друзей-бизнесменов. Десятый — тот, след которого потерялся. Я подняла руку. — Спрашивай, — кивнул Гром. — Я могу лично встретиться и поговорить с источником? Гром изобразил на лице выражение, должное означать глубочайшее сомнение по данному вопросу. Понятное дело, такие люди, как муромский источник, шли на контакт с другим сотрудником крайне редко. Обычно по доброй воле так могли поступить разве что «идейные» — люди, оказывающие негласное содействие правоохранительным органам не потому, что их запугали, взяли «на крючок» или они прельстились неплохим вознаграждением и ощущением эдакой скрытой власти над ничего не ведающими окружающими. «Идейные» вознаграждения не ждут, хотя и не отказываются от него. Некоторых из них привлекает сама возможность быть сотрудниками, хотя и негласными, фискальных органов. Большая же часть «идейных» просто любит стучать, причем все равно кому, но лучше, конечно, тому, кому следует. Остальные же источники, как их нейтрально предпочитал называть Гром, согласившиеся на сотрудничество по другим соображениям или за неимением выбора, опасаясь возможности разоблачения, предпочитали работать только с курирующим их сотрудником. Да и сам куратор редко соглашался даже переговорить с источником о возможности его встречи с другим сотрудником. Информаторов, особенно тех, кто работал результативно, берегли и старались не засвечивать даже перед своими. И все же очень хотелось получить данные из первых рук. Поэтому я деликатно проигнорировала выражение лица Грома и пояснила причины своей настойчивости: — Информация довольно подробная. Исходя из этого можно предположить, что человек либо сам является членом этого «братства десяти», либо очень близок к кому-то из десятерых. Следовательно, во-первых, он может знать гораздо больше, чем рассказал. Мог просто что-то упустить, не придав значения мелочи, которая в действительности может оказаться очень существенной. Во-вторых, он сам может оказаться в опасности, тогда можно сыграть на необходимости обеспечить ему хотя бы относительную защиту. — И кто же будет эту защиту обеспечивать? — прищурился Гром. — От официальных мероприятий по этому поводу он, конечно же, откажется. Это может быть чревато последствиями, большой риск быть засвеченным. А отправлять в Муром своего человека специально для того, чтобы… Гром сделал выразительный жест. Я невозмутимо заметила: — Зачем же еще кого-то отправлять? Насколько я поняла, мне в любом случае в Муром ехать придется, иначе этого разговора бы не было. Поеду я по легенде, ничего официального. Случайно могу оказаться родственницей или знакомой источника. Или в самом городе познакомиться. Знакомится же он время от времени с новыми людьми? Вариантов много. А я хотя бы какое-то время могу быть рядом. — Отношение источника к «Братству десяти», как ты его обозвала, равно как и степень приближенности источника к живым или мертвым членам «братства», мне неизвестно. А насчет того, что он не все рассказал… Ох, Багира, вечно ты всех подозреваешь в утаивании информации! — Работа такая, — улыбнулась я виновато. — Накладывает свой отпечаток. — Нельзя, чтобы так заметно накладывала, — строго заметил Гром и постучал пальцами по полированной столешнице. — Гибче надо быть, гибче. Рассказал ли источник все, что ему было известно, или нет — неясно. Но ты же понимаешь, человек сообщает то, что считает возможным сообщить. Даже у штатных сотрудников могут быть свои причины утаить какую-то информацию, а это всего лишь осведомитель. Ну хорошо, я поговорю с куратором источника. Но настаивать, учти, не буду. Попрошу сформулировать так: если источнику понадобится защита, он сможет через курирующего офицера выйти на связь с тобой. — В обмен на информацию, разумеется, — упрямо уточнила я. — Разумеется, — вздохнул Гром. — Но заранее, думаю, ему об этом сообщать не обязательно. Ты его заполучи сначала. Хотя он и сам, думаю, в курсе, что альтруизм — слово для нас малознакомое. * * * От приближенного к «тайному братству» источника сведений не поступало ни в первый день моего приезда в Муром, ни на следующий. Оставалось только догадываться, кто именно сообщил ценную информацию моему коллеге. И, кстати, жив ли он вообще на данный момент. Скорее всего — да, учитывая то любопытное обстоятельство, что со дня моего приезда в Муром ни одной подозрительной смерти в городе отмечено не было. Чтобы выяснить это, не надо было даже наведываться в морги либо официально или хитростью вытрясать информацию из местных правоохранительных органов. Все новости можно было узнать в городе едва ли не от первого встречного. На данный момент мор среди местных предпринимателей стал темой самой животрепещущей. Об этом велась добрая половина разговоров как в рабочее, так и в сугубо личное время. Администрация рынка не являлась исключением из общего правила. Причем особо жаркие дискуссии разгорались по утрам, когда сотрудники, едва встретившись, сгорали от желания поделиться новыми версиями разворачивающихся событий, и ближе к вечеру, когда приближалось время выхода в эфир очередной передачи «Что говорят?». К Андрею Москвичову, автору и ведущему вышеупомянутой передачи, я испытывала самую настоящую нежность и глубочайшую признательность. Если бы не этот специалист по новостям, смыслом жизни которого являлась погоня за сенсационным материалом, выискивание «горячей» информации, придание ей подходящей формы с душещипательными подробности, чтобы потом, в специально отведенное экранное время, шокировать мирных обывателей своими потрясающими открытиями, так вот если бы не он, нелегко мне пришлось бы в охоте сразу на нескольких «зайцев». Ведь для того, чтобы распутать муромское дело, следовало в ворохе информации найти ниточку, потянув за которую, можно было вытянуть нужную рыбку, искать недостающие кусочки мозаики, без которых общая картинка никак не хотела складываться. Но при этом еще надо было, хочешь или не хочешь, обеспечивать безопасность Ямского, ведь пока именно он выполнял в моем расплывчатом плане роль наживки, на которую рано или поздно кто-нибудь да должен клюнуть. А благодаря усилиям Москвичова я имела возможность, впрочем, как и все зрители передачи «Что говорят?», узнавать о текущих новостях в «деле предпринимателей», не прилагая к этому никаких особых собственных усилий. Первая передача Москвичова, посвященная серии подозрительных смертей среди муромских бизнесменов, вышла в эфир аккурат в день моего приезда в Муром. Тогда я еще не знала о великой роли этого человека в повседневной жизни горожан, равно как и в моем расследовании. Разумеется, еще до того, как моя изящная ножка ступила на муромскую землю, я составила примерный план действий, одним из пунктов которого являлся регулярный просмотр местных телепрограмм. На деле оказалось, что для моих целей достаточно смотреть одну — «Что говорят?». Остальные понадобились лишь для того, чтобы удобнее отделять зерна от плевел: Москвичов щедро делился со зрителями чужими и собственными домыслами, предположениями, прогнозами, и оказывалось нелегко выудить из его нескончаемого словесного потока то, что стоило принять во внимание. Итак, первую по интересующей меня теме передачу Москвичова я посмотрела совершенно случайно — наткнулась на нее, когда настраивала каналы во взятом напрокат телевизоре. Уже на следующий день я прервала ознакомление с городом и его жителями специально для того, чтобы посмотреть очередную передачу. Вернее было бы сказать, не посмотреть, а послушать. Лицезреть Андрюшину таинственно-напыщенную физиономию дольше одной минуты подряд у меня не хватало терпения. Хорошо, что на передачу отводилось всего двадцать минут. Впрочем, я быстро убедилась, что дело свое он знал, — те его зрители, с мнением которых я так или иначе успела познакомиться, относились к журналисту примерно так же, как и я: поругивали за то, за это, но в восемь вечера с завидным упорством переключали каналы, чтобы узнать, что муромский пророк поведает на этот раз. Во многом такая преданность зрителей объяснялась манерой Москвичова выдавать информацию строго дозированными порциями, оставляя последнюю, интригующе начатую мысль как бы недосказанной до конца. Завтра, мол, завтра, родные, все узнаете. Если телик, конечно, включите. А пока додумывайте, фантазируйте, пытайтесь угадать, что же такое интересненькое я хотел сообщить. Поневоле так и хотелось воскликнуть: «Черт возьми, на самом интересном!..» Так, в первый день замогильным голосом, кровожадно посверкивая глазами, ведущий заявил, что в то время, как несознательные муромчане сидят по своим квартиркам и в ус не дуют, в городе творятся ужасные вещи: над мелким и средним бизнесом возникла серьезная угроза быть обезглавленными напрочь. Потому что менее чем за две недели, а именно за двенадцать с половиной суток к праотцам отправились, по предварительным подсчетам, тринадцать предпринимателей. «По предварительным подсчетам», надо полагать, означало, что точными сведениями по этому вопросу Москвичов не располагал. Это заявление заняло две минуты десять секунд. Оставшиеся семнадцать минут пятьдесят секунд ведущий раскрывал некоторые подробности гибели некоторых из тринадцати несчастных, мрачно намекал на ужасы, которые должно нести с собой это дьявольское число и раза три-четыре повторил, что вот уже несколько дней ведет собственное независимое расследование по «делу предпринимателей». Правда, не пояснил, что именно он расследует: уточняет количество жертв, выясняет причины, по которым иммунитет предпринимателей к несчастным случаям внезапно снизился, или копает в каком-то другом направлении. В конце передачи вместо привычных фраз, которые обычно в таких случаях говорят на прощание, Москвичов, пристально посмотрел в камеру, тихим и строгим голосом поинтересовался: — Так что же за всем этим стоит? Я испытала чувство, близкое к изумлению. Каков хитрец, а? Даже обошелся без конкретной формулировки, за чем именно «что-то» может стоять. В следующей передаче Москвичов продолжил перечисление погибших и описание душераздирающих подробностей их гибели, не забывая включать в печальное повествование эффектные вставки типа: «Господин Сергеев не умел предвидеть будущее. Когда он утром перед уходом целовал жену и маленького сынишку, для которого был не господином Сергеевым, удачливым предпринимателем и меценатом, а просто любимым мужем и папой…» Между делом он подбросил мысль, что, вполне возможно, многие несчастья, свалившиеся на головы жителей Мурома, можно свалить на високосный год, для многих подобное объяснение может показаться привлекательным. Но, увы, к сожалению, все не так просто. После этой многозначительной фразы последовала гнетущая пауза, и передача завершилась. Аплодисменты. Бурные и продолжительные. Интересно, что он выдаст сегодня вечером? Учитывая все вышесказанное, сегодня он должен либо развить идею о внезапном перерыве в пополнении печального списка, либо намекнуть, что ему известны истинные причины, по которым муромские бизнесмены расстаются с жизнью. Даже если на самом деле эти причины для него — тайна за семью печатями. Мысль о том, что именно Москвичов может являться тем самым источником, через куратора которого Грому поступила исчерпывающая информация о некоторых фактах из биографии погибших, я отбросила сразу же, стоило ей появиться. Негласный осведомитель «конторы» не станет играть с огнем столь рискованным образом. Конечно же, у каждого правила могли быть свои исключения, поэтому совсем забывать про такую возможность не следовало. И все же я склонялась к мысли, что Москвичов работал совершенно обособленно, действительно проводил собственное «независимое журналистское расследование». И, судя по тому, как журналист оформлял и подавал материал, известно ему на самом деле не так уж много. Точнее, не известно ничего такого, о чем бы не знала, например, я. Если не считать того преимущества, что Москвичов явно имел своего осведомителя в правоохранительных органах. Об этом свидетельствовал несколько односторонний характер информации, которую журналист использовал, а также некоторые специфические, с профессиональным «ментовским» душком, детали, равно как и речевые обороты. Их Москвичов использовал в большом количестве, особенно при описании места, где был обнаружен очередной труп, но употреблял при этом не всегда правильно. Из чего следовало, что сам журналист к правоохранительным органам ни в прошлом, ни в настоящем отношения не имеет. Пока Москвичов даже не докопался до детдомовского прошлого погибших, не говоря уже о таинственном «братстве десяти». Если бы эти факты ему были известны, он наверняка бы не удержался и уже упомянул о них или хотя бы намекнул, а в первую очередь сократил бы список жертв с тринадцати человек до восьми. «Возможность того, что Москвичов был связан с нашим источником, нельзя исключать», — решила я. Источник мог утаить от журналиста большую часть известной ему информации хотя бы из чувства самосохранения. Но сама по себе возможность этой связи, исходя из теории вероятности, стремилась к нулю. Из всего этого следовало, что, во-первых, Москвичов наткнулся на «дело предпринимателей» совершенно случайно. Буквально наткнулся и немедленно ухватился за него, а уже затем начал раскручивать. В таком случае то, что сделал он это практически одновременно с нашими хвалеными аналитиками, являлось чистым совпадением. Надо сказать, аналитикам это обстоятельство плюсов не добавляло — их почти обскакал какой-то провинциальный журналистишка. Во-вторых, Москвичов, несомненно, обладал острым умом и рано или поздно мог, откопать по «делу предпринимателей» что-то стоящее. Значит, мне надо поскорее установить с ним более тесные взаимоотношения. И наконец, в-третьих, журналист в любой момент мог сам оказаться под ударом. Пока складывалось впечатление, что Москвичов ухватился за «дело предпринимателей», чутьем почувствовав, что что-то в Муроме нечисто, но не более того. «Дело» журналист состряпал, исходя из голых предположений и основываясь больше на профессиональной интуиции, чем на фактах, хотя на самом деле никакой достоверной информацией по этому «делу» до сих пор не владел. Возможно, он до сих пор сам не был уверен, не обернется ли его независимое расследование пшиком. И эта неуверенность в обоснованности собственных умозаключений в любой момент могла заставить журналиста сделать опрометчивый шаг, который вполне может оказаться последним в его жизни. Это еще один аргумент в пользу того, что за Москвичовым следовало присматривать особо тщательно. И человеколюбие тут совершенно ни при чем. Специально защищать журналиста от неизвестного истребителя предпринимателей я не собиралась. Я не ангел-хранитель с крылышками, который только и думает о том, как бы уберечь от опасности каждого, кто на нее нарывается. У меня другие задачи. Да и крылышек нет. Но Москвичов, так же как и Ямской, мог сыграть роль наживки и вывести меня на организатора убийств или на непосредственного исполнителя заказов, если организатор и исполнитель, конечно, не являлись одним лицом. В последнем случае моя задача могла бы значительно упроститься. В отличие от тележурналиста, сомнений в том, что некоторые из муромских предпринимателей перешли кому-то дорогу и теперь за это расплачивались, у меня более не оставалось. Первоначальное задание Грома обязывало меня иметь некоторую долю сомнений в отношении насильственного характера смерти девяти (а возможно, и более) человек, внесенных аналитиками в список. Мне следовало самостоятельно разобраться в ситуации на месте. И если я получу доказательства, что все, над чем так упорно работала целая команда специалистов, что так будоражило Муром последние дни, что дало возможность Москвичову стать на ближайшее время едва ли не самым популярным человеком в городе, если я почувствую, что все это не чудовищное стечение обстоятельств, не «выступление» маньяка, невесть за что взъевшегося на предпринимателей, что високосный год или иные форс-мажорные обстоятельства не имеют к данным событиям ровным счетом никакого отношения, — в этом случае следовало забыть все «возможно», «если» и «не исключено». А все усилия нужно будет направить на поиски конкретного человека или группы лиц, организовавших вполне конкретные убийства вышеупомянутых девяти человек, для отвода глаз оформленные как несчастные случаи. Несмотря на необходимость в соответствии со своими секретарскими обязанностями торчать в приемной администрации рынка от начала установленного рабочего дня и до самого его конца, обстановку на месте я изучала столь активно, что сейчас мне уже начинало казаться, что провела я в Муроме не три неполных дня, а три полных года. Одно то, что во время прогулки по центру города меня приветствовал как старую добрую знакомую каждый пятый встречный, говорило само за себя. Таким образом я могла с чистой совестью заявить, что обстановку в городе изучила досконально. При этом окончательно пришла к выводу, что местных предпринимателей методично и, что немаловажно, профессионально истребляли. Прямых доказательств этого у меня пока не было, но по полученной генералом инструкции они, в общем-то, и не требовались. Гром ясно сказал: если чутье подскажет. Вот оно мне и подсказывало. Да так настойчиво, что я немедленно приступила ко второй, основной, части генеральской инструкции. То есть в качестве рабочей приняла версию, что предприниматели отправлялись на тот свет не случайно, а в результате хорошо организованной акции. Организатора акции, скорее всего, следовало искать в ближайшем окружении погибших, и прежде всего среди тех из них, кто входил в детдомовское «братство». Значит, для начала предстояло выяснить, где на сегодняшний день находились двое из десяти «побратимов», след которых затерялся. Здесь вышла небольшая накладочка. Если сначала предполагалось, что разыскивать предстоит только одного — того, который девять лет назад уехал в Нижний Новгород, после чего связь с ним оборвалась. Найденов Е. В. — так он именовался в аналитической записке. Муромский осведомитель знал только имя Найденова — Евгений. Не знаю, откуда аналитики выкопали первую букву его отчества, очевидно, из какого-то старого документа, случайно попавшего к ним в руки. Мне было лишь известно, что специально в детдомовском прошлом Найденова, равно как и убитых, пока никто не копался. Детский дом, в котором воспитывался Найденов, несколько лет назад расформировали, разворачивать же обширную сеть выявления связей на момент составления аналитической записки никто не стал из-за отсутствия времени и физической возможности. Так что это дело также свалили на меня, снабдив, правда, несколькими адресами, в числе которых был, например, адрес одной из воспитательниц, работавшей в детдоме до середины восьмидесятых годов. Все из-за той же нехватки времени основная часть разрозненных данных, разными путями попавших в руки аналитиков, проверке не подвергалась. Поэтому некоторая информация оказалась устаревшей, в чем я уже убедилась. Например, вышеупоминавшаяся Громом воспитательница детдома ушла на пенсию и уехала из Мурома. Ее бывшая соседка, которую мне с огромным трудом удалось разговорить, угрюмая старуха с недовольно поджатыми сизыми губами и выцветшими от времени и чрезмерного количества желчи глазами, сказала, что та еще несколько лет назад перебралась к дочери в другой город. В какой именно, соседка то ли не помнила, то ли не посчитала нужным сообщить. Директор детского дома скончался около года назад в возрасте семидесяти двух лет. Его дочь, правда, сообщила мне адрес одного бывшего воспитанника, часто навещавшего пожилого экс-директора, который заменил многим ребятам отца и мать. Женщина также припомнила нескольких других «ребят», имевших уже детей, а некоторые — даже внуков, но ничего толком ни об одном из них сказать не смогла. Еще она вспомнила воспитанника того же времени, к которому относились и интересовавшие меня лица. Более того, она сказала, что он близко дружил с Володькой Ямским — моим временным дражайшим шефом. А что самое ценное: адрес этого ученика при сортировке отцовских документов после его смерти случайно не отправила в мусор вслед за остальной «макулатурой». Окрыленная, я немедленно помчалась по этому адресу, но дома никого не застала. Но только на этом проблемы, связанные с недостоверными данными, с которыми мне пришлось столкнуться, не закончились. Из двух членов детдомовского «братства», согласно аналитической записке, проживавшим в городе Муроме, в наличии имелся только один — Ямской, в окружение которого я и была внедрена. Игорь Николаевич Бесфамильный, по данным городского адресного стола, в указанной квартире не проживал уже восемь лет. Каждый раз, задавая вопросы, я, не мудрствуя лукаво, предлагала одну и ту же причину своей любознательности: когда-то состояла с этим человеком в тесных дружеских отношениях, но несколько лет назад, погрязнув в делах житейских, потеряла всякую связь, которую теперь страстно желаю восстановить. Обычно такое объяснение, сопровождаемое трагически-печальным выражением лица, вполне удовлетворяет собеседников и позволяет вытянуть из них те крохи информации, которыми они владеют. Но служащие некоторых государственных учреждений, в частности адресного стола, — совершенно особая категория. Этих печальной историей из жизни не проймешь. Действовать официально, не нарушая рамок легенды, я не могла. Передавать информацию Грому, а затем ждать результатов могла, но не хотела, так как подобный подход неминуемо оборачивался потерей времени. Поэтому я решила поступить более разумно, как мне и подобало вести себя по «легенде», — сначала вовсю качала права, требуя «начальника или кто тут за главного», затем закатила истерику. Когда начальница — дородная женщина с огромными, сильно оттягивающими мочки безвкусными золотыми серьгами — все же появилась, я быстро успокоилась, изложила версию моего здесь появления и протянула заполненный по всем правилам и сложенный пополам формуляр запроса. Обе мы прекрасно понимали, что никакой вины адресного стола в исчезновении из поля зрения чиновников гражданина Бесфамильного Игоря Николаевича нет. Попросту при выписке данного гражданина с предыдущего места жительства, как это нередко случается, лопухнулись сотрудники паспортного стола, позабыв в ежедневной текучке передать в адресный стол листок убытия. Также мы обе знали, что ситуация эта совсем не безвыходная, начальнице стоит только дать подчиненным указание, чтобы они сами запросили в паспортном столе необходимые сведения по «утерянному» гражданину. Именно так начальница и порешила сделать, на мгновение развернув бланк запроса и скользнув заинтересованным взглядом по лежавшему внутри его новенькому банковскому билету. — Полагаю, ваше требование справедливо, — проворковала она успокаивающе. — Не волнуйтесь, гражданочка, приходите послезавтра. Сделаем все, что в наших силах. Мы в какой-то степени относимся к сфере услуг, и помогать населению — наша святая обязанность. — Значит, мне подойти завтра? — переспросила я. Женщина на секунду задумалась, прикидывая, правильно ли она расценила мой многообещающий взгляд, и подтвердила: — Завтра, во второй половине дня. Завтра наступило сегодня. Теперь мне нужно было под благовидным предлогом отлучиться с работы и забежать к дородной начальнице за ответом. Еще одну банкноту, такую же новенькую и хрустящую, как и в прошлый раз, я уже приготовила. А Ямской между тем все еще не появился. Глава 4 Я отвлеклась от размышлений и покосилась на Шапочникова, больше всего сейчас смахивающего на нахохлившегося городского воробья. Чай давно остыл, но Шапочников продолжал машинально тискать чашку в руках, как если бы все еще грел об нее озябшие ладони. «Вот тоже кадр, — подумала я с внезапно нахлынувшей неприязнью. — Надо бы связаться с Громом, пусть покопаются в прошлом этого воробышка да не тянут с передачей сведений». Аналитиками Шапочников был указан в числе ближайшего окружения Ямского, но откуда он взялся, не было сказано ни слова. Может, пришлют что-нибудь со следующей порцией информации, которую, как предполагалось, добудут и обработают в течение двух-трех дней. Пока я, так же как и в первый день, вынуждена была довольствоваться более чем скудными сведениями из составленной второпях, а потому куцей аналитической записки. Кроме этого, среди документов, переданных мне Громом, содержалось еще несколько справок. Большинство из них касалось экономической, политической и преступной жизни города, а также изменений, произошедших в Муроме за последние восемь месяцев. Дело в том, что восемь месяцев назад мне уже приходилось работать по делу, хвосты которого вели в Муром, хотя в самом городе в тот раз побывать не пришлось. Поэтому, готовясь к оперативному внедрению, мне не надо было, как это обычно бывает, тратить уйму времени на изучение полнообъемной информации по Мурому. Достаточно было только освежить уже имеющиеся знания да познакомиться со свежими данными. Больше всего информации по «братству» в аналитической справке содержалось о Ямском. Пару лет назад Владимир Семенович краем проходил по тогда немало нашумевшему делу о взяточничестве и злоупотреблении служебным положением в муромской налоговой инспекции, поэтому оказался единственным человеком из детдомовской «десятки», сведения о котором заняли целых полторы страницы. Что касается Шапочникова, то был указан только его адрес и семейное положение — женат, с короткой пометкой: супруга проживает отдельно. Может, он и есть тот самый источник? И что означает эта пометка: «Проживает отдельно»? — Игорь Николаевич? — вкрадчиво начала я. Шапочников вздрогнул, изрядная порция холодного чая выплеснулась из чашки на ворсистое ковровое покрытие, несколько капель попали на дорогие брюки и тут же впитались. Игорь Николаевич, взяв чашку в одну руку, отвел ее далеко в сторону, ладонью другой рассеянно провел несколько раз по мягкой ткани. — Вы что-то сказали? Я вздохнула. Оригинальностью Шапочников явно не блистал. Неторопливо, отчетливо выговаривая каждую букву, как если бы собеседник вынужден был читать по губам, я произнесла: — Вы женаты, Игорь Николаевич? Шапочников поерзал, смущенно пробормотал: — Ну… Вроде бы как… — заметив недоумение на моем лице, он смутился еще больше. — Да. Кажется… Я понимала, что смех в такой ситуации мог бы серьезно обидеть этого вечно взъерошенного и рассеянного человека. Но удержаться от сдавленного смешка не смогла и поторопилась немедленно извиниться: — Простите, но «вроде бы как женат» звучит несколько… м-м-м… экстравагантно, вы не находите? Игорь Николаевич залился краской, принялся путано объяснять сложности взаимоотношений в некоторых семьях, потом подозрительно вскинулся, вспомнив, очевидно, дотошность, с которой я допрашивала каждого, кто пытался проскользнуть мимо, насупился и буркнул: — В общем, мы живем раздельно. А что? — Нет-нет, ничего! — поспешно воскликнула я. — Прессу просмотреть желаете? Шапочников, пробормотав слова благодарности, торопливо схватил протянутую пачку газет, испытывая видимое облегчение от возможности замять неприятный разговор. С досадой я подумала, что установленные мною же суровые порядки имели не очень приятную оборотную сторону. Вот так захочешь с кем-нибудь парой-другой слов перекинуться и тут же натолкнешься на железобетонную стену недоверия, которую сама же и выстроила. В то же время я не могла позволить себе иное, более снисходительное отношение к многочисленным посетителям — их нескончаемый поток необходимо было постоянно просеивать. Не говоря уже о Найденове или Бесфамильном, которых в любом случае желательно было отыскать как можно раньше и которые вполне могли объявиться лично или по телефону. Старые друзья все же. Потенциально каждый из посетителей мог оказаться убийцей. Одно успокаивало: излишней тягой к светской болтовне я не страдала. В эту секунду вздрогнула уже я, потому что Шапочников неожиданно издал изумленный возглас, вскочил со стула и, возбужденно размахивая газетой, принялся метаться по приемной. При этом он не переставая бормотал что-то неразборчивое. Я с любопытством наблюдала за его перемещениями, на некоторое время забыв даже о том, что Ямской непозволительно задерживается. Но тут появился и господин директор собственной персоной, ловко уклонился от столкновения с Шапочниковым, сделал мне ручкой и скрылся в кабинете, увлекая за собой взволнованного приятеля. Я немедленно выудила из сумочки крохотный наушник, сунула его в ухо, одновременно разворачиваясь боком к окну так, чтобы наушник не был виден входящим в приемную. Он хоть и предназначался для скрытого ношения, но не заметить его с близкого расстояния мог только слепой. — Я тебе точно говорю, это он! — тут же услышала я дрожащий от возбуждения голос Шапочникова. Собственно, голоса слышны были и без всяких приспособлений. Дверь, ведущая в кабинет, хотя и прикрывалась плотно, звуконепроницаемой все же не была. Но, к сожалению, отдельные слова можно было разобрать, только если собеседники переходили на крик. Шапочников, видимо, по своему обыкновению бегал взад и вперед по кабинету, от волнения забыв предложить Ямскому пообщаться «на нейтральной территории». Шагов его я не слышала — ковровое покрытие позволяло передвигаться бесшумно даже самому неловкому или грузному человеку. Чуткому «клопу» было в общем-то тоже все равно, разговаривает человек в непосредственной близости от него, стоит к нему спиной или бегает по кругу. Слышимость все время оставалась на высоте, если только собеседники не шептались в противоположном от места расположения закладки углу. Но если человек двигался, его голос начинал как бы «плавать», так что, имея определенные навыки, можно было с относительной точностью предположить траекторию его перемещений. Но меня сейчас больше интересовало, что в кабинете говорят, а не в какую сторону направляют стопы беседующие. Электрочайник я включила под аккомпанемент добродушного директорского ворчания: — Успокойся, — увещевал он не на шутку разошедшегося приятеля. — Ты просто перенервничал. Сними девочку, отведи душу, потом отоспись. Или просто напейся. Некоторым, говорят, очень даже помогает. — Ничего я не перенервничал! — взвизгнул Шапочников. — То есть, может, и перенервничал, но дело-то не в этом. Говорю тебе, это он! Знать бы, кого и что он имеет в виду. Не поворачиваясь, а только скосив глаза, я отшила сунувшегося было в приемную просителя. Вслед за ним несолоно хлебавши отправился Карасик, возжелавший пожаловаться на партию некачественной говядины. Не успела за Карасиком захлопнуться дверь, в приемную впорхнула Нина Васильевна. — Говорят, Владимир Семенович приехали? — кокетливо чирикнула она еще с порога. — Документы подписал? Ее я слушала одним ухом. В другом тем временем бурчал голосом Ямского наушник: — Да тебе последнее время постоянно кто-нибудь мерещится. То в каждом встречном-поперечном киллера готов увидеть, — здесь я насторожилась, не забыв при этом смахнуть в ящик стола финансовые документы, подписанные директором еще в обед. — Кому ты вообще нужен! Теперь вот в какой-то жуткой фотографии готов… Ямской матюгнулся и замолчал, чиркая зажигалкой. Ну что за народ! Больше всего терпеть не могу в людях привычку не договаривать начатую фразу до конца. Догадывайся теперь, что он имел в виду. — Так я не поняла, подписал или нет? — растерянно переспросила Нина Васильевна, сбитая с толку моим молчанием и общим «тормознутым» видом. — Нет пока, — соврала я, не моргнув глазом. — Минут через пятнадцать. У него сейчас совещание. Очень занят. Перебьется пока. А то ведь как бумажки свои заполучит, так прямо на моем столе перебирать да изучать начнет: где стоит директорский автограф, где нет, имеются ли замечания, пожелания. Нина Васильевна протяжно вздохнула и направилась к стулу, где еще пять минут назад сидел Шапочников. Стул стоял чуть в стороне, и глаза мне пришлось скосить до предела, потому что голову я так и не решалась повернуть — в любой момент из коридора мог зайти еще какой-нибудь страдалец. Объемистая фигура Нины Васильевны почти скрылась из поля зрения, а глаза поворачивать было уже некуда. — Да вы не волнуйтесь, — торопливо воскликнула я, сморгнув набежавшую из-за неудобства положения слезинку. — Идите спокойно работайте. Я вам позвоню сразу же, как только все будет готово. — Вот спасибо, добрая душа! Нина Васильевна еще шла к двери, рассыпаясь в благодарностях, а я про нее уже забыла. — Ну что ты заладил: он да он. Это же га-зе-та. Газетная фотография. У тебя, между прочим, и на обычной фотке рожа вечно кривая получается, а на газетной полосе любой на кого угодно смахивать будет, только не на себя. К тому же столько лет прошло. Иной человек за год так меняется, что мама родная узнать не в состоянии. Ну-ка, дай глянуть поближе. Где ты ее вообще взял? Ты же у нас газеты не читаешь. — Твоя мегера-секретарша подсунула, — буркнул Шапочников. С громким щелчком отключился чайник. Я потянулась за чистыми чашками, стараясь не пропустить ни слова из разговора в директорском кабинете. Даже «мегеру-секретаршу» проглотила, хотя и с трудом. — Никакая она не мегера, — пробормотал Ямской, шелестя газетой. — Классная телка, между прочим. Сообщаю тебе это, если ты сам не заметил. «Классную телку» я, подумав, решила рассматривать как комплимент. — Да ты на фамилию посмотри! — внезапно заорал Ямской, шелестя газетой. — Ты статью-то читал? Тут, между прочим, черным по белому написано, чья это рожа! Я как приготовилась в чашку кипятка подлить, так и замерла с чайником в руке, как замысловатая офисная статуя. В дверь несмело заглянул Карасик. Я скосила глаза в его сторону, невольно улыбнулась, подумав, как нелепо я сейчас должна выглядеть. Но даже чайник не опустила, так и стояла, изогнувшись вопросительным знаком, боясь пропустить хотя бы словечко. Карасик расценил мою улыбку как добрый знак, несмело улыбнулся в ответ и приоткрыл дверь пошире. В кабинете повисла нескончаемая пауза. Ямской, должно быть, просматривал статью. Затем опять зашелестела газета, скрипнуло кресло, и Ямской сказал: — Да вот возьми, сам посмотри. Тут все написано: известный человек в стране, между прочим. Эх ты, недотепа! Почитай, почитай! — насмешливо воскликнул директор и замолчал. Я громко выругалась. Карасик неожиданно тоненько ойкнул и испарился. «Ну вот, хорошего парня напугала», — огорчилась я, постепенно приходя в движение. В кабинете снова повисла пауза. Теперь, надо понимать, статью читал Шапочников. — Ну и что, — наконец упрямо сказал он. — Он это, точно говорю. Думаешь, Веник не мог большим человеком стать? Еще как мог, он же на все ради этого готов был. Или ты забыл? — Ничего я не забыл, — буркнул Ямской. — Хотелось бы, да никак не получается. Эх, что теперь говорить… — Это точно, — согласился Шапочников. — Кстати, что до фамилии, так мало ли у кого какая фамилия бывает. Может, он ее сменил. — Ага, — фыркнул Ямской, — как же! — А что, — обиделся Шапочников. — Почему бы и нет? Я же сменил. Я опять застыла, как изваяние, на этот раз с сахарницей в руке. — Ну, почему ты поменял, это понятно, — рассмеялся Ямской. — Что тебе за фамилию в детдоме дали? Бесфамильный — это вроде как без фамилии. Каламбурчик, извини. С тобой все ясно, чисто детдомовскую фамилию сменить на другую — не грех. А Венику зачем шило на мыло менять? Между прочим, ты забыл об имени-отчестве. Его он что, тоже поменял? — Насколько я знаю, это несложно. — Голос Шапочникова теперь звучал не так уверенно, как прежде. — Этого кадра последнее время, кстати, часто по «ящику» показывать стали, — задумчиво произнес Ямской. — Не обращал внимания? — Да я телевизор и не смотрю, некогда… — Напрасно. Надо бы вечерок посидеть да поглядеть повнимательнее. Похож — не похож, а, черт возьми, что-то общее вроде есть. Ну все! Я решительно подхватила приготовленный поднос. С меня хватит. Пойду-ка гляну, чью физиономию мои мальчики разглядывают с таким интересом. Вовремя спохватившись, я поставила поднос обратно, вынула наушник. Переступив порог кабинета, я сразу же сконцентрировала внимание на газете в руках Шапочникова. — А вот и чаек! — радостно воскликнул Ямской. — Давай-ка убирай свою макулатуру, чай пить будем. — Нет, спасибо, пойду я. Пора. — Шапочников — Бесфамильный смерил меня рассеянным взглядом и поднялся. Газету он свернул в трубочку и засунул в карман. Я подавила желание вылить ароматный чай на его лысеющую макушку. Шапочников, как будто почувствовав это, опасливо обошел меня сторонкой, попрощался и заторопился к выходу. — Так вечером зайдешь? — окликнул его Ямской. — Обязательно. Часов в восемь. — До свидания, — с горечью сказала я газете, торчащей из кармана пиджака Шапочникова. — Очень жаль, что вы нас уже покидаете. Игорь Николаевич нервно поежился и поспешил закрыть дверь. — Он к шуткам непривычен, — хохотнул Ямской. Я только вздохнула. Кто бы шутил, но только не я. Мне действительно было очень жаль, ведь я даже не смогла разобрать, что это была за газета. * * * Андрей Москвичов готовился к вечерней передаче. Прихлебывая остывший кофе, он перечитывал свои записи, время от времени делал пометки на полях, что-то вычеркивал, что-то добавлял, то и дело бросал карандаш и нервно потирал руки. Дело обернулось несколько иначе, чем Андрей мог предположить еще несколько часов назад. Менее сенсационным оно не стало, зато могло оказаться более опасным, нежели ожидалось. До сих пор о возможной опасности для себя лично Андрей думал, исходя скорее из меркантильных соображений. Здорово было бы в одной из ближайших пе-редач выдать что-нибудь эдакое — между прочим, полушутя ввернуть, что как бы теперь самому не оказаться на полпути в рай. Примерно так он рассуждал, прикидывая ориентировочный план передач на несколько дней вперед. Андрей по природе своей всегда был любопытен. Кроме того, еще с детских лет его отличала богатая фантазия. Возможно, именно эти два качества явились основными причинами для выбора профессии. Он и так любил совать нос в чужие дела, вследствие чего был в курсе всех происходящих вокруг событий. Так почему не попытаться на своем любопытстве заработать? А в случае если информации оказывалось недостаточно, всегда можно было подключить фантазию и что-то домыслить, достроить, высказать дюжину самых разнообразных предположений и даже, может быть, одним из них попасть в самое яблочко. В отличие от московских аналитиков, перед которыми была поставлена вполне конкретная задача: в кратчайший срок сделать анализ сложившейся в Муроме ситуации в целом, не растрачиваясь на частности и при этом строго придерживаясь фактов, Москвичова во времени, равно как и в действиях, никто не ограничивал. Задач, кроме общей установки от руководства — выдавать качественные передачи и всячески повышать рейтинг, перед журналистом никто не ставил и, разумеется, не указывал, на что стоит обратить особое внимание, а чего касаться пока не следует. Кто при этом выигрывал — журналист или аналитики, — вопрос спорный. Но Москвичов обладал по крайней мере одним явным преимуществом — он жил в Муроме. Каждое утро он просыпался в своей однокомнатной квартире или иногда в спальне очередной подружки, принимал водные процедуры, выпивал первую за день чашку крепкого кофе и с головой погружался в тот самый мир, который аналитики, состоящие на госслужбе, вынуждены были изучать «в кратчайшие сроки». Ежедневно слушая новости, общаясь с десятками, если не с сотнями людей, будучи лично знакомым с некоторыми из погибших «в результате несчастного случая» предпринимателей, Андрей справедливо полагал, что общая картина ему вполне ясна. По крайней мере, на начальном этапе. А потому незамедлительно решил перейти в своем расследовании к частностям. С чего начать — журналист думал недолго. С человеком, стоявшим в составленном им списке под номером один, Андрей когда-то был хорошо знаком, даже вхож в его дом. А десять дней назад, сразу же, как только в Муром поступили сведения о трагической гибели предпринимателя, посвятил его памяти целую передачу. Исчерпывающие материалы по делу погибшего, добытые преимущественно с помощью знакомого капитана милиции, хранились у Андрея дома в увесистой папке с надписью «Рабочая». Расследование обстоятельств гибели гражданина Гладкова, прибывшего из Мурома в Москву ранним декабрьским утром и найденного мертвым вечером того же дня в двух шагах от гостиницы, в которой он остановился, все еще не закончилось. Собственно говоря, все шло к тому, что расследование должно было затянуться на неопределенный срок. Сам Андрей прекрасно понимал, что найти убийц Гладкова можно теперь разве что с помощью чуда, но, несмотря на это, в одной из ближайших передач собирался обрушить хорошую порцию негодования на головы следователя, ведущего дело, а также его нерасторопных коллег. Что поделаешь, каждый по-своему зарабатывает на хлеб насущный. Но, как журналист ни стремился поскорее начать обещанное телезрителям независимое расследование, вплотную к нему он смог приступить только сегодня. Позавчера невыспавшийся Андрей целый день колесил по городу, затем несколько часов провел в студии. Вернувшись домой поздно вечером, он уснул, не успев донести голову до подушки. Большая часть следующего дня прошла под бесконечный трезвон телефона. К вечеру голова так распухла, что попытка сформулировать самую простую мысль вызывала приступ тошноты. После получасового мучения Андрей пришел к выводу, что поступит разумно, если попросту отправится спать. Так он и сделал. Зато сегодня утром он проснулся полным сил и желания своротить горы. Сварив традиционную утреннюю порцию крепкого кофе, Андрей сразу же засел за работу. Единственная официальная версия убийства Гладкова сводилась следствием к следующему: нападение с целью ограбления, нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. Сначала, учитывая общую картину преступления, данная версия казалась журналисту вполне правдоподобной. Сейчас она его не устраивала. Сегодня, просматривая ксерокопии машинописных документов, разбирая каракули капитана и записи, сделанные собственной рукой, больше всего внимания Андрей обращал на то, что делал и с кем общался Сергей Гладков в последние часы своей жизни. Именно здесь, если исходить из того, что убийство было спланировано заранее, следовало искать причины, по которым Гладков расстался с жизнью. На кухне сестра загремела посудой. Резкий звук сбил плавное течение мысли. Андрей недовольно поморщился. Вообще-то присутствие сестры его нисколько не раздражало. Скорее наоборот — вселяло чувство уверенности в завтрашнем дне. Совсем как в детстве, когда Лена была для него надежным другом, старшей сестрой и матерью в одном лице. Но, как и много лет назад, Андрей из чувства детского противоречия демонстрировал неудовольствие всякий раз, когда сестра отвлекала его от какого-нибудь занятия или принималась настаивать на своем. Лена позвонила часа два назад, чтобы поинтересоваться, как продвигается его знаменитое на весь город расследование. — Так себе, — признался Андрей. — Много неясного. — Давай я приеду. Может, помогу чем, — неожиданно предложила сестра. «Чем ты, черт возьми, можешь мне помочь», — хотел было буркнуть Андрей, но вовремя прикусил язык. Советы сестра всегда давала дельные, так, может, и на этот раз что умное подскажет. По крайней мере, пожрать приготовит. — Приезжай, — согласился он. — Только учти, времени у меня немного. — Я быстро. Лена приехала через час, нагруженная сумками с продуктами, коротко поинтересовалась: — Обедал? Андрей отрицательно покачал головой. Ни слова не говоря, сестра скрылась на кухне. Через несколько минут в комнату потянулись запахи, вызывающие обильное слюноотделение. Снова загремела посуда, желудок отозвался громким урчанием. Подавив желание поинтересоваться, скоро ли будет готов обед, Андрей сделал большой глоток кофе и вернулся к изучению содержимого рабочей папки. Еще позавчера «дело предпринимателей», о существовании которого он так смело заявил в прямом эфире, на девяносто процентов было высоса-но из пальца. Тогда Андрей и не предполагал, куда именно заведет его расследование. Прислушиваясь к звону тарелок, он еще раз прокрутил в голове все, что ему было известно о последнем дне жизни Гладкова. В Москву Сергей прибыл рано утром. Первым делом отправился в гостиницу, в которой останавливался каждый свой приезд на протяжении последних полутора лет. Звонить в Муром, чтобы сообщить о благополучном прибытии в столицу, Сергей не стал — обычно он делал это позже, днем, чтобы не беспокоить никого ранними звонками. Сначала Гладков отправился к поставщикам — обговорить условия договора на следующий год. Затем заехал в представительство одной швейцарской фирмы, где посмотрел образцы предлагаемой продукции. После этого заглянул к приятелю, предложил вместе пообедать, но у приятеля была назначена важная встреча, и поэтому совместный обед не состоялся. Друзья договорились встретиться ближе к вечеру. Приятель велел своему водителю отвезти Гладкова в гостиницу — прежде чем отправиться обедать, Сергей решил переодеться и позвонить в Муром. Выяснить все это совершенно не составило труда. Гладков предпочитал планировать день заранее и скрупулезно заносил в записную книжку все предстоящие визиты и встречи. Оставалось только встретиться с людьми, указанными в записной книжке, и задать им интересующие следствие вопросы. Больше всего дал рассказ водителя. Он подвез Гладкова к гостинице, там сбавил ход, выбирая место, где можно было бы прижаться к обочине и высадить пассажира, предварительно договорившись, согласно указаниям начальника, во сколько заехать за ним вечером. И тут Гладков, от нечего делать крутивший головой по сторонам, неожиданно заорал: «Стой!» — и попытался выскочить из машины на ходу. Водитель эту попытку, разумеется, пресек на корню, занял место удачно в тот момент отъехавшей машины и только тогда позволил беспокойному пассажиру выйти. Уезжать, однако, водитель не торопился, ведь Гладков еще не сообщил ему, когда будет готов навестить приятеля. Поэтому то, что произошло дальше, водитель видел очень хорошо, хотя произносимых при этом слов разобрать не мог. Выскочив из машины, Гладков бросился к тротуару и буквально налетел на мирно беседующего с каким-то человеком высокого плечистого мужчину. Лицо мужчины показалось водителю смутно знакомым, но каких-то определенных примет, кроме габаритов, вспомнить в дальнейшем он не смог. Впрочем, это, скорее всего, из-за того, что около гостиницы мысли шофера были заняты решением вопроса, долго ли ему придется ждать неуемного Гладкова и не успеет ли он пообедать. Гладков между тем сгреб плечистого мужчину в охапку, потом что-то долго радостно кричал, объяснял, спрашивал, тряс руку и хлопал по плечу. Мужчина, как показалось водителю, Гладкова узнал сразу же, но то ли смутился, то ли растерялся. В любом случае у него неожиданная встреча особых положительных эмоций явно не вызвала. Через несколько минут собеседники расстались, мужчина быстро удалился, а Гладков вернулся к машине за оставленной впопыхах сумкой. Выглядел он несколько обалдевшим, но извинился за задержку и смущенно пояснил: — Старого друга встретил, ну надо же! А я уж думал, никогда не свидимся… Водителю переживания пассажира были до лампочки, хотя и мелькнула мысль, что для старого друга плечистый незнакомец слишком уж невыразительно радовался неожиданной встрече. Но кто его знает, может, он вообще такой — невыразительный. Быстро выяснив, куда и во сколько заезжать за Гладковым, шофер отправился на обед. Когда же в условленное время он подъехал к гостинице, Гладкова все еще не было. Прождав битых полчаса, водитель, поминая недобрыми словами суровый нрав своего начальника, который уж точно не одобрит, если он сейчас плюнет на все и уедет, а также необязательность его приятеля, водитель зашел в гостиницу, чтобы справиться о постояльце. В гостинице Гладкова знали многие служащие, ведь останавливался он здесь не реже раза в месяц, любил пофлиртовать с хорошенькими горничными, поболтать о том, о сем с персоналом, поэтому дежурной не составило труда сообразить, о ком из постояльцев идет речь. Ключ от номера Гладков, отправляясь в город, всегда сдавал. Он и сейчас висел на положенном месте — дежурная сама повесила его туда в два часа дня. Тем не менее по настоятельной просьбе водителя она лично поднялась в номер и удостоверилась, что тот пуст. Созвонившись с начальником, шофер провел в холле гостиницы еще полчаса, после чего оставил Гладкову записку и уехал. В гостиницу Гладков так и не вернулся. Ни в этот день, ни вообще когда-либо. Зато ранним утром следующего дня в его номере «хозяйничала» опергруппа и следователь из прокуратуры. Труп муромского предпринимателя обнаружили около полуночи, но документов, так же как и мало-мальски ценных вещей, не говоря уже о деньгах, найдено не было. Версия о нападении с целью ограбления напрашивалась сама собой — карманы убитого оказались абсолютно пустыми. Зато в двух шагах от тела в грязном снегу спокойно лежала, очевидно случайно отброшенная и в темноте не замеченная или не найденная преступниками, кожаная «визитка». В ней, помимо двух ручек и прочей мелочи, находились записная книжка, квитанция из гостиницы и рабочий блокнот, на страницах которого хозяин подробно, до мелочей, расписывал предстоящие на день дела. Напавшие на Гладкова, кроме того, что подчистую выгребли все, что могли, из карманов, сильно его избили и нанесли несколько ножевых ранений. Но вот странность: экспертиза установила, что предприниматель не оказал практически никакого сопротивления — все указывало на то, что большая часть ударов наносилась, когда жертва уже была сбита с ног. Смерть наступила в результате многочисленных повреждений и сильной потери крови. Следственная группа, не имея видимой возможности найти преступников по горячим следам, фактически пустила дело на самотек. Однако, быстро выяснив, из какого города прибыл убитый в столицу нашей родины, с муромскими коллегами москвичи, как и положено, связались. В целом материалов по делу Гладкова у Москвичова было предостаточно, в том числе и тех, что «наработали» уже здесь, в Муроме. Журналист оплачивал каждый кусочек информации, которая хоть как-то могла его заинтересовать, за что-то существенное платил больше, за мелочовку — меньше, часто оптом, но тоже платил. И уж тут знакомый капитан расстарался вовсю. Однако местные менты ничего толком сделать не смогли. Да, по сути, и не собирались. Своих забот хватает, выполнять чужую работу никто не рвался. Убийство-то произошло в Москве, и расследовать преступление положено по месту его совершения. Единственное, что было предпринято в Муроме, так это формально, только для того, чтобы отписаться, опросили знакомых и коллег Гладкова, в том числе тех, которым он звонил из Москвы в день своей гибели. По московским данным, Гладков, прежде чем покинуть гостиницу и отправиться на внеплановую встречу с кем-то, как он сказал дежурной, сдавая ключ, сделал в Муром три звонка. Один — своему партнеру по бизнесу, два других, личного характера, — неким Короткову и Шапочникову. Партнер, с которым Гладков дружил еще с детских лет, подробное содержание разговора сообщить отказался, сказал только, что для следствия оно не может представлять никакого интереса, потому что касалось чисто деловых вопросов. Правда, в самом начале разговора Гладков, волнуясь, заявил, что у него есть какие-то потрясающие новости, но их он расскажет позже. Обещал еще раз позвонить вечером. Шапочников, с которым Гладков, кстати, тоже был знаком уже много лет, нервно теребя носовой платок, то и дело вытирая вспотевший лоб, рассказал, что Сергей только попросил заглянуть к жене, потому что сам никак не мог до нее дозвониться. Правда, он упомянул, что кого-то встретил в Москве, но говорил так сбивчиво и двусмысленно, что Шапочников не совсем понял, кого именно. Проверили: телефон у жены Гладкова действительно оказался неисправен. Волнение Шапочникова приписали свойствам его характера, а также переживаниям по поводу внезапной гибели старинного приятеля, поэтому дополнительных вопросов у следствия не возникло. Третьего человека, которому Гладков позвонил из Москвы, гражданина Короткова, допросить не удалось: когда до него наконец дошла очередь, оказалось, что бедняга скончался в результате тяжелого пищевого отравления. Его жена, которую все же вызвали в прокуратуру, припомнила, что муж действительно разговаривал с Гладковым, после чего тут же принялся названивать Иванову, еще одному своему приятелю. К телефонным переговорам мужа женщина не прислушивалась. Тратить время на то, чтобы взять показания с Иванова, не стали ввиду очевидной бессмысленности данного мероприятия. Поэтому никто из сотрудников, привлеченных для работы по делу Гладкова, даже не знал того странного факта, что буквально на следующий день гражданин Иванов неожиданно погиб в автомобильной аварии. Если бы делу Гладкова уделяли больше внимания, возможно, нашелся бы человек, который связал бы воедино эти три смерти, каждая из которых, взятая в отдельности, казалась лишь результатом трагического стечения обстоятельств. Но никому не пришла в голову абсурдная по своей сути мысль затрачивать усилия на очевидный «висяк» и заниматься ерундой, которая потенциально не могла принести никакой выгоды, а лишь одни неудобства. И москвичи, и их муромские коллеги по собственному опыту прекрасно знали, что подобные дела можно закрыть только тогда, когда удастся накопить достаточное количество отписок — документов, каждый из которых отличался полным отсутствием значимой для следствия информации. Стоит в каком-нибудь протоколе проскользнуть хоть одной зацепке, тут же начинай все заново, и «висяк» еще долгое время будет портить общие показатели. Москвичов был журналистом, а не следователем, хотя в некотором смысле эти две профессии и схожи, поэтому цели в своем расследовании он ставил несколько иные, а над такими вопросами, как показатели раскрываемости преступлений, не задумывался вообще. Благодаря данному обстоятельству, он обратил внимание еще на некоторые серьезные несоответствия в деле Гладкова, которые случайно или намеренно оказались незамеченными следствием, хотя и нашли отражение в официальных документах. Первым таким несоответствием являлись пустые карманы Гладкова. Можно допустить, что преступники оказались настолько же мелочными в своей жадности, насколько жестокими, и взяли все, что удалось найти у жертвы. Но даже в этом случае в каком-нибудь из карманов обязательно осталась бы записка с номером телефона, визитная карточка, другая мелочь из тех, которые всегда скапливаются в карманах даже у самых педантичных людей. Складывалось впечатление, что целью преступников было максимально затруднить опознание личности убитого, особенно учитывая разбитое до неузнаваемости лицо. Хорошо еще, что московские менты удосужились снять отпечатки пальцев с «визитки» и сверить их с отпечатками пальцев Гладкова — хоть труп опознали. Немало удивления вызывала и внеплановая встреча, которая оказалась настолько важной, что из-за нее Гладков, всегда следовавший правилу «война войной, а обед по распорядку», не пошел в кафе. Кстати, обедать он предпочитал в одном и том же месте — в небольшом кафе рядом с гостиницей, кухня которого мало чем отличалась от домашней. О данном пристрастии Гладкова следствию стало известно от одного из сотрудников гостиницы — тот сам питал слабость к качественной пище и часто сталкивался в данном кафе с постояльцем. В этот день Сергей в кафе не появлялся. Кроме того, одно обстоятельство вызывало у Москвичова большее недоумение, чем предыдущие два. Просматривая все подряд материалы дела, журналист обратил внимание, что некоторые фамилии, фигурирующие в деле Гладкова, встречались ему уже неоднократно. Когда же он выяснил, что Иванов, погибший в автомобильной катастрофе, и Иванов, которому звонил после разговора с Сергеем Коротков, — одно и то же лицо, Андрей еще раз внимательно просмотрел список из тринадцати фамилий, составленный им прошлой ночью, а затем снова перелистал материалы, касающиеся Гладкова. И он уже не очень удивился, когда обнаружил, что один из указанных в его списке погибших — партнер Гладкова по бизнесу. Глава 5 На кухне установилась тишина. — Все готово, — сообщила Лена, заглянув в комнату. — Где обедать будешь, здесь или на кухне? — Давай здесь, — решил Андрей и принялся убирать бумаги, чтобы освободить место для еды. Через минуту он уже уплетал за обе щеки Ленкину стряпню. Сама сестра устроилась на диване и с неподдельным интересом изучала записи Андрея, внимательно просматривая каждый листок и с каждой минутой все больше мрачнея. Андрей обратил внимание, что некоторые записи, сделанные от руки, сестра разобрать не в силах. Часть из них она откладывала в сторону. Сначала Андрей пытался давать попутные комментарии, но Лена категорически заявила: — Поешь сначала. Несколько обидевшись, он полностью посвятил себя поглощению пищи, время от времени искоса наблюдая за реакцией сестры на тот или иной материал. Сестра особой болтливостью никогда не отличалась, а лет десять назад вообще замкнулась и о своих чувствах вслух предпочитала не говорить. Но ее выразительное, как и у большинства интровертов, лицо жило, казалось, своей жизнью, отказываясь подчиняться контролю со стороны хозяйки. И Андрею не составляло особого труда читать по нему все, что творилось в душе сестры. Сейчас ее лицо выражало тревогу, озабоченность и, как показалось Андрею, затаенную боль. Наконец съеденным оказалось все, что можно было съесть. Андрей с сожалением оглядел пустые тарелки и спросил: — Ну и что ты обо всем этом думаешь? Сестра оторвалась от текста, который, как заметил Андрей, читала уже во второй раз, бросила оценивающий взгляд на опустошенный стол, удовлетворенно кивнула и поднялась. — Я чай заварила. Сейчас принесу. «Ну вот, — огорченно подумал Андрей, провожая взглядом ее худую и угловатую, как у подростка, фигурку. — Всегда так: когда не хочет о чем-нибудь говорить — либо переводит разговор на другую тему, либо попросту сбегает». Он протянул руку и взял листок, которому сестра уделила особо пристальное внимание. Это были его заметки, содержащие замечания, сопоставления, предположения по убийству Гладкова и в целом по «делу предпринимателей». При этом второе как-то само собой вытекало из первого. Не хватало только заключительных выводов. Среди отложенных бумаг оказался также список с тринадцатью фамилиями и комментарии к списку. Сестра вошла в комнату, молча поставила на стол поднос, так же молча расставила чашки, сахар, варенье и вазочку с шоколадными конфетами. «Специально для меня купила», — машинально подумал Андрей. Сестра всегда повторяла, что сладкое способствует хорошей работе ума и поддерживает силы. Всегда, когда Андрею приходилось сдавать экзамены, много работать, а спать, наоборот, мало, она неизменно подкармливала его конфетами, пирожными и сладкими фруктами. Лена села на диван, взяла чашку и только тогда, кивнув на листок в руке Андрея, нарушила молчание: — А сам-то ты что думаешь? В целом? Андрей медленно помешал ложечкой чай, забыв положить в него сахар. — Понимаешь, выходит так… — замолчав, он нахмурился. Выходило, что из трех человек, которым Сергей звонил из московской гостиницы, на данный момент двое были мертвы. Та же участь постигла Иванова, которому Коротков позвонил сразу же, едва закончил разговор с Сергеем. — …что виной всему, — продолжил Андрей после короткой заминки, — может быть какая-то информация, которой Сергей случайно или не случайно поделился по телефону со своими приятелями. Ты со мной согласна? Лена неопределенно пожала плечами и проронила: — Возможно… — Так вот, если исходить из этого, — мысль быстро набирала обороты, и Андрей заговорил увереннее, — да еще учитывать, что из трех человек, которым Гладков звонил из Москвы, в течение считанных дней на тот свет отправились двое, для начала, вероятно, стоит сконцентрировать внимание на третьем, Шапочникове. Попробовать его расспросить, может, он следователю не все сказал. Или вообще лапши на уши навешал. Черт возьми! Движимый страшной догадкой, Москвичов почти бросил чашку с недопитым чаем на стол, схватил телефон. Лена молча следила за его действиями настороженным взглядом. Узнав в городской справочной телефон магазина «Уют», принадлежащий Шапочникову, подрагивающей от волнения рукой журналист набрал номер. Трубку подняли после третьего звонка. — Скажите, пожалуйста, — вежливо начал он, — как мне связаться с Игорем Николаевичем? — Шапочниковым? — уточнила юная, судя по голосу, особа. — Минутку подождите. Ждать пришлось даже меньше. Через несколько секунд трубка ожила и мягкий мужской голос сказал: — Я вас слушаю. — Я бы хотел поговорить с Шапочниковым, — повторил Андрей. — Но не знаю… — Шапочников слушает, — равнодушно перебил собеседник. Андрей растерялся. Он-то полагал, что девушка попросила его подождать, чтобы пригласить заведующего или какого-нибудь старшего сотрудника, чтобы не разговаривать самой на скользкую тему. Набирая номер, Андрей был уверен, что Шапочникова уже нет в живых, он лишь хотел услышать подтверждение своей догадки. Конечно же, он был рад, что Игорь Николаевич, вопреки ожиданиям, жив и, судя по всему, пребывает в полном здравии. И все же где-то в глубине души Андрей испытал чувство досады, как будто его только что жестоко обманули. В смятении он посмотрел на сестру. — Что? — выдохнула та. Округлив глаза, Андрей молча потыкал пальцем в трубку. Лена облегченно улыбнулась. — Алло? — несколько раздраженно напомнил о себе собеседник. Надо было что-то говорить. Пока извинялся, детально представлялся и еще раз приносил извинения за то, что отрывает от дел, Андрей быстро соображал, какую пользу извлечь из разговора, раз уж он состоялся. В первую очередь, надо бы уговорить Шапочникова встретиться. По телефону многого не узнаешь — собеседник в любой момент может повесить трубку или вслух говорить одно, а думать совсем другое. А лица его при этом не видно, попробуй определить только по голосу, когда он говорит правду, а когда лукавит. Или откровенно врет. — Все это замечательно, но от меня-то вы чего хотите? — довольно грубо поинтересовался Шапочников, когда журналист наконец завершил свой пространный монолог. Действительно, чего? В любом случае причина, по которой Шапочников может согласиться на встречу, должна быть очень веская, при этом ей не обязательно совпадать с истинными целями журналиста. Внезапно на Андрея накатило вдохновение. — Возможно, вы помните, — с энтузиазмом обратился он к Шапочникову, — несколько дней назад я делал передачу о Сергее Гладкове, жестоко убитом в Москве неизвестными преступниками? — Допустим, — неуверенно отозвался Шапочников. «Сам он передачу, вероятно, не видел, — догадался Андрей. — Возможно, слышал от кого-то, но не более. Значит, можно допустить некоторую неточность». — В таком случае, вы, конечно же, помните, что, прощаясь, я дал зрителям обещание посвятить Гладкову еще одну передачу, чтобы рассказать не о произошедшей трагедии, а о самом Сергее. О том, каким человеком он был, что любил, к чему стремился. Андрей выдержал паузу, чтобы дать собеседнику высказать свое отношение к теме разговора. Шапочников демонстрировать это отношение не торопился, только вежливо произнес: — Я слушаю. Андрей бросил взгляд на сестру, та смотрела на него укоризненно. Она, конечно, считает его тактический ход кощунством. Ну и пусть. Иногда все средства хороши, и сейчас именно такой случай. Должен же он извлечь какую-то выгоду из того, что Шапочников не отправился на тот свет вслед за остальными. Усмехнувшись этой суперциничной шутке и состроив сестре рожицу, журналист продолжил: — То есть я собираюсь сделать передачу, посвященную именно памяти Сергея, а не обстоятельствам его трагической гибели. И дело тут даже не в обещании, данном зрителям. Я чувствую, что это мой долг, понимаете? Я лично знал Сергея, некоторое время мы были очень дружны. Потом, к сожалению, наши пути разошлись, как это часто бывает в жизни. Взгляд сестры из укоризненного стал осуждающим. Андрей помолчал, переводя дыхание. — Да-да, я понимаю, — с неожиданным сочувствием сказал Шапочников. Попалась рыбка! Журналист ликовал. Неожиданно подумалось, в какие заоблачные выси подскочил бы его рейтинг, если бы, скажем, сегодня он взял интервью у Шапочникова, а завтра последнему на голову случайно свалился бы кирпич. Лучше даже пудовая гиря, чтобы уж наверняка. Впрочем, мысли эти Андрей предпочел оставить при себе. Сестра бы его самого, наверное, четвертовала, выскажи он что-либо подобное вслух. — Вот я и решил, — с жаром продолжал Москвичов, — обратиться к вам. Последние несколько лет мы с Сергеем почти не виделись, а вы, насколько я знаю, поддерживали с ним все это время тесные отношения. Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь о его жизни за последние два-три года? Иначе, боюсь, рассказ получится с серьезными пробелами. А ко вдове, согласитесь, как-то неловко обращаться с подобными просьбами. Еще слишком мало времени прошло, не хотелось бы лишний раз раны бередить, ведь Леля его так любила. Он намеренно употребил «семейное» имя жены Сергея, чтобы лишний раз подчеркнуть свои близкие взаимоотношения с Гладковыми. Только Сергей имел право называть жену Лелей, иногда так к ней обращались друзья. Для всех остальных она была Ольгой. Может быть, Шапочников вспомнит, что пару раз они встречались на семейных торжествах у Гладковых? Такое могло быть, хотя у самого Андрея даже смутный образ Шапочникова в памяти не отложился. Собеседник Москвичова прокашлялся, неуверенно протянул: — Честно говоря, даже не знаю… — Обещаю надолго вас не задержать, — заверил его Андрей и поспешил взять быка за рога: — Что вы скажете, если мы встретимся сегодня? — Ну, я не знаю… Сегодня вряд ли… — А завтра? Для меня это очень важно, понимаете? — Хорошо, — наконец сдался Шапочников. — Давайте встретимся. Завтра в семь вас устроит? — В семь мне желательно быть уже на студии, — напомнил Андрей. — Попозже вечером вы не могли бы? Или днем, часа в четыре? Шапочников устало вздохнул. — Хорошо, пусть будет в четыре. Приезжайте ко мне в офис. Знаете, где это? Нет? Записывайте адрес… Записав адрес и на всякий случай номер телефона офиса — в магазине Шапочникова, как оказалось, он застал совершенно случайно, — Андрей положил трубку и без предисловий набросился на сестру: — Ну что ты на меня так смотришь? Можно подумать, до сих пор ты и не подозревала, какой я есть на самом деле, и только сейчас у тебя глаза открылись! Между прочим, все, что я ему говорил, — истинная правда. Я действительно собирался и собираюсь сделать передачу, посвященную Гладкову. И если ты думаешь, что я такое уж чудовище… Андрей остановился, сообразив, что ничего такого сестра не думает. Это он сам себе иногда кажется чудовищем, потому что нередко готов на самую подлую подлость, лишь бы ухватить за хвост журналистскую удачу. Он сейчас сам себе противен. А на сестру набросился, потому что не на себе же зло срывать. Себя любить надо. Между прочим, если бы Ленки сейчас здесь не было, ему бы и в голову не пришло себя в чем-то упрекать. — Извини, — пробормотал он. — Ты моя ходячая совесть. Лена слегка улыбнулась, принимая извинения, и попросила без особой надежды: — Оставил бы ты эту затею. — Не-ет, — Андрей помотал головой, — не могу. Да ты за меня не беспокойся. — Как раз за тебя я не беспокоюсь, — неожиданно зло сказала Лена. — Я за людей беспокоюсь. Андрей удивился. — Каких людей? В смысле, за кого именно? Слушай, — вдруг вспомнил он. — А ведь ты еще до университета встречалась с кем-то из детдомовских? Мне тогда лет семнадцать было, значит, тебе — восемнадцать-девятнадцать. По-моему, ты и Гладкова знала, нет? Он ведь тоже из детдома. Лена устало махнула рукой: — Какое это теперь имеет значение… Андрей, оставь эту затею, очень тебя прошу. * * * После того как Шапочников ушел, я позвонила Нине Васильевне, чтобы сообщить, что все ее документы подписаны и забрать она их может в любой момент. Естественно, Нина Васильевна пришла сразу же, прихватив по моей просьбе несколько свежих газет, которые один из пожилых сотрудников по старой привычке покупал по пути на работу. — Зачем вам газеты, Оленька? — удивилась Нина Васильевна, когда я высказала свое пожелание. — Разве сегодня не принесли почту? Мы свою «Экономику» получили. — Понимаете, — я помялась, — почту принесли, но я уже все шефу отдала. А там в одной газете статья интересная, я бы очень хотела ее дочитать, но вот как раз эту газету приятель шефа с собой унес. А я название газеты, как назло, не посмотрела. Вы бы принесли все на всякий случай, мне совсем ненадолго, буквально на несколько минут. Объяснения мои были настолько путаными, что не выдерживали никакой критики. К счастью, Нина Васильевна, сама дама довольно стервозная в отношениях с подчиненными, с первого же дня каким — то загадочным образом прониклась ко мне глубокой симпатией. Поэтому, не вдаваясь в дополнительные подробности, она воспользовалась случаем, чтобы сделать мне приятное. Пока Нина Васильевна, болтая без умолку обо всем, что ей приходило в голову, просматривала подписанные шефом бухгалтерские документы, я перебирала прессу. Газет было около десятка, Нина Васильевна, как потом выяснилось, не поленилась собрать все сегодняшние издания, которые сумела изъять на время у сотрудников. — Кстати, Нина Васильевна, — перебила я ее трескотню, — было бы здорово сразу с директорской прессой разобраться, если уж есть такая возможность. А то все как-то руки не доходили. Вы мне поможете? — Чем? — удивилась женщина. — А я точно еще не знаю, что именно Ямской должен получать, — призналась я простодушно. — Вот эти две газеты ему точно приносят. А еще что, не знаете? — Конечно, знаю. — Нине Васильевне польстила моя неожиданная доверчивость, и тут уж она расстаралась вовсю. — Мы же по безналичному оплачиваем, все платежки через мои руки проходят. Так, что тут у нас? Ага, директор «Комсомолку» еще выписывает, вот она. Нина Васильевна протянула мне газету. Я устыдилась, что сегодня сразу не признала любимое некогда издание. Извиняло меня только то, что Шапочников, когда бегал по приемной в ожидании Ямского, а потом сидел у него в кабинете, держал газету свернутой таким образом, что названия разглядеть не смог бы даже самый глазастый. Различать же издания, подобно Шерлоку Холмсу, по одному только шрифту я пока не научилась. Зато, когда Шапочников засовывал газету в карман, название одной из статей я прочесть успела. Теперь эта статья была передо мной, называлась она: «Поколение выбирает…» — Огромное спасибо, Нина Васильевна, — с жаром поблагодарила я. — К слову сказать, именно эту статью я и хотела прочесть. Ничего интересного статья не содержала. Общий смысл ее сводился к тому, что в наше время скоростей, страстей и перемен сильные мира сего предпочитают делать ставку на молодых, заранее производят тщательный отбор из особо одаренных и преданных родине молодых людей, а затем взращивают их по своему образу и подобию. В конечном итоге и те, кто стоит у руля, хорошую команду помощников имеют, и народ доволен. Во всяком случае, для недовольства у народа видимых причин нет. Далее приводился конкретный пример и прилагалась фотография: Евгений Андреевич Зверев, помощник президента, один из самых молодых в президентской команде, открытое лицо, волевой подбородок, в прошлом — спортсмен, активист, ныне — прекрасный, ответственный работник, подающий большие надежды. В общем, все, как при развитом социализме, только раньше в подобных случаях еще комсомольское прошлое учитывали. И стрижка у молодых выдвиженцев чуть подлиннее была. Газетные фотографии, как правильно заметил Ямской, особым качеством не отличаются. Но не узнать этого человека было сложно. Выплыл он неизвестно откуда, до последнего времени лично я о нем знать не знала, но теперь он все чаще появлялся на телеэкране. Имя этого человека мне мало что говорило, но его лицо мелькало нередко — парня активно двигали вперед и «предъявляли» зрителям при любом удобном случае. Даже я его запомнила, хотя телевизор смотрела, за исключением дней, проведенных в Муроме, лишь время от времени. Значит, основная часть населения должна была не сегодня-завтра начать относиться к Звереву уже как к привычной фигуре. Я просмотрела всю газету. Статей о политических, эстрадных, спортивных и иных знаменитостях оказалось очень много. И почти ко всем статьям прилагалась фотография, иногда две или даже три. Лица на фотографиях в большинстве своем мужские. И на кого-то из этих людей сильно смахивал неизвестный мне Веник. Нина Васильевна уже закончила со своими платежками и теперь тактично прохаживалась в сторонке, ожидая, пока я соблаговолю закончить чтение. Прежде чем отдать ей газеты, опять вернулась к статье, которую просмотрела первой. Зверев вполне подходил на роль политического героя нашего времени — молодой, обаятельный, умный, целе-устремленный и с массой здоровых амбиций. Ямской и Шапочников говорили об «известном в стране» человеке. Вполне возможно, что именно о нем. Ведь газета была развернута на этой самой странице. * * * В адресный стол я все-таки зашла, как и обещала. Хотя смысла в этом визите уже не было, — не требуется особой проницательности, чтобы догадаться, какие сведения о гражданине Бесфамильном мне будут предоставлены. Однако я всегда рассуждаю так: раз уж установила с интересующим лицом контакт, надо постараться сохранить его на будущее, даже в том случае, если кажется, что необходимость в нем отпала. Пока я продолжала работать по муромскому делу, такой человек, как начальник городского адресного стола, мог понадобиться в любой момент. Поэтому, едва Ямской покинул администрацию рынка, я тоже начала собираться, предварительно заручившись, естественно, согласием дражайшего начальника. Уйти, правда, мне удалось не сразу. Поглядывая на часы, я с любопытством прослушала телефонный разговор Ямского с его очередной пассией. При этом никакого смущения, связанного с несанкционированным вторжением в сугубо личную жизнь этих двух людей, я не испытывала — мне надо было знать точные планы Ямского на вечер. О месте, времени и продолжительности свидания «голубки» договорились только перед тем как распрощаться, поэтому мне поневоле пришлось прослушать весь разговор от начала и до конца. А с любопытством я его слушала потому, что «голубки» с трогательной лаской обращались друг к другу так: «зайчик», «рыбка», «птичка», «котик», «козочка». Упоминались и прочие милые зверюшки. Складывалось впечатление, что мой шеф и его пассия устроили своего рода состязание: кто придумает нежных прозвищ больше и пикантнее, но произносят их, заглядывая в лежащий перед каждым листок с заранее подобранными словами. Перечислялись исключительно представители фауны: животные, рыбы, птицы и даже пресмыкающиеся. Прямо зоосад какой-то. И никаких тебе банальных «милых», «дорогих», «любимых», «единственных». Исключительно звериная тематика. От нечего делать я принялась было считать названных представителей фауны, но на «лягушонке», который последовал в ответ на «хомячка», споткнулась, живо представив, как общение этих двоих должно было бы выглядеть в натуре. Наконец Ямской, мое отношение к которому за последние несколько минут значительно изменилось — я поневоле начала воспринимать его как «младшего брата по разуму», — несколько виновато сообщил: — Мышонок, только я сегодня ненадолго. В восемь у меня важная встреча. Зато через полчасика я уже буду у тебя. Сейчас кладу трубку и сразу же выезжаю. А я уже начала опасаться, что, увлекшись зоологией, шеф начисто забудет про Шапочникова, который вечером намеревался его посетить. Но дружба перевесила. Удостоверившись, что «мелкий грызун» хотя и дуется, но переубедить своего двуногого друга не пытается, я с облегчением сдернула наушник и, подождав пару минут, вошла в кабинет. Шеф как раз отнял трубку от уха. Водрузив ее на рычаг, он поднял на меня слегка очумелые глаза и вопросительно помычал. — Владимир Семенович, — я разглядывала Ямского с любопытством, прикидывая, как бы ему пошел хвост, рога и прочие анатомические особенности только что названных многочисленных представителей животного мира, — вы не возражаете, если я ненадолго отлучусь? По личным делам. Не знаю, как на хомячка, но на сенбернара Ямской точно немного смахивал. — Оленька, никаких проблем. Знаете, можете вообще сегодня пораньше домой уйти. Прямо сейчас, скажем. — Но ведь я могу вам понадобиться… — возразила я неуверенно. Ямской, который сам собирался через минуту свалить к своему «мышонку», был настроен благодушно. — Я сейчас тоже уезжаю, — признался он. — Сегодня уже не вернусь. Пользуйтесь случаем, только приемную на ключ закройте. — Слушаюсь, шеф! — неожиданно для себя рявкнула я по старой привычке. Разве что по стойке «смирно» не вытянулась. Директор воспринял столь военизированную реакцию на полученное от начальства указание как остроумную шутку. — Можете идти, — расхохотался он. — У вас неплохо получается, между прочим. Вы никогда не думали о военной карьере? С вашими способностями вы быстро навели бы там порядок. — Иногда я подумываю о чем-то подобном, — чистосердечно призналась я. Оценив по достоинству мое чувство юмора, Ямской укатил к своей экзотической возлюбленной. Я немного задержалась. Торопиться было особенно некуда, а если уж я собиралась воспользоваться любезным предложением шефа и в этот день в администрацию больше не возвращаться, то посчитала своим долгом перед уходом убрать чайные чашки и привести в порядок свой рабочий стол. Хочешь не хочешь, а созданному собственными руками имиджу образцового секретаря поневоле приходилось соответствовать. Сел, как говорится, на велосипед — крути педали. Я как раз собирала чашки и то, что в приемную кто-то вошел, скорее почувствовала, чем услышала. Дверь открылась бесшумно, а невидимый мне из директорского кабинета посетитель подать голос или иным способом возвестить о своем присутствии не посчитал нужным. Я осторожно поставила сахарницу на договор аренды, чтобы изящная вещица не отозвалась хрустальным звоном в момент соприкосновения со столом, тихо пересекла кабинет и выглянула в приемную. Около входной двери, спиной ко мне, замерла худенькая, небольшого роста девушка. Ее тонкие пальцы сжимали дверную ручку. Девушка, по всей вероятности, пребывала в сомнении: уйти сейчас или немного подождать. Так мы обе, как два бестелесных призрака, простояли, не шелохнувшись, несколько мгновений. Поведение неожиданной посетительницы настолько отличалось от манер прочих визитеров, что и я отнеслась к ней по-особенному. Для начала, опасаясь, что могу напугать это хрупкое создание до потери сознания, я сообщила о себе осторожным «кхе, кхе». Девушка вздрогнула и немедленно попыталась удрать, как если бы я застигла ее на месте преступления. В следующую секунду, справившись с первоначальной неосознанной реакцией, она повернулась, смущенно улыбаясь. Оказалось, что посетительница несколько старше, чем мне показалось, когда я разглядывала ее со спины. На вид ей можно было бы смело дать чуть больше двадцати, если бы не выражение глаз, которые уместнее смотрелись бы на лице семидесятилетней старухи, чем молодой женщины. «Двадцать пять — тридцать», — прикинула я, так и не сумев сузить возрастные рамки до более точной цифры. Допрашивать пугливую особу, кто такая да по какому вопросу, я не стала, догадываясь, что толку от моих вопросов не будет никакого, только напугаю окончательно. Силовые методы для данной ситуации не подходили. Что ж, попробуем иначе. — Здравствуйте, — сказала я как можно ласковее. — Могу вам чем-нибудь помочь? Я Ольга, секретарь, а вы?.. Посетительница оказалась сообразительной и намек поняла с первой попытки, но раскрывать свое инкогнито не пожелала. — Знакомая, — коротко сообщила она. — По личному делу. Ямского я когда могу увидеть, не подскажете? — Почему же не подскажу? — обиделась я. — Подскажу. Увидеть его вы можете, но не сейчас. Он только что уехал. Возможно, сегодня еще вернется, но это вряд ли. Можете подождать, если у вас есть время. Хотите кофе? На положительный ответ я, в общем-то, не рассчитывала, но сделать попытку должна была. — Благодарю, нет, — посетительница сделала шаг назад. — В следующий раз мне, возможно, больше повезет. До свидания. Она ушла, я даже не сделала попытку ее задержать. Эта худенькая особа только на первый взгляд выглядела слабой и беззащитной. Уже со второго взгляда можно было распознать недюжинную си-лу воли, целеустремленность и умение настоять на своем. Все еще размышляя о странной посетительнице, я закрывала кабинет директора, когда раздался очередной телефонный звонок. «Сделать вид, что все уже ушли, или как?» — прикидывала я, направляясь к телефону. После третьего звонка сделала выбор в пользу «или как» и подняла трубку. — Администрация рынка, — произнесла я заученную фразу. — Секретарь Филимонова Ольга. — Здравствуйте, Ольга, — произнес приятный мужской голос. — Начну без предисловий. «Каков нахал», — подумала я, по манере разговора незнакомца, впрочем, уже догадываясь, что звонок, так же как и недавняя посетительница, должен быть не совсем обычным. Но звание «мегеры-секретарши» обязывало, поэтому следующая фраза вышла у меня довольно язвительной: — Я вас слушаю самым внимательным образом. Для начала представьтесь, пожалуйста. — Думаю, в этом нет необходимости, — с коротким смешком отозвался собеседник. — Мое имя вам ничего не скажет. Однако узнать о некоторых моих пристрастиях, полагаю, вам будет очень любопытно. Дело в том, что я обожаю теплые зимние грозы, особенно под Новый год. С молниями, как положено, и непременно с громом. «Не просто нахал, а психически ненормальный нахал», — заключила я, не сразу уловив скрытый подтекст этой идиотской фразы. Теплые предновогодние грозы с молниями и непременно с громом. Это ж надо быть таким извращенцем — с громом, видите ли. Елки-палки, да это же ключевое слово! Здесь я должна пояснить: на тот случай, если мне надо было выйти на незапланированную связь с кем-то из коллег или кто-то из них, исходя из своих соображений, связывался со мной, существовали определенные правила и инструкции, следуя которым, мы имели возможность распознать друг друга среди массы «обычных» людей и без специальных пояснений убедиться, что не ошиблись адресом, не обознались, не рискуем засветиться сами или засветить другого, работающего под легендой. Обычно все так и делали. Точнее, практически все и всегда поступали согласно инструкциям, несмотря на то, что некоторые из этих бумажек вызывали раздражение и казались ненужной перестраховкой. Однако, если человек позволял себе наплевательски отнестись к соблюдению установленных правил, он не просто нарушал приказ. Такой человек, закрыв глаза на, казалось бы, незначительную деталь, мог невольно поставить большой жирный крест на нескольких месяцах упорной работы, сорвать продуманную до мелочей акцию, и даже больше — лишиться жизни самому или того хуже — подставить под пулю другого. В то же время некоторые правила установления контакта и выхода на связь с другим сотрудником, разработанные каким-нибудь кабинетным работником, вызывали, прямо скажем, целый спектр чувств — от простого недоумения до гомерического хохота. Нет, до подшивки журнала «Огонек» за позапрошлый год, которую надо непременно зажать под мышкой, при этом в строго определенный момент почесать правой рукой левое ухо, три раза чихнуть и повернуться на триста шестьдесят градусов против часовой стрелки, обычно дело не доходило. Но иногда, выполняя то или иное действие, благодаря которому коллега мог наверняка удостовериться, что ты — это именно ты, а не вражеский агент или случайный прохожий, ей-богу, трудно было удержаться от улыбки. Поэтому в некоторых случаях люди, долгое время проработавшие бок о бок, позволяли себе некоторые вольности. В основном это касалось паролей. Под командой генерала Грома, кроме меня, находились еще несколько человек. Время от времени наши пути, естественно, пересекались. Иногда, приступив к выполнению разных, никоим образом не связанных друг с другом заданий, двое или трое из нас в конечном итоге оказывались в одно время в одном месте. Но большая часть коллег, прекрасно знающих друг друга по совместной работе, никогда в жизни не видели один другого в лицо. Кроме того, нередко возникали внештатные ситуации, никакими, самыми хитроумными инструкциями не предусмотренные. Как двум сотрудникам, интересы которых столкнулись, распознать друг друга, например, по телефону или в иной подобной ситуации, если о пароле заранее не условились? Очень просто: найти что-то общее, некое обстоятельство, известное только им двоим и более никому из окружающих. Затем одному остается ненавязчиво заставить другого обратить на это обстоятельство внимание, не вызывая при этом подозрения со стороны окружающих. Использовать, конечно, можно далеко не все. Глупо было бы сказать: «Привет, Багира. Во-первых, я знаю, что ты — Багира, а никакая не Ольга Филимонова, значит, я уже наверняка свой. Во-вторых, помнишь, подруга боевая, как некоторое время назад мы вместе проводили одну интересную разработочку, там еще фигурантом был такой-то и такой-то?» Честно признаться, я вот так сразу даже не могу сказать, как бы отреагировала, услышав нечто подобное. Или посчитала бы за очень грубо сработанную, а то и демонстративную провокацию, или немедленно пришла бы к выводу, что у моего несчастного коллеги напрочь съехала крыша. Несколько месяцев назад, оказавшись в ситуации, когда чрезвычайно необходимо было установить со мной личный и немедленный контакт, один из резидентов, не придумав ничего более оригинального, начал плести по телефону несусветную чушь по поводу грома и молний. Посторонний слушатель, наверное, решил бы, что у товарища очень уж своеобразное мировосприятие или сложности с чувством юмора. У меня же в голове тут же что-то щелкнуло, замкнулись нужные контакты и без дополнительного перевода стало понятно, что незнакомый мне гражданин говорит не о природных катаклизмах, а о моем драгоценном генерале. Дальнейшее было делом техники. До сих пор мне неизвестно, как этот резидент выглядит, так же как до сего дня я не знаю его рабочего или настоящего имени. Чтобы как-то дифференцировать коллегу, я, не утруждая себя лишней работой мысли, прозвала его Грозовой тучкой, коротко — Тучкой. Возможно, другое созвучное теме имя, вроде Молнии или той же Грозы, звучало бы более солидно, но в тот момент неприличное склонение генеральского рабочего псевдонима рассмешило меня до слез. Тем более что в целом ситуация, в которую я тогда не по своей милости влипла, складывалась конкретно для меня скорее плачевно, нежели смешно. Случилось это как раз здесь, в окрестностях Мурома. Генерал Гром, когда я уже после выполнения задания делала заключительный доклад — от начальства таких инцидентов, как незапланированный выход резидента на контакт, не утаивают, — очень веселился, хотя и делал вид, что жутко недоволен. Новое имя, нечаянно данное мною резиденту, генерал полностью одобрил в качестве рабочего на случай наших с ним дальнейших контактов. Как генерал и Тучка называют меня между собой, я интересоваться не стала. Но как бы то ни было, с тех самых пор, когда мне нужно было выйти на связь с Тучкой или наоборот — по правде говоря, сегодняшний контакт был всего лишь третьим, — мы вдохновенно рассказывали друг другу о разных невероятных природных феноменах, без зазрения совести склоняя при этом священное генеральское имя. Обычно «узнавание» происходило на первой же фразе. В этот раз небольшая заминочка с моей стороны была вызвана тем, что, привыкнув к многочисленным звонкам, девяносто девять процентов которых были адресованы Ямскому, я как-то запамятовала, что могут позвонить и мне. «Привет, Тучка, чертовски рада слышать твой голос», — подумала я, вслух же сказала: — Любопытно, но я тоже люблю подобные природные явления. Особенно неравнодушна к грому. Черт возьми, да я просто с ума схожу от него! Тучка довольно хмыкнул. — Я рад, что ваши пристрастия не изменились. Вы, кажется, интересовались одним человеком? Он мне только что сообщил, что с радостью с вами встретится где-нибудь на свежем воздухе. Не возражаете? «Человеком» обычно называли информаторов, «на свежем воздухе» означало, что человек не хочет встречаться на конспиративной квартире, а предпочел бы нейтральную территорию. Речь шла, конечно же, об агенте, на основании донесения которого составлялась аналитическая записка. У меня сразу же шевельнулось нехорошее предчувствие. Если осведомитель, до сих пор настаивавший на полной анонимности в своем отношении, выразил желание встретиться, наверняка что-то произошло или вот-вот может произойти. Меня чужая конспиративная квартира тоже не привлекала, поэтому против «свежего воздуха» я ничуть не возражала, а в качестве места свидания предложила городской парк. Определившись со временем, более конкретным местом встречи и лаконично обговорив некоторые специфические детали, я тепло распрощалась с Тучкой и положила трубку. Покинув наконец приемную и постаравшись ни с кем не столкнуться в коридоре или на выходе, я отправилась в адресный стол. Глава 6 Дородная начальница адресного стола встретила меня как почетную гостью, чуть ли не с распростертыми объятиями. Привстав из-за стола, она торжественно вручила официальный ответ на мой запрос, приглашающим жестом указала на единственный, если не считать кресла начальника, стул с потертым сиденьем. Благодарно улыбнувшись, я заняла предложенное место и углубилась во внимательное изучение полученного документа. В принципе, можно было без сожаления, сразу же, даже не вникая в содержание, отправить эту бумажку в мусорную корзину. Но я чувствовала на себе проницательный взгляд начальницы. Кроме того, до последнего теплилась надежда, что документ будет содержать хотя бы крупицу не устаревшей для меня информации. Но, увы. Согласно изложенной в бумажке официальной версии, гражданин Бесфамильный Игорь Николаевич, одна тысяча девятьсот семидесятого года рождения, проживал по указанному адресу вплоть до девяноста первого года, после чего выписался и благополучно отбыл в неизвестном направлении. Точнее, в листке убытия был указан Нижний Новгород, но данных, подтверждающих, что Бесфамильный наверняка отбыл в указанный город, в предоставленном мне документе, конечно же, не содержалось. Тем более в нем не содержалось сведений, что в один прекрасный день — насколько я поняла из разговора, состоявшегося в директорском кабинете чуть более двух часов назад, — произошло сие знаменательное событие также в начале девяностых: данный субъект посредством вступления в супружеские отношения с гражданкой Шапочниковой поменял чисто детдомовскую фамилию Бесфамильный, которая глубоко ранила его чувствительную душу, не менее сиротскую, чем фамилия. Дочитав документ до конца, я расстроенно покачала головой, пробормотала что-то типа: «Надо же, какая неудача, жаль, очень жаль», — потом рассыпалась в благодарностях и подкрепила их сложенным вдвое тетрадным листком. Чуть заметное напряжение тут же оставило начальницу. Она удовлетворенно кивнула, одним движением развернула листок, быстро оценив натренированным глазом его начинку, выдвинула ящик стола, небрежно бросила в него благодарность от признательной посетительницы и сказала: — Было приятно с вами познакомиться. Если снова возникнет потребность в наших услугах — заходите, всегда будем рады помочь. Может быть, чашечку кофе? Правила хорошего тона требовали, чтобы от предложенной чашечки кофе я отказалась, даже если бы испытывала мучительную жажду. К счастью, жажда меня не донимала, поэтому я с легким сердцем выдержала приличия. — Нет, благодарю. Может быть, в другой раз. Из адресного я направилась на автостоянку, располагавшуюся неподалеку от центрального входа в городской парк. Там меня давно уже поджидала отечественная неприметная «шестерка». Видавшая виды, местами основательно обшарпанная, но тем не менее надежная и, главное, не привлекающая внимания. Несколько лет назад наименьшее внимание привлекали «копейки», родившиеся году эдак в семьдесят втором, да потрепанные «Москвичи». Сейчас как раз они в силу своей неизбежной древности могли запросто вызвать ненужное любопытство со стороны автомобилистов-любителей и иных интересующихся граждан даже в таком небольшом городе, как Муром. «Шестеркой» я с удовольствием воспользовалась бы сразу по приезде в город. Но вот какая незадача — как-то не принято в нашем обществе, чтобы секретарши имели машины, даже отечественные и основательно подержанные. Сегодня же собственное надежное средство передвижения мне необходимо было позарез, иначе я рисковала пропустить самое интересное. Встречу с агентом я назначила на семь часов, но на стоянку, хотя от нее до места встречи надо было пройти лишь несколько десятков шагов, постаралась прибыть с запасом времени. Как и следовало ожидать, «шестерка» пристроилась в самом дальнем от ворот ряду, чтобы своим длительным бесхозным присутствием не мешать другим машинам, то и дело сменяющим друг друга. Сначала я ругалась с охранником стоянки, нахально заявившим, что мне придется подождать минут тридцать-сорок, потом он поднял-таки свою задницу и при помощи еще одного охранника и какого-то отзывчивого клиента расчистил мне узкий проезд до ворот, но прошло никак не меньше обещанного парнем получаса. Пока мою машину вызволяли из плена, у въезда на стоянку успела собраться целая делегация, одна половина которой жаждала поставить машину и поскорее убраться домой, другая — еще более страстно желала забрать железного коня со стоянки и тоже куда-либо отправиться. Собравшиеся щедро наделяли нерасторопных сотрудников стоянки всякими разными неблагозвучными эпитетами и дружно тянули шеи, пытаясь высмотреть истинного виновника образовавшейся пробки, то есть меня. Ничего себе, «не привлекать лишнего внимания», с досадой думала я, резко выворачивая руль под сердитыми взглядами недовольных мужиков. Проехав по кругу несколько кварталов, я оказалась у противоположного входа в парк. До назначенного времени оставалось целых семь минут, и я успела заглянуть в киоск «Роспечати» и купить «Комсомолку». Без одной минуты семь я уже сидела на определенной по счету скамье, оказавшейся, к счастью, никем не занятой, и с умиротворенным видом дышала свежим воздухом. «Комсомолку» я держала в руках — в отличие от безразмерной куртки Шапочникова, карманы моей одежды для газет были маловаты. Мимо шли редкие прохожие, но ни один из них не проявлял интереса ни ко мне, ни к скамье, на которой я сидела. Ровно в семь часов к скамье с противоположной от входа стороны приблизилась девушка в короткой шубке и вязаной шапочке, низко надвинутой на глаза. В темноте лица ее было не разглядеть, но худенькую фигурку, мальчишескую угловатость которой не могла скрыть даже пушистая шубка, я сегодня уже видела. Правда, тогда одежда на девушке была иная. В другой ситуации я бы ее, скорее всего, не узнала, но сейчас каждого, кто проходил мимо, я разглядывала с особым вниманием, ни на минуту не забывая — и это несмотря на почти родственные чувства, которые я питала к Тучке, однажды практически спасшему мне жизнь, — о том, что эта встреча могла оказаться элементарной подставой. На некоторые особенности странной посетительницы — манеру передвигаться, несколько нервные, резковатые движения, характерную посадку головы — я обратила внимание еще во время ее визита в приемную. Сейчас мои наблюдения сыграли хорошую службу — недавнюю посетительницу я узнала почти сразу. Несомненно, это была она. Меня девушка, судя по всему, не узнала, — света фонарей для этого было недостаточно. К тому же сейчас я была в верхней одежде, а она меня видела в платье и со свободно спадавшими на плечи волосами. Зато разглядывала, в отличие от других прохожих, хотя и совсем недолго, но очень внимательно. Уж она-то, конечно, обратила внимание и на меня, и на скамью, на которой я сидела, и на газету, которую я все так же держала в руках. Девушка, не меняя темпа движения, прошла дальше. Не упуская ее из поля зрения, я продолжила свои наблюдения и заодно размышления. Девушка знала Ямского — сама сказала, что она его знакомая. Кроме того, появилась в определенное время в нужном месте. Следовательно, вполне могла быть тем самым информатором, которого я поджидала. Однако случайности происходят в жизни гораздо чаще, чем можно предположить. Мимо промчался молодой человек, жутко, судя по его виду, замерзший в тоненькой курточке. В мою сторону он даже головы не повернул, хотя для хорошего агента совсем не обязательно сворачивать себе шею, чтобы что-то там рассмотреть. Толщина курточки и тем более степень замороженности тоже не являлись показателями. Но парень мчался так быстро, что уже через два гигантских шага нагнал хрупкую особу, а еще через два оказался метрах в трех, не меньше, впереди нее. На этом и без того жиденький поток посетителей парка иссяк совсем. За спиной все это время не слышалось ни звука. Оставалось только сконцентрировать внимание на девушке, тем более что она, пройдя несколько шагов, сбавила скорость, развернулась и направилась в обратную сторону. На этот раз она подошла прямиком к скамье и, прежде чем присесть, поинтересовалась: — Не возражаете? — Ничуть, — ответила я, улыбнувшись. — Присаживайтесь, пожалуйста. Сердце мне подсказывает, что дожидаюсь я именно вас. Девушка глянула на меня настороженно, наконец — то узнала и на несколько мгновений совершенно растерялась. То ли от того, что ожидала увидеть здесь кого угодно, только не секретаршу директора рынка, то ли от новости, что и у таких, как я, оказывается, имеется сердце. Сейчас она могла встать и спокойно уйти, даже не сказав «до свидания». Я предоставила ей такую возможность. В конце концов, стопроцентной уверенности в том, что агентом является именно она, у меня не было. Но девушка осталась. Обменявшись парой условленных фраз, мы обе окончательно удостоверились, что рядом сидит именно тот человек, которого другой ожидал здесь встретить. — У меня полчаса, — сказала я, без обиняков переходя к делу. — Полчаса мне вполне хватит, — кивнула девушка. — Писать ничего не буду. Я могла бы и раньше догадаться, — добавила она, имея в виду, очевидно, нашу недавнюю встречу в приемной. Собеседница производила впечатление человека прямолинейного. Меня тоже потянуло на честность. — В этом кармане у меня лежит диктофон. Пока он выключен, но мне бы очень хотелось его включить. Доставать ручку мне бы, знаете, тоже не хотелось, холодно, да и отвлекает. Но если у вас важная информация, а я догадываюсь, что она важная… — Нет. — Как скажете, — вздохнула я. — В таком случае перейдем к делу. Как мне вас называть? — Лена. — Ольга, — я протянула руку. Девушка усмехнулась, но пожала ее. Мне подумалось, что Лена, очевидно, ее настоящее имя. Как оказалось впоследствии, она более не собиралась скрывать вообще ничего. — Начну издалека, — сказала она и сразу успокаивающе подняла руку. — Но не волнуйтесь, в полчаса уложусь. Для начала небольшая оговорка: я — старшая сестра Андрея Москвичова. — Журналиста? — уточнила я. — Да, ведущего программы «Что говорят?». Сегодня я была у него, смотрела материалы, которые ему удалось собрать. Андрею не хватает только двух основных звеньев, чтобы правильно расположить всю цепочку и сделать верные выводы. Кстати, сегодня он созванивался с Шапочниковым. Вы уже, думаю, сами выяснили, что он и есть Бесфамильный, но Андрей этого пока не знает. Он собирается с ним встретиться якобы для того, чтобы побольше разузнать о Гладкове. — А на самом деле? — На самом деле, — нехотя сказала Лена, — он считает, что Шапочникова вот-вот должны отправить на тот свет. Почему именно его, хотела было спросить я, но подумала, что потом сама разберусь. В конце концов, это не так важно, если Лена не рассказывает об этом более подробно. Интереснее было бы узнать, откуда журналист тянет информацию. — От меня он информации никакой не получал и не получит, — упредила Лена мой вопрос. — Я не собираюсь собственными руками накидывать ему петлю на шею. Но он сам достаточно умен и проницателен. Поэтому я за него беспокоюсь. — Вы же понимаете, — сказала я осторожно, — что я не могу дать никаких гарантий или предоставить вашему брату хорошую защиту. Тем более что вы, очевидно, не собираетесь посвящать его во что бы то ни было. — Не собираюсь, — согласилась Лена. — Но я у вас ничего и не прошу. Сделок тоже не предлагаю. Я достаточно долго общаюсь с вашими коллегами, чтобы понимать бессмысленность каких бы то ни было сделок и соглашений. Но я уверена, что, если сейчас все вам расскажу, муромская история завершится раньше, чем Андрей докопается до сути. Я в этом не была так уверена, в чем откровенно призналась: — Знаете, это зависит от многих причин. — В первую очередь, — сухо сказала Лена, — ваша оперативность зависит от ее целесообразности и от важности информации. Да, раньше я сообщила лишь крупицы того, что мне было известно. Но тогда я не думала, что вся эта история напрямую коснется Андрея, единственного близкого мне человека. — Спорить не буду, — я обескураженно развела руками. — Итак, начну издалека. По некоторым семейным обстоятельствам мне сразу после школы пришлось пойти работать. В университет я поступила, но позже, когда нашла работу получше, которую к тому же могла совмещать с учебой. Примерно за год до окончания школы я познакомилась с парнем из детского дома, который фактически примыкал к нашей школе. Недавно в нашем городе было несколько детских домов и интернатов. Тот, о котором я говорю, являлся образцово-показательным. Чаще проверялся, субсидировался на порядок лучше других. Воспитанников, соответственно, тоже старались отбирать: принимали или переводили из других заведений подобного рода детей с хорошим уровнем интеллектуального развития, способностями в той или иной области. Парень, с которым я познакомилась, остался без родителей в возрасте десяти лет. Мне с ним было интересно, он много знал, любил книги, спорт, был лучшим в классе. К тому же он помнил, что такое нормальная семейная жизнь, чем сильно отличался от большинства других ребят. Моя мать к тому времени уже второй год сильно болела, чаще лежала в больнице, чем находилась дома. А отец погиб, когда я еще не ходила в школу. Так что с Женей, так звали того парня, мы находились примерно в одинаковой ситуации. Я слушала Лену, не перебивая, однако при первом же упоминании о детском доме стало понятно, в какую сторону клонится разговор и что рано или поздно должно прозвучать имя, скорее всего, мне уже известное. Но имя Женя не говорило мне ничего. Какая-то ассоциация промелькнула, но пока не сформулировалась. Я сделала нетерпеливый жест рукой, Лена поняла это движение по-своему. — Я так подробно рассказываю, — пояснила она, — не потому, что хочу душу излить. Такого намерения у меня нет, и вряд ли оно возникнет. Но сократить рассказ не получится, иначе останется много неясностей. Я хотела было ответить, что в любом случае слушать Лену очень интересно, но промолчала, подумав, что эта откровенность — а мне и в самом деле было интересно — прозвучит несколько не к месту, ведь девушка пришла сюда не для того, чтобы развлекать меня занимательными историями из своей жизни. Поэтому я просто сказала: — Продолжайте, пожалуйста. Лена кивнула: — Психологическому аспекту в детском доме уделяли, к сожалению, не так много внимания, как образовательному. Возможно, считали, что если дети хорошо развиты в интеллектуальном отношении, живут в относительно неплохих условиях, то со своими внутренними проблемами они вполне в состоянии справиться самостоятельно. — Вы о «тайном обществе»? — догадалась я. — Да, в том числе и о нем. Как вам, вероятно, уже известно, состояли в нем десять человек. Хотя назвать эту группу «тайным обществом» было бы чересчур громко. Подросткам нужна была семья, чья — то поддержка, понимание, а не просто нормальные условия жизни и сильные преподаватели. Вот они и создали своего рода мальчишеское братство, поклялись в вечной дружбе, преданности, сохранении тайны и так далее, в чем обычно клянутся в таких случаях. — Детские клятвы, как правило, быстро забываются, — заметила я. — Не забывайте, что они были уже не дети. Самому младшему на тот момент было пятнадцать, старшему только что стукнуло семнадцать, он как раз заканчивал десятый класс. — Лена грустно улыбнулась. — К тому же только словесными клятвами они не ограничились. Я думала, она сейчас скажет что-нибудь про подписи, сделанные кровью, или что-то в этом роде. Но подростки, как оказалось, смотрели на жизнь серьезнее. — Начинался восемьдесят седьмой год, — продолжила Лена. — Время перемен, общей растерянности, первой волны агрессии и жестокости в стране. Тогда все начинали чувствовать себя беспризорниками, что уж говорить об этих мальчишках. Нам всем нужна была семья. — То есть вы тоже… — Нет, — Лена снова улыбнулась, на этот раз в ответ на мою непонятливость. — Про семью я сказала в общем смысле. Как я уже говорила, членами братства были только мальчишки, причем не только детдомовские. Но в какой-то степени вы правы, отношение к этому братству я тоже имела. На тот момент мы с Женей уже здорово подружились, доверяли друг другу тайны. Я что-то рассказывала ему, он — мне. Клятву он при этом, конечно, нарушал, но знал, что я никому ничего не скажу. Кстати, я бы и впредь держала все это при себе, если бы не некоторые обстоятельства. Свою роль играло и то, что Женя всегда был несколько амбициозен. Иногда любил похвастаться. А перед кем еще он мог покрасоваться, как не передо мной? Так что о делах ребят я в конечном итоге знала ничуть не меньше их самих. К тому же Женя был в этом союзе лидером, вожаком, сам же он это братство и организовал, поэтому, с его точки зрения, имел моральное право на некоторые послабления. Моего друга заботило только то, чтобы об этом не узнали остальные, ведь его авторитет мог тогда серьезно пошатнуться. Глава 7 — Веник! — неожиданно сообразила я. Проводить аналогии с разными именами я начала еще тогда, когда только услышала это детское прозвище. Но Веник с самого начала устойчиво ассоциировалось у меня с Вениамином. То, что Веником по созвучию может стать также Евгений, как — то не пришло в голову. — Я вижу, вы времени не теряли, — сказала Лена. — Он терпеть не мог этого прозвища. Я развернула «Комсомолку» на нужной странице. Лена бросила на нее короткий взгляд, равнодушно сказала: — Да, это он. Зверев Евгений Андреевич, будущая надежда России. Я читала эту статью. — Но в вашем списке фамилии Зверев не было. — Совершенно верно, там он был указан под другой фамилией. Если напряжетесь, то сообразите сами. — Вы случайно учительницей не работали? — рассмеялась я. — Уже сообразила, но хотела услышать от вас. Это Найденов, не так ли? Но фамилия? Вы же сказали, что у него была семья. Да и отчество не совпадает. — Через год после того, как Женя попал в детдом в Нижнем Новгороде, его усыновили, и он получил фамилию приемных родителей — Найденов. Во всех документах в дальнейшем он проходил именно по ней. По иронии судьбы, новая фамилия как нельзя кстати соответствовала статусу детдомовца. А настоящая его фамилия — Зверев. Очевидно, он взял ее уже после того, как уехал из Мурома. То же самое произошло с отчеством. О себе Женя ребятам мало что рассказывал. Тогда я думала, что ему больно или неприятно говорить на эту тему. А сейчас, особенно в свете последних событий, могу предположить, что ему просто было удобно называться Найденовым. Эта фамилия давала ему некоторое право быть среди ребят своим. — Однако вы к нему не очень-то снисходительны, — заметила я. — Кстати, что случилось с его приемными родителями? — Ничего, — Лена пожала плечами. — Он от них сбежал, не объясняя причин своего поступка. Мне он как-то признался, что никогда не смог бы их полюбить, как настоящих родителей, поэтому и сбежал, а потом категорически отказывался вернуться. Теперь я думаю, что он не захотел терять свою самостоятельность, к которой только-только начал привыкать. «Однако, — подумала я, — этот Зверев, очевидно, когда-то очень нехорошо обошелся со своей подругой юности». Лена посмотрела мне в глаза и жестко сказала: — Когда я расскажу вам все — а осталось совсем немного, — вы тоже забудете о снисходительности, будьте уверены. И мои личные взаимоотношения с этим человеком, равно как и с другими, не имеют в данном случае никакого значения. Я уже не сомневалась, что Зверев каким-то образом должен иметь прямое отношение к гибели своих собратьев по тайному обществу, которое сам же и создал. Однако предпочла ни о чем не спрашивать, а выслушать историю по порядку. Лена, очевидно, хорошо обдумала предстоящий разговор, избегала каких-либо двусмысленностей и собиралась идти в своей исповеди до конца. — Продолжайте, — снова сказала я. — Как я уже сказала, одними клятвами ребята не ограничились. Что лучше всего может заставить сразу десять человек крепко держать язык за зубами? — Общее преступление. — Вот именно. Предложил пойти на «дело», конечно же, Женя. Сначала все выглядело довольно невинно. Не с точки зрения законности, а с морально-этической стороны. В городе было несколько подростковых тусовок. Хотя слово «тусовки» тогда еще, кажется, не употребляли. Но это неважно. Большинство из таких компаний просто весело проводили время: играли на гитарах где-нибудь во дворах или подвалах, там же выпивали, кто чаще, кто реже. Но для некоторых лучшим развлечением была возможность набить кому-нибудь морду. Чаще всего бить приходили детдомовцев, особенно этого детского дома, потому что его воспитанники всегда давали должный отпор, хотя потом получали за это нагоняи от воспитателей и директора. Иногда нагоняями не ограничивалось. В общем, развлечься можно было на славу. Все было относительно нормально, пока драки эти происходили по определенным правилам, негласным законам. Но незадолго до основания «братства» произошел один печальный инцидент. Компания местных из того же района, в котором находился детдом, устраивала драки чаще всего. И вот ребята здорово подпили и отправились искать развлечений. По пути им попались двое детдомовцев. В результате один получил серьезные увечья, а другой скончался еще до приезда «Скорой». Тот, что попал в больницу, сказал, что ничего не помнит. Стукачество, — произнеся это слово, Лена на мгновение запнулась и скривила губы, — даже в таких ситуациях в детдоме не приветствовалось. Других же свидетелей происшествия не нашлось. — Таким образом подростки остались безнаказанными? — Совершенно верно. Вот Зверев и предложил отомстить за ребят. Естественно, его поддержали. Этим же вечером подкараулили трех человек и избили до полусмерти. Потом Зверев вынул нож и сказал, что братство надо скрепить кровью, все рав — но без этого месть будет как бы неполной. Он воспользовался ножом первый, чтобы показать пример. Остальным отступать было уже некуда. Я присвистнула. Вот так «надежда России». — Это было только начало, — спокойно сказала Лена. — Главным здесь было сделать первый шаг. Переступить через себя только один раз. Кроме того, как вы уже могли убедиться, Женя — прирожденный лидер. — Для банды подростков, — не удержалась я. — Он умел повести за собой других, убедить в своей правоте, доказать при желании, что черное — это белое, а белое — черное. Так было в детстве, те же качества Зверев сохранил и даже развил в себе и сейчас. — Послушайте, а все-таки почему вы об этом молчали раньше? — рассердилась я, но тут же догадалась: — Вы его до сих пор любите. Лена неожиданно звонко рассмеялась. — Надо же, а я и не думала, что у вас могут быть такие романтические идеи. — Она сняла перчатку, вынула носовой платок и аккуратно промокнула уголки глаз. — Давно так не смеялась. Извините. Я и раньше молчала, не только сейчас. Раньше — потому что тоже давала клятву, правда, только одному человеку, но это дела не меняет. Потом — потому что не обязана отчитываться перед вами и вашими коллегами в чем бы то ни было. Что посчитала нужным сообщить, то и сообщила. Могла бы вообще промолчать, если на то пошло. Кроме того, я хотела, чтобы мой бывший приятель начал с меня. Или с близких мне людей. Сначала я, по правде говоря, и подумать не могла, что дело в Венике. Мы же его давно похоронили. Но когда узнала, что Веник жив-живехонек, только теперь он уже не Веник, а Евгений Зверев, концы тут же связались с концами. — То есть, вы хотите сказать… Вы полагаете, что… — я неуверенно замолчала. Взгляд Лены снова стал жестким и колючим. — А вы полагаете что-то другое? — холодно поинтересовалась она. — Или хотите, чтобы я сформулировала все сама? Пожалуйста. Зверев своего добился, добрался почти до самого верха. Осталось чуть-чуть. Но если до сих пор ему удавалось держаться в тени, то для того, чтобы преодолеть это «чуть-чуть», без публичности не обойтись. Фамилию он изменил. Даже отчество поменял на то, которое досталось ему от отца. Но журналисты — народ дотошный, по своему братцу знаю. Однажды они могли что-то раскопать, несмотря на то, что сделать это было бы крайне затруднительно: детский дом давно расформирован, те, кто там работал, либо разъехались, либо состарились. Да и что они смогли бы рассказать? Парень как парень, хорошо учился, мастер спорта по самбо, между прочим. Оставались только те, кто знал, причем не понаслышке, какой хвост тянется за Зверевым. Сам Зверев не давал о себе знать с тех самых пор, как уехал из Мурома. — То есть уже тогда он решил пробиваться к вершинам жизни самостоятельно, а прошлое вычеркнуть из памяти. — Скорее всего, вы правы. Но ведь рано или поздно кто-нибудь из друзей мог его узнать и неожиданно объявиться. За эти годы Женя сильно не изменился, а пластическую операцию сделать не догадался. Думаю, так все и произошло: именно Зверева встретил в Москве Сережка Гладков. — Но почему же он никому об этом не сказал? Ямской, во всяком случае, об этой встрече не знает. — Откуда вы знаете? — прищурилась Лена. — Сорока нашептала. — Понятно. Зная Сережку, могу предположить, что он хотел сделать ребятам сюрприз, поэтому сразу и не сказал. — Значит, Гладков явился своего рода катализатором. Логика простая: если он узнал в Звереве старого друга, значит, могли объявиться и остальные. Но они же давали клятву хранить все, в том числе свои подвиги, в тайне? — Вы сами сказали, что подобные клятвы стоят недорого, даже если они скреплены кровью. Думаю, Зверев решил не рисковать, для него слишком многое оказалось поставленным на карту. И потом, каждый смотрит на ситуацию со своей колокольни. Зверев вполне мог опасаться, например, шантажа. Сам он, будьте уверены, на это способен. Я посмотрела на часы. Пора было завершать познавательную беседу. — Я, собственно, сказала все, что собиралась, — проговорила Лена, заметив мой взгляд. — К тому же я начинаю замерзать. Вы хотите меня о чем-то еще спросить? — Да, — кивнула я. — Во-первых, как получилось, что почти все из «десятки» занялись бизнесом? — Это очень просто. Мы же все были нищими. Давая клятву, обещали помогать друг другу добиваться успеха, хотели непременно организовать свое дело. И организовали. А потом как-то пошло-поехало. — А почему в девяносто первом году практически все десять человек уехали из города? — Уехали временно, потом-то вернулись… Я же говорила: в восемьдесят седьмом году все только начиналось. И вспомните сами, как почти все сколачивали начальный капитал в конце восьмидесятых — начале девяностых. Элементарный рэкет был чуть ли не самым невинным способом быстрого добывания денег. А у ребят в этом отношении был богатый опыт, к тому же они представляли собой значительную силу. На рожон не лезли, но от рискованных предприятий не отказывались. Весной девяносто первого у них было серьезное столкновение с группой, держащей власть в одном из районов города. Женя перед отъездом сказал, что они «круто разобрались» тут с некоторыми. Теперь должны отсидеться, пока какое-то время пройдет. Остальные вскоре вернулись, а Зверева с тех пор больше никто не видел. Все думали, что он погиб. Лена встала, намекая, что пора бы разговор закончить. — Последний вопрос, — попросила я, и она кивнула. — Вы сказали: «Я и раньше молчала». Что именно вы имели в виду? — Именно то, что вы подумали, — холодно сказала Лена. — Я начала сотрудничать с вашими коллегами еще в восемьдесят девятом году. Мое счастье, что повезло с куратором. Меня застукали в краденой машине. Я, правда, только потом узнала, что она краденая. Я курила «дурку», и в кармане у меня лежала еще одна порция. А как раз тогда я устроилась на хорошую работу и поступила в университет. Мне предложили сделать выбор, и я его сделала. Если вы еще не поняли, повторюсь: не коснись эта история моего брата, будьте уверены, я бы сейчас с вами не разговаривала. Пальцем бы не пошевелила. Не обязана. Я собиралась выложить информацию куратору, но он уговорил меня встретиться с вами. Если больше ничем помочь не могу, то — до свидания. — Лена, — окликнула я, она остановилась и обернулась. — Может быть, я могу чем-нибудь помочь? Вы же понимаете, что когда заварится вся эта каша со Зверевым… — Я уже говорила, мне повезло с куратором, — перебила Лена. — Кроме того, хороших осведомителей не сдают. Что касается персонально вас… Если бы я вас не узнала, когда проходила мимо в первый раз, то, скорее всего, не подошла бы. Она развернулась и быстро пошла прочь. Я посмотрела на часы. Пора было выдвигаться и мне. Ямской, должно быть, только что покинул свою пассию. К тому же я тоже начала зябнуть. * * * Первое, что я сделала, — это связалась с Громом, чтобы сообщить ему информацию и получить дальнейшие распоряжения. Собственно, поставленную генералом задачу я практически выполнила. М-да… Лена… Вот она, маленькая месть осведомителя. Сначала Лена сама не догадывалась о причастности Зверева к гибели «братьев». Но если бы она сразу сообщила всю информацию, моя работа свелась бы к минимуму. Но ехать в Муром мне или кому-то еще из оперативных сотрудников пришлось бы в любом случае. Хотя бы для того, чтобы при проверке информации не засветить осведомителя. Тучка заняться этим делом не мог — у резидента свои задачи. Так что поездка состоялась бы так или иначе. Но насколько упростилась бы моя работа, будь Лена более болтлива. Или более глупа. А так ведь ни слова лишнего в первом донесении не сообщила. Я доложила Грому, все, что удалось узнать, высказала предположения по поводу Зверева как потенциального заказчика убийств. — Вот что, — Гром помедлил, раздумывая. — Зверевым займутся другие, ты к нему не суйся. — А киллер? Думаю, я смогу на него выйти в ближайшее время. Он ведь работу еще не закончил, так что должен быть еще здесь, в Муроме. И я практически у него на хвосте. — Сейчас упускать его, конечно, нельзя, — согласился Гром. — Потом ищи ветра в поле. Нам же работы может прибавить в будущем. Сделаем так. Если у тебя есть реальная возможность обезвредить его без риска — действуй. В противном случае сама на рожон не лезь. Свяжись с резидентом, пусть подключает местные силы. Короче, осмотрись, взвесь шансы и действуй по обстановке. Для того чтобы «осмотреться и взвесить шансы», следовало вернуться к наживке. Может, рыбка уже клюнула, пока я другими делами занималась. Без пяти минут восемь я уже сидела в машине около дома Ямского. Подъезды в доме располагались со стороны тихой улицы, сюда же выходили окна квартиры Ямского. К тому же квартира находилась на втором этаже, что значительно облегчало мою задачу. О более удачном расположении я и не мечтала. Если о чем-то и приходилось жалеть, так это об отсутствии телевизора — не увижу передачу Москвичова. Ямской еще не появлялся, зато Шапочников уже был тут как тут. То убыстряя, то сбавляя темп, он бегал вокруг своей машины, поочередно поглядывал то по сторонам, то на часы, то на темные окна квартиры и снова — по сторонам… На мою «шестерку» он не обращал ровным счетом никакого внимания. В любом случае меня он разглядеть не мог. Когда мимо проезжала встречная машина и освещала салон «шестерки» фарами, я на всякий случай слегка, чтобы движение не бросалось в глаза, склоняла голову, хотя делать это было совсем не обязательно — Шапочников так боялся просмотреть своего приятеля, что все остальное его совершенно не интересовало. В отличие от меня. Лично меня очень заинтересовала «девятка», припаркованная в нескольких метрах от моей машины. На улице стояло еще несколько машин, но все они находились на той стороне дороги, где стоял дом Ямского. Оно и понятно — водители обычно стараются оставлять машины поближе к дому. Даже если не живут здесь, а только приехали в гости. Странная логика у людей: припаркуются прямо под окнами, а потом регулярно встают, подходят к окну, выглядывают… Нет, чтобы поставить свою «ласточку» на противоположной стороне и глазеть на нее сколько угодно, не поднимаясь с места. Может, думают, будет ближе бежать, если что случится? С противоположной стороны дороги жилых строений не наблюдалось на протяжении всего квартала. Днем здесь наверняка довольно шумно и многолюдно, а сейчас тут стояли всего две машины: моя «шестерка» и эта «девятка». Припарковались мы почти одновременно — «девятка» появилась буквально через минуту после того, как я заглушила двигатель и встала немного впереди по ходу движения. Остановиться позади моей «шестерки» тоже можно было, но только в непосредственной близости, дальше находился перекресток. Почему я выбрала это место, лично мне было понятно: отсюда открывался самый лучший обзор и удобнее было пользоваться направленным микрофоном. Но что здесь надо водителю «девятки»? Впрочем, этим вопросом я не задавалась вплоть до того момента, пока на улице наконец-то не появился Ямской. Точнее, его ярко-красный «Опель — Кадет». Цвет и марку машины при скудном искусственном свете дорожных фонарей, да еще на некотором расстоянии определить, мягко говоря, сложно. Но манера управлять автомобилем — все равно, что походка. И то, что приближается господин Ямской, я поняла сразу, как только его машина вывернула из-за поворота и вышла на финишную прямую. Кстати, «Опелем», кроме меня и Шапочникова, заинтересовался также и водитель «девятки». Взаимное расположение наших машин давало мне некоторые преимущества перед водителем «девятки» — я могла наблюдать за ним, не утруждая себя лишними движениями или ухищрениями. И хотя заднее стекло его машины, так же как и моей, было затемненным, свет фар проезжавших автомобилей освещал салон «девятки» достаточно хорошо. Что именно водитель делал, я, разумеется, не видела. Зато обратила внимание, что голова его исчезла почти сразу же, как только машина припарковалась. И снова появилась в поле зрения, едва на горизонте обнаружился Ямской. Потом, когда «Опель» лихо подрулил к обочине, водитель «девятки» зашевелился и, как мне показалось, приоткрыл дверцу. Ямской в это время как раз выходил из машины, а к нему на всех парах мчался Шапочников. Несколько мгновений я потратила на окончательную настройку направленного микрофона, а когда снова глянула в сторону «девятки», голова водителя уже занимала прежнее неподвижное положение. Вот тут-то я и спросила себя: какого черта торчит здесь этот человек? И в случае, если он представляет какую-то угрозу, правильно ли я сделала, что не замаскировалась получше? Ямской запер машину и чуть ли не силком поволок Шапочникова к подъезду. — Какого черта ты на меня наезжаешь? — услышала я его голос. — Мы во сколько договорились? В восемь? — Я уже устал тебя ждать, — бубнил свое Шапочников. — У меня тут такое дело… — Погоди. Я задал тебе конкретный вопрос. Ты сказал, что приедешь в восемь, так? А сейчас сколько времени? Я посмотрела на часы. До восьми оставалось полторы минуты. — Ты опаздываешь, — недовольно сказал Шапочников. — Неужели? А по-моему, у тебя часы спешат. Вот ведь, «выясняют отношения» прямо как муж и жена, протянувшие с горем пополам лет пятнадцать-двадцать под одной крышей. Если это будет продолжаться, я ничего интересного до того, как приятели войдут в квартиру, не услышу. Так и случилось. Ямской и Шапочников скрылись в глубине подъезда. Потеряв их голоса, я перебралась на заднее сиденье, направленный микрофон отложила в сторону, а взяла лазерный. Благодаря затемненным стеклам его «тарелку» с улицы никто бы не заметил. Но и замечать было некому — прохожие явно не баловали вниманием эту улицу в вечернее время. Опустив на несколько сантиметров стекло, я пристроила микрофон поудобнее и переключилась на окна квартиры. Дом был стандартной девятиэтажкой известной мне серии. Зная количество комнат в квартире Ямского и общий принцип расположения квартир на этаже, не составляло труда установить, какие из окон принадлежали Ямскому. Еще накануне, поболтав немного с общительной тетушкой из другого подъезда, я удостоверилась, что все трехкомнатные квартиры в доме, кроме тех, что находились в торце, имели такую планировку, что дверь, ведущая в одну из комнат, располагалась практически напротив входной двери. Благодаря этому с помощью хорошего лазерного микрофона, а я использовала именно такой, можно было прослушивать практически всю квартиру, переводя луч с одного окна на другое. Исключение составляли разве что ванная комната и туалет. Невидимый невооруженному глазу лазерный луч «снимал» с оконного стекла малейшую вибрацию, вызванную голосами находящихся в квартире людей, а специальное устройство преобразовывало переданные колебания в звук. Некоторое время в квартире стояла тишина, затем я услышала лязганье замка, шаги и голоса. Слышимость была великолепная. Приятели, как я и предполагала, все еще не закончили свои препирательства, так что можно было надеяться, что никакая достойная внимания информация не прошла мимо моих ушей. Шапочников с упорством сварливой бабки продолжал высказывать Ямскому свое недовольство. Ямской лениво отшучивался, но под конец не выдержал. — Знаешь что, уважаемый! — неожиданно рявкнул он. — На правах старого друга хочу заметить, что твоя юная красавица жена оказалась чертовски права, когда свалила от тебя через полгода после свадьбы. От твоего занудства иногда даже я не знаю, куда деться. Ты ворчишь просто как старик какой-нибудь. А ведь уважаемому Игорю Николаевичу сейчас всего лишь около тридцати… Надо же, а ведь я до сих пор как-то не задумывалась, что мы с ним практически ровесники. Кстати, сегодня мне напоминали об этом дважды: бумага из адресного стола до сих пор лежала у меня в кармане, и Лена во время разговора в парке оговорилась, что в восемьдесят седьмом году возраст членов «братства» варьировался от пятнадцати до семнадцати лет. Шапочников, благодаря «поношенной» внешности, затравленному взгляду и бесконечному брюзжанию легко тянул на все сорок пять. На некоторое время голоса исчезли. Я переводила луч с одного окна на другое, не зная, на котором остановиться. Судя по шагам, хозяин квартиры раздраженно бегал из комнаты в комнату, гость молча плелся за ним. Наконец с кухни донесся звон стекла, хлопнула дверца холодильника. — Пиво будешь? — примирительно проворчал Ямской. Шапочников промычал что-то невразумительное. — Как хочешь. А я выпью. Звуки снова переместились, на этот раз в комнату. — Телевизор включу, — прокомментировал Ямской свои действия. — Сейчас новости должны начаться. «Телевизор — это хорошо», — подумала я. Пока они там будут семейные сцены устраивать, я хоть какую-то пользу из своего сидения извлеку. Ямской принялся переключать каналы. Послышались звуки фильма, какой-то популярной теле-игры. Затем раздался скорбный голос Москвичова: — В связи с этим хотелось бы обратить ваше внимание… На что именно журналист собирался обратить внимание телезрителей, я не расслышала, так как в следующее мгновение Шапочников, забыв о нанесенной ему обиде, заорал, тыча указующим перстом в экран: — Нет, ты представляешь, этот мерзавец позвонил мне сегодня и попросил с ним встретиться! — Зачем? — с любопытством поинтересовался Ямской. — Сказал, что о Сергее передачу сделать хочет. Попросил, чтобы я что-нибудь о нем рассказал. — Хорошее дело… Тут я представила, как Ямской пожал плечами. — И ты в это веришь? — возмущенно фыркнул Шапочников. — Ты про передачу? — Да черт с ней, с передачей! Ты думаешь, он и вправду про Серого расспрашивать будет? Не знаю, как ты, а вот лично мне кажется, что Серый — это только предлог. Выключи вообще «ящик», слушать тошно, что он там несет. — Ладно. — Ямской переключил канал на программу новостей. — А как ты думаешь, зачем журналист с тобой встретиться хочет? — Я думаю, он до чего-то серьезного докопался. Честно говоря, у меня такое ощущение, что он… — Шапочников понизил голос, сделал сначала ударение на последнем слове, а потом — многозначительную паузу. — Как бы крест на мне поставил. Такую маленькую меточку: ты, мол, следующий. Я теперь весь на нервах, от каждого шороха подпрыгиваю. — У тебя паранойя, — спокойно заключил Ямской. — До чего он может докопаться? Я его передачи регулярно смотрю. Пока он, между прочим, только воду льет, атмосферу нагнетает. — Ты идиот! — Ты у нас больно умный, — лениво парировал Ямской. — Ладно, ладно. Не идиот, извини. Ты о ком говоришь-то? Ты же того, что у тебя под носом происходит, упорно видеть не желаешь. Ты что, до сих пор веришь, что Серега Сергеев, этот бык здоровенный, действительно загнулся от сердечного приступа? Он, между прочим, младше меня. Или что Иванов вдруг тачку водить разучился? Да он директорский «Запорожец» угонял, чтобы за городом покататься, когда еще в постель ссался. Ямской молчал. — Протри глаза, старина, — устало продолжил Шапочников. — Нас отстреливают, это и ежу понятно. Только мы с тобой и остались. — Отстреливают по-другому. Ты это должен знать. Или уже забыл? Ты хоть представляешь, сколько бабок стоит нанять классного профессионала? Тем более такого, который не курок бы нажал или перо в бочину сунул — раз и готово, всего делов-то, — а качественно организовал хотя бы один «несчастный случай»? А тут не один, а целых семь случаев. Нет, год просто неудачный. Я сначала удивилась, почему это Ямской говорит о семи смертях, потом сообразила, что он имеет в виду тех погибших, кто состоял в «братстве». — Какой год? — заволновался Шапочников. — Серегу убили первого, а когда это было? Совсем недавно. Кстати, он намекал мне про какой-то сюрприз, когда из Москвы звонил. Сюрприз, сказал, закачаешься. Может, узнал чего? — Да чего он мог узнать? Государственную тайну? Некоторое время слышался только голос диктора, рассказывающего последние новости из Чечни. — Может, дело какое старое всплыло, — нарушил молчание Шапочников. — Как думаешь? — Это вряд ли, — категорически отверг предположение Ямской, помолчал, а затем вернулся к предыдущей теме: — Да ведь не в моде сейчас «заказуха». Теперь такие дела по-другому решаются. Ты мне предъявляешь, я тебе бабки отстегиваю. Или еще чего-нибудь. А вот когда политика или серьезные деньги замешаны — тогда другое дело. Но кто ты? Кто я? Кем был Сергеев? Мы тут, а политики — вон они где, по ту сторону экрана. А вот, кстати, и Зверев. Смотри-ка ты, а ведь и вправду похож, — неуверенно пробормотал Ямской после небольшой паузы. — Да точно тебе говорю, это он. — Возможно. Похож, зараза. — Ага! — торжествующе взревел Шапочников. — Я же говорил! — Ну, говорил. Только я не пойму, чего ты радуешься? Допустим, это Веник. Ну что из того? — Так, вообще. — Шапочников растерялся. — Позвонить ему можно, телефон только узнать надо, но это же нетрудно. — И что ты ему скажешь? Здравствуй, Веник, дружище, где ты пропадал все эти годы? Сомневаюсь, что он обрадуется старым друзьям. Захотел бы, давно сам нас нашел. Мы же из прошлой жизни. Молодые были, конечно, глупые, но дел-то наворотить успели, на три пожизненных хватит. — Не каркай. — Да не боись, все это уже история. А вот Веника точно кондрат хватит, если мы объявимся. Он небось на все готов пойти, только чтобы о его старых делишках никто не узнал. Может, он нас и заказал, старший брат, мать его… — Ямской грязно выругался. — Об этом я как-то не подумал, — испуганно пробормотал Шапочников. — А ты подумай на досуге, — зевнул Ямской. — Ты же ему в рот все время заглядывал. Веник сказал то, Веник сделал это… Братья, японский городовой! А что, с Веника вполне станется. Если это действительно он, тогда все на свои места встает. У Шапочникова сел голос. — Что же теперь будет? Что делать-то? — Бамбук курить, — зло процедил Ямской. — Попробуй свалить куда-нибудь, если хочешь. И если успеешь. Бодигардов своих с собой прихвати. Лично я ничего делать не собираюсь, разве что «ТТ» свой откопаю да в карман положу, чтобы спокойнее было. Только ведь пушка вряд ли поможет. Профессионал — он на рожон лезть не будет. И прятаться от него бесполезно: если ему сделали заказ, он в лепешку расшибется, чтобы его выполнить. Потому что знает, что при другом раскладе «выполнят» его самого. Бизнес такой, брат. Разве что за кордон свалить? Но у меня все бабки сейчас в деле. Неделя уйдет, чтобы в наличные перевести. Где твои гориллы-то? — Один в отпуске, а другого я, дурак, на сегодня отпустил, — жалобно сказал Шапочников. И с наличкой у меня тоже туго. Я сейчас, наверное… — Сейчас ты бы языком поменьше трепал, — тихо заметил Ямской. — При таком раскладе сейчас он нас, между прочим, слушать должен. Разумная мысль, лично меня она уже давно мучит. Я невольно бросила взгляд в сторону «девятки», стоящей на прежнем месте. — Знаешь, я, пожалуй, пойду, — решил Шапочников. Ямской насмешливо поинтересовался: — До машины проводить? — Да чего уж теперь… Ты правильно говоришь: если профессионал работает, то он все равно достанет. Не сейчас, так чуть позже. «Девятка» неожиданно тронулась с места и начала быстро удаляться. Я чертыхнулась. Неплохо было бы проследить за ней, но не разорваться же. Сейчас еще эта парочка разделится. Взвесив все «за» и «против», я решила, что, если за машиной Шапочникова в открытую никто не последует, останусь пока здесь. Пригляжу за Ямским, а к Шапочникову загляну попозже. Голоса тем временем переместились в прихожую. — Чем заняться сейчас думаешь? Ямской хохотнул. — Продолжу то, от чего ты меня оторвал. Я тут с такой телкой намедни познакомился — укачаешься! В постели такое вытворяет, что даже я теряюсь. Сейчас звякну, чтобы приехала. — С ума сошел! — ужаснулся Шапочников. — А что? — Ямской рассмеялся. — Хоть натрахаюсь напоследок. Хочешь и ты оставайся. У нее подружка есть, такая же талантливая. — Да пошел ты… Глава 8 Сразу же после ухода Шапочникова Ямской, как и грозился, принялся названивать своей талантливой знакомой с зоологическими вывертами. Через минуту из подъезда пулей вылетел Шапочников. Мелкими перебежками, то и дело оглядываясь, он добежал до машины и еще через минуту уже мчался прочь. Мотор не успел прогреться как следует, и машина некоторое время двигалась рывками. Так же, как перед этим ее хозяин. За Шапочниковым никто не последовал. Ямской уже успел договориться о внеплановом свидании. Я решила дождаться, пока он впустит свою «курочку», и уж тогда «снимать пост». Скорее всего, девушка останется до утра. Пока она будет в квартире, киллер вряд ли объявится. Смерть одновременно двоих, что бы он ни придумал на этот раз, вызовет больше недоумения и скорее наведет на мысль об убийстве. По тем же соображениям я более пристально вглядывалась в людей, время от времени появлявшихся у дверей подъезда. Их, впрочем, было не так уж и много. В то время, когда Шапочников находился у Ямского, к его машине никто не приближался, следовательно, с ней тоже должно быть все в порядке, по дороге вряд ли взорвется или сломается. Значит, внимание в данный момент следовало сконцентрировать на подходах к квартире Ямского и на том, что происходило в самой квартире. Киллер не обязательно мог зайти в подъезд и подняться в квартиру снизу. С таким же успехом он мог выжидать где-нибудь на верхних этажах или на чердаке. Если вообще собирался сегодня продолжить прерванную работу. Но Ямской заметил правильно. Логичнее всего было бы предположить, что профессионал, если он собирается проникнуть в квартиру, сначала прослушает, что в ней происходит, чтобы иметь возможность выбрать наиболее подходящий момент и вариант действий. Кроме того, он обязательно постарается отследить общую обстановку. В этом случае долгое время стоящая у обочины «шестерка» с человеком в ней могла его если не спугнуть, то, во всяком случае, насторожить. Но сейчас что либо менять было поздно, лучше уж оставаться на месте. От мысли зайти в подъезд, прочесать этажи, а затем подождать «курочку» (или киллера, это уж как карта ляжет) на лестничной площадке я тоже отказалась. Если киллер появится, в чем я почти не сомневалась, полагаясь на профессиональную интуицию и учитывая трехдневный перерыв в его работе, то в более выигрышном положении я окажусь, оставаясь в машине и наблюдая одновременно за квартирой, улицей и подъездом. Человек, который околачивается на лестнице, выглядит во много раз подозрительнее, чем тот, кто сидит в машине. Кроме того, в своих рассуждениях я исходила из предположения, что киллеру обо мне не было что-либо известно. Конечно, новой секретаршей директора рынка, как и любым новым лицом, он, несомненно, должен был заинтересоваться. Но проколов, которые могли бы навести его на мысль, что я не просто секретарша, я пока не допускала. Во всяком случае, надеялась на это. А то, что по барам вечерами болталась — так это должно было быть воспринято нормально: дамочка хорошо проводит время. Но было одно «но». Этот профессионал, судя по результатам его последних «работ», вполне мог оказаться профессиональнее меня. Я ведь тоже не совершенна, хотя и имею богатый опыт за плечами. Если киллер обо мне пока не догадывается, то стоящая на улице машина его не остановит. Фонарь у входа в подъезд светил довольно ярко, позволяя более-менее хорошо рассмотреть входящих и выходящих. Тем более что толпами они не ходили. Ямской же, судя по звукам, доносящимся теперь из кухни, приступил к приготовлению ужина. Я проглотила слюну, вспомнив, что с обеда ничего не ела, проводила взглядом вошедшего в подъезд невысокого мужчину с сумкой через плечо. После ухода Шапочникова это был второй объект, появившийся в дверях подъезда. За пару минут до него из подъезда выскочил мальчишка, на которого я не обратила особого внимания. А вот мужчина мог представлять опасность. Я мысленно последовала за ним, поднялась на второй этаж, остановилась у двери Ямского. В тот же момент в квартире директора рынка раздался звонок. Я помедлила. Гость мог быть кем угодно. Если я сейчас сорвусь с места, а окажется, что это всего лишь приятель, зашедший на огонек, то единственное, чего я добьюсь, так это обнаружу себя и раскрою свои карты. В конце концов, передо мной не стоит задача охранять Ямского. Меня он интересует исключительно в качестве приманки. Особенно после всего, что я сегодня узнала о некоторых фактах его биографии. Ведь, черт возьми, ни он, ни Шапочников, тогда еще детдомовский мальчишка Игорь Бесфамильный, не стояли в сторонке, пока Веник с остальной командой делали дела. Лена была права — мое отношение ко всем «братьям», включая Зверева, серьезно изменилось. И, увы, не в лучшую сторону. Ямской почему-то не спешил к входной двери. Раздался второй звонок. Вслед за ним послышались характерные звуки и бормотание: — Иду, черт возьми. Кого там еще принесло… Ага, судя по звукам, господин директор изволили сидеть на горшке. Я перенаправила микрофон с кухонного окна на другое. Однако Ямской действительно не осторожничает. Надеюсь, хоть в «глазок» глянуть догадается. Догадался. Потому что, прежде чем залязгал дверной замок, хозяин квартиры удивленно-радостно воскликнул: — Рыбка? Ничего себе у тебя и скорость! Удивляться было чему. Я тоже удивилась. И порадовалась тому, что для меня долгое ожидание, уже начавшее утомлять, кажется, закончилось. Во-первых, ни одна особа женского пола в подъезд не заходила. Во-вторых, «рыбка» жила в другом конце города и так быстро могла сюда добраться разве что на вертолете. Мой временный шеф, этот сексуально-зоологически озабоченный идиот, принялся отпирать дверь. Отложив «тарелку», схватив набор отмычек и привычно проверив, на месте ли оружие, я подняла стекло, выскочила из машины и бросилась к подъезду. Дверь в квартиру Ямского, как и ожидалось, была заперта. На мгновение я замерла, прислушиваясь и одновременно прикидывая, что будет лучше — устроить засаду здесь или войти? Дождаться, пока киллер — а в том, что это был именно он, я не сомневалась — сделает свое дело и покинет квартиру, было бы гораздо разумнее, практичнее и безопаснее. Безопаснее для меня, разумеется. Еще лучше было бы последовать рекомендациям Грома и для обезвреживания киллера вызвать местные силы. Но пока я свяжусь с Тучкой, пока тот передаст информацию куда следует… К тому моменту, когда прибудет отряд быстрого реагирования, киллера уже и след простынет. Придется действовать самой. Вот только какой вариант действий избрать? Оказалось, что человеколюбие меня еще не совсем покинуло. Дав себе обещание постараться в ближайшем будущем истребить это опасное при моей работе качество, я сняла пистолет с предохранителя и сунула его обратно в наплечную кобуру. Потом примерилась к замку, подобрала подходящую отмычку, вставила ее в прорезь и тихо провернула. В механизме замка едва слышно щелкнуло, язычок пришел в положение «открыто». Молясь, чтобы петли этой чертовой двери не заскрипели, я медленно повернула ручку и потянула дверь на себя. Но то ли хозяин квартиры следил за порядком и исправно смазывал петли маслом, то ли мои мольбы, неизвестно кому адресованные, были все-таки услышаны, дверь открылась бесшумно. Второй двери, к счастью, не было. Распахивать дверь слишком широко я не стала, чтобы не создать в квартире сквозняка, на который находящийся внутри человек мог бы обратить ненужное внимание. Убедившись, что в прихожей никого нет, и пожалев, что у меня нет перископа, а то неплохо было бы заглянуть и за угол, я проскользнула в образовавшуюся щель, также бесшумно притворила дверь, придержав головку замка, чтобы он не щелкнул, и вынула пистолет. О том, что тихие звуки, совсем избежать которых при манипуляциях с замком оказалось все-таки невозможно, могли быть кем-то услышаны, можно было не волноваться. Кто-то хозяйничал на кухне и при этом производил столько шума, что едва ли мог что-то услышать. Догадаться, что человек делал на кухне, оказалось несложно. Раздался звук льющейся в какую-то емкость воды, знакомо громыхнул чайник, поставленный на плиту, чиркнула спичка. Похоже на то, что радушный хозяин собирался попотчевать дорогую гостью чайком. На какой-то миг я засомневалась, правильными ли оказались мои выводы по поводу киллера. Заявилась, понимаешь, без спросу, при помощи отмычки несанкционированно проникла в квартиру… Вот удивится-то хозяин! Однако идиллия, которая, казалось, царила в квартире, на самом деле была обманчивой. За то время, что я здесь находилась, — а прошло не меньше сорока секунд, — ни из комнаты, ни из кухни не донеслось ни слова. Когда человек хозяйничает на кухне, а где-то в квартире находится гость, это как-то странно. К тому же в комнате стояла тишина — не слышалось шелеста страниц, не работал телевизор, не скрипело кресло. Глядя под ноги, чтобы ни обо что не споткнуться, я старательно переступила через ботинки, автоматически отметив, что другой обуви в прихожей не было, сделала несколько шагов по направлению к кухне и снова остановилась. — Спокойной ночи, приятель. Голос раздался совсем рядом и так неожиданно, что я машинально прижалась спиной к стене. Ни Ямскому, ни кому-то, кого я знала, голос не принадлежал. Шагов я не слышала, зато увидела тень, двигающуюся в моем направлении. Не зная возможностей приближающегося человека, действовать я собралась наверняка, без всяких вывертов. Кухня находилась справа от меня. Я переложила пистолет в левую руку, взяла так, чтобы случайно не нажать на курок. Стрелять я пока не намеревалась, но ставить оружие на предохранитель не собиралась тоже. Кто знает, какой сюрприз мог ожидать меня в ближайший миг. Резко развернувшись, я ударила зажатым в левой руке пистолетом туда, где, по моим прикидкам, у незнакомца должно было находиться лицо. Тут же хотела было добавить правой, но выяснилось, что с определением роста вышла маленькая накладочка: лицо находилось чуть выше, чем я рассчитывала, и мой удар пришелся аккурат в нижнюю челюсть. Левой рукой я владею ничуть не хуже, чем правой, так что все произошло гораздо быстрее и проще, чем можно было ожидать. С первой попытки мне удалось попасть в ту самую точку, в которую целится любой боксер. Правда, боксер бьет перчаткой, реже — голой рукой, но никак не пистолетом. Незнакомец оказался в глубоком нокауте, с челюстью, разбитой вдребезги. Мне осталось чуть придержать медленно оседающее тело. Быстро связав незнакомцу руки его же ремнем, я вытащила тело в коридор, положила вдоль стены и повернула голову мужчины набок, чтобы невзначай не захлебнулся собственной кровью, а потом прошлась по квартире. Ямской нашелся на кухне. Не торопясь переступить порог, я обвела кухню взглядом, оценивая обстановку. Директор рынка неподвижно лежал на полу между столом и газовой плитой. На конфорке, отрегулированной по максимуму, спокойно грелся пузатый чайник. Тихо потрескивали мелкие капли, скатывающиеся с его запотевшего бока. Вечерняя идиллия. Если не считать, конечно, двух бездыханных тел на полу и меня с пистолетом в руке. Я открыла крышку чайника, заглянула внутрь. Полный. Оставив пока огонь зажженным, я присела на корточки около чуть слышно посапывающего Ямского, нащупала пульс. Директор сладко спал. От него здорово попахивало пивом, еще сильнее — водкой, которую киллер, очевидно, влил в Ямского, пока тот находился без сознания. Сделать это несложно, достаточно зажать человеку нос, а в открывшийся рот аккуратно влить жидкость. Две пустые водочные бутылки стояли здесь же на столе. Рядом сиротливо лежала на боку хрустальная стопка. Киллер продумал все до мелочей. Точно определить, как именно он «вырубил» Ямского, когда тот открыл входную дверь, я пока затруднялась. Да это, в общем-то, и не играло существенной роли. А дальше… Чайник закипит через несколько минут. Выключить его будет некому. Еще через несколько секунд вода, которая будет выплескиваться из наполненного до краев чайника, неминуемо зальет огонь. А газ будет продолжать поступать. Учитывая плотно закрытые окна, кубатуру квартиры и силу напора газа, часа через два мог бы произойти взрыв. При условии, если бы кто-то включил свет, а еще лучше — зажег спичку. Хотя Ямскому это уже не повредило бы, к тому времени господин директор надышался бы газом по самое не хочу. Вот и готов еще один «несчастный случай». Что обнаружили бы, когда выломали дверь в квартиру? Все признаки безалаберного обращения с газовой плитой, возможно — выгоревшую дотла квартиру, по щиколотку залитую водой во время тушения пожара, и поджаренный труп хозяина квартиры с большим содержанием алкоголя в крови и газа в легких. Я похлопала Ямского по щекам. Он даже не помычал. Закусывать надо, когда пьете, господин директор. — Скажи спасибо, что дверь у тебя обыкновенная, — пробормотала я, от души двинув директора под ребра. — С металлической я бы не справилась. Я подошла к телефону и позвонила по условному номеру, попросив прислать кого-нибудь забрать посылку. — Посылка большая, тяжелая? — деловито уточнил собеседник. Я выглянула в коридор, прикинула вес киллера. — Рост — сто шестьдесят восемь, вес — шестьдесят два килограмма. — Понял! Куда ехать? Я продиктовала адрес и попросила заодно оказать первую медицинскую помощь хозяину квартиры. — Ранение серьезное? — Вопрос был задан все с той же деловитостью. — Алкогольное отравление средней степени тяжести, — пояснила я. Собеседник коротко ругнулся и отключился. Я набрала номер еще раз, сухо сказала: — Я еще не закончила. Медицинская помощь требуется также «посылке». Раздроблена нижняя челюсть. Сильное кровотечение. Передние зубы выбиты, думаю, штук пять-шесть. Привести его в приемлемое для допроса состояние следует как можно быстрее. Очень опасен. Так что сразу прихватите с собой все необходимое. От нечего делать и для полной гарантии — мало ли что у киллера за пазухой может быть припрятано — я его обыскала, осмотрела и найденную в коридоре сумку. Сомнений в том, что сумка принадлежит именно киллеру, не было. Внутри лежал набор специальных «слесарных» инструментов, очень похожий на мой, а также части подслушивающей аппаратуры. Судя по ним, киллер, как и я, пользовался лазерным микрофоном. Были там и еще кое-какие специфические профессиональные штучки. В том числе — мешочек, туго набитый песком. Возможно, именно с его помощью Ямской и был первоначально обезврежен. Я высыпала все это богатство на пол, внимательно осмотрела, стараясь не оставлять отпечатков пальцев. За исключением некоторых мелких различий, можно было сказать, что в целом мы использовали практически одинаковую спецтехнику и другие вспомогательные вещицы. А вот оружия не было. Ни огнестрельного, ни холодного. Зато было кое-что другое: свернутая и втиснутая в полиэтиленовый пакет бежевая дамская шляпа с широченными полями. Там же, в пакете, находился широкий шарф такого же бежевого цвета. Я выключила газ, дождалась «аварийную команду» и с чистой совестью уехала. Перед тем, как приехали «аварийщики», заявилась гостья. Пару минут я постояла около двери, с любопытством разглядывая девушку в «глазок». Точнее, не саму девушку, а широкополую шляпу на ее голове и шарф, с изящной небрежностью наброшенный на плечи. Копаясь в сумке киллера, я прикидывала, почему он не воспользовался отмычкой, которых у него было достаточно, нашлась бы и нужная, а предпочел звонить в дверь, предварительно натянув шляпу и украсив себя шарфом. Теперь сообразила: Ямской, в отличие от киллера, отличался крепким телосложением и высоким ростом. Подобраться к нему незамеченным, даже проникнув в квартиру, было бы довольно затруднительно. А обнаружив чужака, Ямской, несомненно, оказал бы серьезное сопротивление. Неизвестно, за кем бы осталась победа, скорее всего, все-таки за профессионалом, но тогда имели бы место следы борьбы, что киллеру было совершенно ни к чему. А так, наскоро замаскировавшись под «рыбку», чтобы не было видно лица, он получил возможность более «деликатно» обезвредить Ямского — одним ударом в висок или по шее мешочком с песком, гарантировавшим отсутствие ссадин и других внешних повреждений. «Глазок» не давал большого обзора, но это и хорошо: увидев знакомую шляпу и не менее знакомый шарф, Ямской, закусив от нетерпения удила, забыл обо всем на свете и бросился открывать дверь. Остальное было делом техники. Девушка выглядела на удивление прилично, учитывая ее зоологический заскок. Ни на серую мышку, ни на пучеглазую рыбку ничуть не была похожа. Только молода слишком — лет шестнадцать-семнадцать, не больше. «Еще и совращение несовершеннолетних», — сердито подумала я. Уходить ни с чем девчонка упорно не желала и все это время продолжала названивать. Пришлось открыть. Сталкиваться с ней «аварийной команде» было ни к чему. Чуть приоткрыв дверь, но так, чтобы она меня не видела, я грубоватым голосом поинтересовалась: — Рыбка? К Ямскому? — Д-да, — «рыбка» растерялась. — Не сейчас, крошка. Сейчас наш приятель другими делами занят. Но он тебе обязательно позвонит. Я думаю. Девчонка наглеть не стала, Ямского предъявить не требовала, врываться в квартиру или выцарапывать мне глаза не возымела желания, а развернулась и побежала вниз по лестнице. Даже не поинтересовалась, чем это так занят сейчас ее возлюбленный. Ехать к Шапочникову уже не было необходимости. Дальнейшие действия по делу муромских предпринимателей меня не касались. Я свою работу выполнила. * * * Лично встретиться с генералом мне удалось не сразу, а лишь спустя несколько дней. В эти дни пришлось поработать еще над одним срочным делом. Вообще-то я думала, что Гром ограничится заочным докладом, но он сам вызвал меня и попросил рассказать все в деталях, ничего не упуская. Выслушав подробный доклад и задав несколько уточняющих вопросов, генерал, в свою очередь, рассказал, что еще один несчастный случай отловленный мною киллер все же успел устроить. Хотя и не приложил к этому специальных усилий. В тот момент, когда этот несчастный случай произошел, киллер уже лежал в нокауте. Шапочникова в тот вечер обнаружили мертвым: на лежащее у открытой дверцы машины тело наткнулась какая-то тетушка. Медицинское заключение было коротким: остановка сердца в результате сильного эмоционального шока. Я так полагаю, умер Шапочников от страха за свою драгоценную жизнь. Так что киллер к его смерти все-таки имел непосредственное отношение. Я усмехнулась, припоминая всех участников муромских событий, и сказала: — Любопытно было бы узнать, как на смерть Шапочникова отреагировал Москвичов. Ответ был более чем лаконичен и не совсем понятен: — Никак. — То есть? — не удержалась я. Генерал бросил на стол столичную газету. Одна из статей была небрежно обведена маркером. Статья состояла всего из нескольких фраз. Говорилось в ней о том, что директор одного из московских телевизионных каналов пригласил на работу некоего Андрея Москвичова, муромского тележурналиста, ведущего авторской аналитической программы «Что говорят?». Еще упоминалось, что, хотя Москвичов неизвестен широкому кругу зрителей, в своем родном городе он пользуется бешеной популярностью. Возможно, неожиданное для всех решение директора упомянутого телеканала окажется верным и Москвичов действительно оправдает возложенные на него надежды. Во всяком случае, предложение Москвичов принял, уже обустраивается на новом месте и времени понапрасну не теряет — работает над проектом новой передачи. — Так что ни Шапочников, ни прочие земляки твоего журналиста больше не интересуют, — внес свой комментарий генерал, когда я отложила газету. Я подняла на него глаза, не скрывая удивления. — Надо же, как судьба поворачивается. — Это не судьба, — проворчал Гром. — Как показала практика, для того чтобы человек впредь не совал любопытный нос куда не следует и поменьше открывал рот, ему нужно в этот рот засунуть кусок побольше да послаще. Пока он разберется, что к чему, уже многое переменится. — Что именно переменится? — насторожилась я. — Сейчас введу в курс дела. Для этого я тебя и вызвал. Прочти сначала вот это. Генерал положил передо мной еще одну газету, ткнул пальцем в статью с пафосным названием. В отличие от предыдущей, она занимала чуть ли не всю страницу. — «Трагически оборвалась жизнь», — быстро бормотала я вслух, выделенные маркером строчки. — «Евгений Зверев, восходящая звезда на политическом небосклоне… нелепая случайность… несчастный случай на охоте — что это, небрежность самого стрелка или производственный дефект оружия… охотничий карабин австрийской фирмы… при разрыве ствола — получил смертельное ранение в голову, скончался, не приходя в сознание». Дальше читать я не стала, молча посмотрела на генерала. Он развел руками. — Что поделаешь, несчастный случай на охоте. Будем считать, что ему повезло. Как и всем нам. Экий скандал был бы, если бы прошлое, как и некоторые факты из настоящего «восходящей политической звезды», «надежды России» стали бы достоянием общественности. Я молча переваривала информацию. Без сомнения, здесь поработал кто-то из моих коллег, с несколько иной, правда, специализацией. Но будем считать, что нам всем просто чертовски повезло. — Думаю, нет нужды особо обращать на это твое внимание, но по долгу службы и следуя полученным указаниям довожу до твоего сведения устный приказ: забыть об этом деле, как только покинешь данное помещение. Приказ понятен? — Вполне, — пробормотала я, но тут же поправилась. — Так точно, товарищ генерал, приказ понятен. Вопросов нет. — Ну-ну, — добродушно проворчал Гром. — Так уж и нет. У тебя вечно куча вопросов. Я восприняла сказанное как намек, что официальную часть беседы можно считать завершенной, и осторожно поинтересовалась: — Андрей Леонидович, а как же остальные осведомленные о подробностях дела лица? Например, муромский источник? — Судьба остальных — не твоя забота, — усмехнулся генерал. — Что касается конкретно источника… Генерал замолчал, а я позволила себе продолжить его мысль, вспомнив брошенную Леной фразу: — Хороших осведомителей не сдают. — Примерно так, — уклончиво сказал Гром. — Да, особое тебе спасибо за киллера. Оказался одним из наших. В прошлом, конечно. Самый дорогой в стране специалист по «особым» заказам. За ним такой хвост тянется. Специализировался именно на делах, которые должны были выглядеть как несчастные случаи или естественная смерть. Очень чисто работал, нигде ни одной зацепки. — Не он один такой умелец, как выясняется, — пробормотала я, кивая на газету. — О чем это ты? — Гром удивленно поднял брови. — Со Зверевым произошел несчастный случай на охоте. Я согласно кивнула и одобрительно сказала: — Без сомнения чистая работа. — Но-но, — генерал сурово погрозил пальцем. — Смотри у меня, умная больно. Вернемся к киллеру. Если бы не ты, Юля, гулять бы ему еще долго. Зверев, можно сказать, сам все испортил. Если бы он не начал проявлять излишнего нетерпения да не пытался интересоваться криминальной обстановкой в Муроме через официальные каналы, никто бы «делу предпринимателей» должного внимания не уделил. — Киллер спокойно сделал бы свое дело, — кивнула я. — А Зверев продолжил бы путь наверх. А так фактически сам себя подставил. — Это верно, — согласился Гром. — По последним делам киллера доказательств, конечно, никаких. Основываясь только на уликах, даже покушение на жизнь твоего приятеля Ямского ему вменить не получится. Зато есть чистосердечное признание. Причем по всем клиентам, фигурирующим в муромском деле. — Да знаю я, как чистосердечные признания добывают, — высказалась я с сарказмом. — В умелых руках он на себя все что хочешь возьмет. — Багира, — поморщился Гром, — ну что за ерунду ты говоришь? Кто сейчас работает такими дедовскими методами. Давно уже есть более гуманные и надежные способы вынудить человека подробно рассказать все, как было на самом деле, ничего не привирая и не утаивая. — «Сыворотка правды», например, — подхватила я. — Хотя бы «сыворотка правды». Черт возьми, Багира, — внезапно рассердился Гром, — ты дашь мне сегодня договорить или нет? И вообще, нечего перебивать старших по званию. — Виновата, товарищ генерал. Исправлюсь. Я потупилась и попыталась покраснеть. С последним ничего не получилось. Гром рассмеялся. — Исправишься, как же. После дождичка в четверг. Стало быть, о чем я? — О киллере, — пискнула я. — Да, спасибо, о киллере. Выношу, значит, тебе устную благодарность… — Только устную? Я возмущенно округлила глаза. На этот раз Гром мой вопрос категорически проигнорировал и продолжил начатую фразу: — А также хочу преподнести памятный подарок. Заслужила. Держи, пользуйся на здоровье. Он извлек откуда-то небольшой сверток, перевязанный пикантной розовой ленточкой, торжественно положил его передо мной. Похихикав над трогательной ленточкой, я с замиранием сердца бросилась разворачивать сверток. Даже немножко волновалась. Ведь не каждый день получаешь от генерала памятные подарки. Но настоящее волнение я испытала уже после того, как извлекла содержимое свертка на свет и взяла его в руки. — Нравится? — довольно поинтересовался генерал. — Еще бы! — воскликнула я восхищенно, бросив на генерала взгляд, полный благодарности. Но тут же снова уставилась на подарок, не в силах оторвать от него глаз. Гром добродушно рассмеялся. Мое волнение было ему приятно и вполне понятно. Еще бы. В моей руке удобно лежал пистолет «Багира» МР-444, разработанный на базе «Грача», уже успевшего стать знаменитым благодаря некоторым особенностям и жарким дискуссиям вокруг этих самых особенностей. Рамка «Багиры» была выполнена из полимерного материала, и уже за счет этого, в отличии от «Грача», весил пистолет существенно меньше. Особая же конструкция ударно-спускового механизма позволяла вести стрельбу из оружия двумя способами: как с предварительным взведением ударника, так и самовзводом. Большая редкость для оружия такого типа. Но не эти замечательные достоинства являлись самыми главными в генеральском подарке. И даже не «имя» пистолета, хотя оно и вызвало у меня скупые слезы умиления. О пистолете МР-444 «Багира» я знала если не все, то почти все. Но до настоящего момента самого оружия в руках не держала. Даже не видела. Что неудивительно: ведь даже «Грач» — прародитель «Багиры» — еще только предлагался для вооружения армии, поэтому в целом на сегодняшний день являлся достаточной редкостью. А «Багиру» на Ижевском механическом заводе разработали настолько недавно, что увидеть ее можно было разве что на выставке спецтехники. Но я по выставкам, к сожалению, не хожу. Только представив, с каким трудом Грому удалось добыть для меня этот пистолет, я тут же испытала желание горячо его расцеловать. Облобызать генеральские щеки я, впрочем, не решилась, зато взамен не удержалась и звонко чмокнула «Багиру». — Можно сказать, именной, — с гордостью сказал генерал. — Ага, — расплылась я в счастливой улыбке. — Слов нет. — И не надо, — Гром рассмеялся. — Молчи и радуйся. Но тут же черная мысль, рожденная последними генеральскими словами, основательно подпортила радость. Я насупилась и сухо поинтересовалась, взвешивая «именной» пистолет в руке: — Кусок побольше да послаще? Рот заткнуть, да? Генерал расхохотался: — Нет, это всего лишь памятный подарок за отличную службу. Подарок лично от меня. А рот тебе, если ты сама не станешь держать его замке, боюсь, ничем не заткнешь. Кроме приказа, разумеется. Всего лишь памятный подарок. Лично от Грома. Мои губы опять растянулись в счастливой улыбке.