Где там внизу копошился крохотный теперь Антон Олегович, сразу не увидели, а через долю секунды стало не до того. Семен создал себе двуручный меч и рассек ближайшее чудовище надвое. С ходу сообразил, что обе половинки не менее опасны, чем целое, и принялся кромсать чудо-юдо на фарш. Формы оно в принципе не имело, так что отсекал он какие-то конечности или просто наросты, он понятия не имел. Но раз уж рубил воображаемым мечом, то для удобства стал представлять перед собой осьминога с непропорционально толстыми щупальцами. Отрубив для порядка все восемь щупалец и нарезав их ломтиками, как колбасу, принялся за половинки туловища. Равномерно деля их надвое, еще раз надвое и так далее.

Настя избрала чуть иную тактику. Ну да, ей с ее подготовкой по карате и карты в руки! А мы тут по-простому! Кхех!

Настя, вооружившись сразу двумя кинжалами, прыгала вокруг своего монстра, отсекая от него кусок правым кинжалом и тут же этот кусок прокалывая левым, отчего тот просто истаивал и осыпался, а порой наоборот, взвивался вверх струйками песка.

Семен довел размеры своих кусочков до таких мелких, что и они стали рассыпаться.

– Кому помочь? – спросил Антон Олегович, которого из-за мелкого размера они толком не видели. Но своего монстра он уже ухайдокал.

– Дайте размяться, – ответила ему Настя, у которой дело продвигалось к завершению.

И тут Семен почувствовал, что уже почти добитый и уж всяко обреченный их последний противник ощутил такой сильный ужас, что в единый миг сам по себе превратился в ничто. Потому как и песок, на который он якобы рассыпался, существовал лишь в воображении Семена Кольцова. А вот опасность, которую почувствовал этот монстр, и его страх были материальной реальностью. Но забодай меня комар, как любил порой высказаться дядя Сережа, откуда же она идет к ним?

– Словно отовсюду напирает, – сказала Настя. – Обволакивает.

И тут их троих словно корова языком слизнула, и они провалились в несуществующую буквально, но все равно огромную и прожорливую глотку.

Семен очнулся от резкого запаха и оттого, что его немилосердно хлестали по щекам.

– Оживай, Семка, оживай.

– Так убивают, а не оживляют, – произнес он сухим языком, едва не оцарапав небо.

– Фу! – выдохнул Левченко. – Шутит, значит жив! – и жалобно как-то попросил: – Не пугай нас так больше!

А Семен взял и разрыдался.

– Это тоже нормально, – услышал он голос Айболита. – Алена, как Настя?

– Плачет.

– Антон?

– Рычит. Губу прокусил.

– Ничего, ничего… пройдет. Дай мне твоей настойки. Да не капай ты, плесни в стакан. И больным тоже плесни от души. Тут от всяких трав и лекарств пользы мало будет, а вот спиритус вини!..

– Ты мне тут детей не спаивай, – потребовал стоящий рядом полковник.

Его сильно покачивало, по лицу стекали струйки пота.

– Больной, марш в постель, только мешаешь. Стой. Алена, ему тоже плесни.

Семен слышал все это из далекого далека. Вроде здесь был, в, можно сказать, родном Спальном гроте, а на самом деле в другой галактике. Все было чужим! И он тут был чужим и никому не нужным. На душе было гадко. Омерзительно было на душе. Словно он, Семен Кольцов, своими руками задушил кого-то близкого, а после эти руки сам же себе и отрубил. Оттого ему было жалко и несуществующего пострадавшего от его рук, и себя, и руки, без которых так плохо… Никогда в жизни ему не было так плохо, а тут еще осознание того, что лучше уже не станет, жужжало как назойливая муха.

Рот и глотку обожгло, ему насильно влили что-то ужасное. Он закашлялся, но выплюнуть не смог, проглотил. Волна тепла в животе принесла крошечное облегчение и слезы вновь хлынули из его глаз.

Последнее, что он услышал, как Ковалев спросил у Антона Олеговича:

– Где же вы были, что такими вернулись?

А тот ответил:

– В аду. И нас сожрал демон.

Тут Семка провалился в липкую гадость дурмана и вновь оказался на дне Каньона. Он там, да наверное, не он один, храбрился. И дрался правильно. Но как же ему там было страшно! Это если словами рассказывать, так даже увлекательно получается, в самом же деле…

Он во сне раза три или четыре прошел весь свой путь по дну Каньона и всякий раз, приближаясь к последнему мгновению, испытывал столько чувств сразу, что и выделить какое-то не выходило. Омерзение? Наверное. Ужас? А вот черт его знает, возможен такой ужас или ему показалось? И сосущая пустота внутри него не желала проходить.

Раз двадцать за час он вскакивал и, заходясь в рыданиях, орал, что не простит себе. Наконец понял, в чем себя винит и, как ни странно, заснул. Почти спокойно.

Проснулся в очередной раз уже без истерики. Было тихо, наверное, ночь наступила. Так и есть, все спят. Понятно, кроме дежурных. Их с Настей и Антоном Олеговичем так и оставили на тех местах, где они устроились, чтобы отправиться в Провал. Антон Олегович дышит ровно, только голова вздрагивает. Губы искусаны, видимо, не желал при людях плакать и орать. А Семке было в тот момент все равно, видит его кто или нет. Настя… Такая бледная. Но тоже дышит хорошо. Он коснулся ее руки, даже не сжимая запястье, уловил пульс, он этому научился. Послал кусочек своей фирменной энергетической подпитки. Чуть не рухнул от головокружения и тошноты. Перетерпел. Собрался с силами и «подпитал» Костина.