В восемнадцати километрах от Львова, в селе Куровица, черный «оппель-адмирал» был остановлен пикетом фельджандармерии.

Сухопарый майор долго рассматривал документы, протянутые ему через окошко машины.

— Герр гауптман, — проговорил он озабоченно и как бы извиняясь, — мне придется попросить у вас дополнительные документы.

Кузнецов побагровел. Резким движением протянул он овальный жетон со свастикой и номером, прикрепленный цепочкой к поясу.

— Может быть, этого с вас достаточно?

— Нет, — сказал майор все тем же извиняющимся тоном. — Я попрошу каких-нибудь дополнительных свидетельств.

Было ясно, что он предупрежден.

Стараясь быть спокойным, Кузнецов схватил автомат, дал очередь. Майор упал. Вслед за ним повалились на землю еще четверо фашистов. Остальные в панике разбежались. Кузнецов наклонился к мертвому майору и забрал свои документы.

Белов уже включил мотор. Машина ждала.

— Бросай машину! — крикнул ему Кузнецов. — В лес!

Это был единственный выход.

Они шли лесом несколько часов и наконец набрели на подводу, везущую хворост. Возчик был одет в форму полицая.

— Вези! — крикнул Кузнецов, взобравшись на подводу и сбрасывая хворост.

Полицай не стал упираться, когда увидел направленный на него пистолет. Подвода тронулась.

Кузнецов рассчитывал найти отряд в Гановическом лесу. На третьи сутки бесплодных поисков разведчикам встретились евреи-беженцы. Группы скрывавшихся от фашистов людей часто попадались в лесах, и если встречали партизан, то вливались в отряды, как это бывало у нас в Цуманских и Сарненских лесах.

Завидев гитлеровского офицера, евреи пустились бежать.

— Стойте! — кричал Каминский. — Мы свои! Стойте!

Но беженцы только ускорили шаг. Пришлось броситься за ними вдогонку.

Убедившись, что они имеют дело с советскими партизанами, беженцы привели их к себе в землянки и устроили на ночлег.

И вот ночью, сквозь дремоту, Кузнецов услышал поразительно знакомую мелодию и, уловив слова песни, вскочил и бросился к поющему. Это был средних лет человек, страшно худой, в широком плаще из прорезиненной материи, который раздувался вокруг него и делал его похожим на колокол. Человек пел:

— Откуда вы ее знаете, эту песню? — взволнованно спросил Кузнецов.

— У партизан слышал, — отвечал человек-колокол.

— У каких партизан?

— А тут есть поблизости.

— Отряд?

— Ну как вам сказать — отряд не отряд, а человек сто наберется.

— Сто? — переспросил Кузнецов разочарованно.

— Почти все местные, — продолжал Марк Шпилька (так звали беженца). — Крестьяне. Человек сто, не больше.

— А это точно? — допытывался Кузнецов. — Если вы знаете, что это советские партизаны, почему тогда не идете к ним?

— Собираемся переходить линию фронта, — следовал ответ.

Наутро Шпилька сам вызвался быть проводником Кузнецова. К нему присоединился его приятель, по имени Самуил Эрлих. Они заявили своим товарищам, что перейти линию фронта всегда успеют, а сейчас надо помочь ее приблизить. Оставили старую винтовку, которая была у Эрлиха, письма — на случай, если товарищи дойдут раньше их, и тронулись в путь вместе с Кузнецовым, Каминским и Беловым.

Партизаны настороженно встретили немецкого офицера, о котором предупредили вышедшие вперед проводники. Никакой другой одежды у Кузнецова не было и не могло быть. Под конвоем всех пятерых доставили к шалашу, где, видимо, жил командир. Здесь их остановили, и старший конвоя, оглядев себя и приосанившись, направился в шалаш и тут же вышел обратно, пропуская впереди себя коренастого человека, одетого в тяжелый овчинный тулуп, какой обычно бывает на сторожах.

— Николай Иванович!

— Можно быть свободным? — на всякий случай спросил старший конвоя, когда Приступа отпустил из своих объятий Кузнецова и перешел к Каминскому…

— Вот судьба! — ахал Приступа, улыбаясь. — Вот это встреча! — говорил он, толкая Дроздова, как будто тот не понимал значения этой встречи.

Они сидели в шалаше, рассказывая друг другу о пережитом, стараясь воссоздать картину во всей полноте, повторяясь и переспрашивая. Когда Кузнецов сказал, что видел Пастухова и Кобеляцкого во Львове, Дроздов и Приступа облегченно вздохнули. Это было все, что они могли узнать о своих товарищах из группы Крутикова.

— Послушай Приступа, — сказал Кузнецов неожиданно, — а помнишь, в отряде девушка была, лесничего дочь…